Совершенно секретно.
Исполняющему обязанности Начальника Главного управления пограничных войск СССР генерал-майору
тов. Яценко.
Шифротелеграмма
В ночь с 8 на 9 сентября 1941 года в районе озера Булун-Куль группой всадников-киргизов в количестве 14 человек были убиты отдыхавшие в кибитке помощник начальника разведывательного отделения Мургабской пограничной комендатуры Урунбаев и сопровождавший его пограничник Дубовицкий. Забрав у убитых оружие, документы и обмундирование, нападавшие скрылись на территории Афганистана.
Мною приняты меры к обнаружению и ликвидации банды.
Начальник Управления пограничных войск НКВД Средне-Азиатского округа генерал-майор Рындзюнский.
10 сентября 1941 года
Совершенно секретно.
Начальникам Таджикского и Памирского пограничных отрядов, отдельных Мургабской, Шурабадской и Калай-Хумбской пограничных комендатур.
Шифротелеграмма
В связи с усилением антисоветских настроений среди киргизов племени хандырша, проживающих в сёлах Аличурской долины, вызвавшим активизацию бандитских формирований, находящихся как на советской территории, так и в соседних районах Афганистана, приказываю усилить бдительность на пограничных заставах и в зонах ответственности погранкомендатур, а также – отслеживание оперативной обстановки в приграничной полосе. Кроме того, приказываю принять меры для обезвреживания и ликвидации банд и их главарей: Зиянутдина Ахмедова и братьев Егамберды и Камчибека Аильчибековых. Провести розыск и выявление афганских резидентов, ведущих подрывную деятельность среди населения Советского Таджикистана.
Обо всех происшествиях и изменениях обстановки докладывать незамедлительно.
Начальник Управления пограничных войск НКВД Средне-Азиатского округа генерал-майор Рындзюнский.
10 сентября 1941 года
Сентябрь 1941 года.
Горно-Бадахгианская автономная область.
Весной Семён Золотарёв, едва ему стукнуло восемнадцать, был призван в пограничные войска НКВД СССР, и судьба забросила его сюда, на Памир, в Горно-Бадахшанскую автономную область.
Конечно, после родных курских равнин с холмами, которые только в детстве казались большими, Памир потрясал огромными, круглый год покрытыми снегом вершинами. От одного их вида у Семёна в первый месяц захватывало дух, но потом он постепенно привык к высокогорным пейзажам и даже стал испытывать к ним нежные чувства.
«Крыша мира» – так красиво называли эти горы местные жители, и лучшего названия, пожалуй, нельзя было придумать. Оно отражало всё величие Памира, а ещё таило в себе нечто неподвластное человеческому пониманию. Старики-памирцы говорили, что именно где-то здесь сокрыта мудрость всей планеты. Что ж, вполне возможно, так оно и было…
Он попал служить в отдельную Мургабскую пограничную комендатуру, которая дислоцировалась в кишлаке Мургаб. Это селение стояло на высоте 3600 метров над уровнем моря, у слияния рек Ак-Байтал и Мургаб, и через него проходил Памирский тракт – грунтовая дорога, соединявшая киргизский город Ош и административный центр Горно-Бадах-шанской автономной области город Хорог.
Потянулись нелёгкие пограничные будни: дежурства и наряды, охрана складов и КПЗ, где содержались задержанные нарушители и местные уголовники, хозяйственные работы (уборка конюшни, строительство и обустройство городка и многое другое). Несение гарнизонной службы, боевая, физическая и политическая подготовка чередовались с конными выездами к границе, длившимися порой по нескольку дней.
Понятное дело, в горах не было ни КСП, ни проволочных и прочих инженерных заграждений. Только кое-где были оборудованы примитивные наблюдательные пункты. Охрана границы осуществлялась в основном конными разъездами по 5–6 человек, которые выставляли дозоры, засады и секреты. Естественно, ко всему этому привлекалась маневренная группа комендатуры, помогая ловить контрабандистов и мелкие банды, просачивавшиеся из Афганистана.
Как всякий деревенский парень, Семён неплохо ездил верхом без седла, но теперь ему пришлось приноравливаться и к нормальной езде – с седлом и стременами. Впрочем, её он освоил быстро. В комендатуре ему достался тёмно-гнедой пятилетний жеребец по имени Зубр. Это был умный конь с покладистым характером, так что никаких проблем с новым товарищем не возникло. Они сразу подружились, и уже через несколько дней Золотарёв лихо носился на Зубре, изумляя тех, кто до службы вообще не имел дела с лошадью. Впрочем, последних в комендатуре были единицы – сюда старались подбирать уже владеющих верховой ездой…
Поначалу, конечно, было нелегко. В условиях высокогорья, где в воздухе пониженный уровень кислорода, нужны привычка и особая выносливость. Когда человек впервые восходит на высоту более двух километров и долго находится там, он испытывает болезненное состояние, которое возникает из-за кислородного голодания. На большой высоте начинает болеть голова, становятся «ватными» ноги, учащается дыхание, могут появиться тошнота и рвота, а также расстройство желудка, теряются сон и аппетит. Если не спуститься вниз, человек начинает походить на пьяного – он не может ясно мыслить и с трудом удерживает равновесие. Это так называемая «горная болезнь», и её «прелести» Семён прочувствовал на себе в полной мере. А чтобы смягчить её симптомы или избежать их вовсе, к горам нужно привыкать постепенно, давая организму возможность акклиматизироваться. Для этого новобранцы ежедневно поднимались в горы и спускались вниз, причём каждый раз высота подъёма увеличивалась.
Да и ходить целыми днями вверх-вниз по горным тропам с боевым снаряжением и тяжёлым вещмешком не так-то просто. И всё же, несмотря на все трудности службы, Семён гордился, что стал пограничником, как и его знаменитый односельчанин Григорий Кофанов, чьё имя в 1940 году присвоили 5-й заставе 17-го Тимковичского погранотряда. В селе Григорий работал трактористом, в 1937-м был призван в Красную Армию, за мужество получил орден Красной Звезды, а в 1939 году геройски погиб при выполнении боевой задачи на Западной границе. Семёну хотелось хоть немного походить на земляка…
Мургаб представлял собой селение с полусотней домиков, стоящих почти впритык друг к другу, с узкими проходами между дувалами[8]. В центре кишлака, возле маленькой площади, имелось два магазина: «Госторг» и «Таджикторг». Там же находились сельсовет, школа и чайхана. Все они были одноэтажными. А посреди площади, на постаменте, стоял бетонный Ленин высотой в человеческий рост.
Здания и постройки комендатуры располагались на возвышении, чуть в стороне от домиков местных жителей, и были обнесены высокой стеной – местами глинобитной, а местами сложенной из сцементированных камней. Всё это напоминало небольшую крепость, над которой возвышалась мачта радиостанции.
Когда Семён первый раз вошёл на территорию комендатуры, его больше всего поразил висевший на стене штаба кумачовый плакат с белой надписью:
«ГРАНИЦА СССР СВЯЩЕННА И НЕПРИКОСНОВЕННА!»
От этой надписи исходила какая-то незримая сила, вызывавшая в душе гордость за свою великую страну и за то, что отныне он, Семён Золотарёв, стоит на страже этой священной границы. Форма пограничника, и особенно фуражка, казались ему своего рода священными и, в какой-то мере, даже волшебными, предметами, надевая которые, он становился неким особенным человеком, способным совершать то, что не могут обычные люди. Конечно, на таком особенном человеке лежала огромная ответственность…
Время от времени по вечерам в клубе комендатуры крутили фильмы или устраивали концерты заезжие артисты, а иногда там выступали с интересными лекциями какие-нибудь учёные. Была у пограничников и собственная художественная самодеятельность, в которой участвовали и члены их семей. Конечно, в клуб приходили местные жители, и это было очень важно, так как любое культурное мероприятие улучшало с ними отношения.
Южнее кишлака находился неказистый деревянный мост через реку Мургаб. Левый берег реки представлял собой широкую, покрытую травой и частично заболоченную низменность, служившую отличным пастбищем. Летом здесь постоянно вились тучи злого и беспощадного комарья.
Со всех сторон эту долину окружали невысокие, до полукилометра, горы – голые и морщинистые, вид которых вызывал в душе прилив романтического настроя.
За полгода Семёну посчастливилось увидеть некоторые удивительные места Памира: солёное озеро Каракуль и пик Революции[9], Сарезское озеро и Усой-ский завал, который появился в результате землетрясения. Ему ещё хотелось увидеть и самую высокую точку Советского Союза – гору пик Сталина[10], но, к сожалению, это пока никак не удавалось…
Занятия по политической подготовке вёл политрук[11] Николай Иванович Нарожный. Ему было около тридцати лет, но порой казалось, что он гораздо старше, потому что вёл он себя как умудрённый жизнью человек. За это пограничники уважали его не только как командира, но и как мужика. Нарожный не придирался по пустякам и никогда не распекал без серьёзной причины, не порол горячку и всегда старался объективно разобраться, если кто-то допускал оплошность по службе. Но, в то же время, он был предельно строг с теми, кто сознательно нарушал дисциплину и совершал должностное преступление. К счастью, подобное случалось крайне редко.
– Не забывайте, мать вашу, что вы являетесь бойцами войск НКВД! – гневно кричал он перед строем после каждого подобного случая. – Любой ваш тяжкий проступок позорит это почётное звание! А значит, вы должны быть морально устойчивыми и высоко нравственными. Зарубите это себе на носу!..
Нарожный был среднего роста и в форме вовсе не выглядел атлетом, но когда он оголял торс, взорам окружающих представала отлично развитая мускулатура этого человека. На турнике он творил настоящие чудеса, вызывая восхищение и зависть у красноармейцев.
Политрук служил здесь почти десять лет. Он приехал на Памир из Ленинграда, но любил повторять, что отец его был донским казаком и во время Гражданской войны перешёл на сторону Советской власти.
Нарожный был женат на симпатичной брюнетке, которую все в комендатуре называли строго по имени и отчеству – Лидия Васильевна. Она работала врачом-терапевтом и, понятное дело, лечила не только пограничников, но и местных.
Кроме того, жена политрука тоже участвовала в самодеятельности, где неплохо пела и читала стихи. Конечно, когда она выступала, все молодые парни, и Семён в том числе, неотрывно смотрели на неё, и это было понятно. Поговаривали, что Нарожный страшно ревнует свою Лиду чуть ли не к каждому…
С началом Великой Отечественной войны на Восточном Памире вновь напомнили о себе басмачи, которые почти десяток лет особо не досаждали. Очевидно, теперь они надеялись на скорую победу фашистской Германии. Участились нарушения границы и вооружённые столкновения. Кроме того, в Таджикистане стали появляться агенты абвера – шпионы и диверсанты. К тому же, осложняло охрану границы и то, что ещё летом часть пограничников отправили на фронт, и на заставах не хватало людей. Доходило до того, что у телефонов дежурили офицерские жёны.
После убийства двух пограничников комендатуры в ночь с 8 на 9 сентября стало ясно, что отныне спокойной жизни не будет. Так оно в дальнейшем и вышло…
Утром 14 сентября 1941 года в штаб комендатуры пришла тревожная радиограмма с заставы Сасык-куль. Ночью произошло боестолкновение дозорной группы с бандой численностью до двух десятков человек. В результате один пограничник погиб, а ещё один был ранен. Басмачи скрылись на левом берегу реки Памир, служившей естественной границей между СССР и Афганистаном, но перед этим успели угнать отару колхозных овец.
Примерно через час из Мургаба спешно выдвинулся конный отряд, состоявший из двух десятков пограничников во главе с политруком Нарожным и командиром взвода лейтенантом Ларионовым. Семён оказался в этом отряде. Он был рад, ведь ему ещё ни разу не приходилось участвовать в настоящем бою, а тут вдруг представилась такая возможность. Хотелось убедиться, что он не струсит, когда над головой засвистят пули.
Взводного Семён немного недолюбливал за то, что тот держался перед подчинёнными кичливо и строил из себя этакого бывалого воина, хотя сам только в этом году окончил училище. Остальные пограничники тоже относились к Ларионову с явной неприязнью, а за высокий рост и худобу между собой они прозвали лейтенанта Жердяем.
Помимо карабинов[12], в отряде было два автомата и ручной пулемёт, а политрук и командир взвода, кроме штатных пистолетов ТТ, взяли новенькие СВТ-40[13]. Несколько таких винтовок в комендатуру прислали совсем недавно, и их ещё не опробовали в боевых условиях.
На всех были ватные куртки образца 1935 года, хотя на складе комендатуры лежали новые – стёганые. Но старые телогрейки выглядели более цивильно, и потому никто не спешил их менять.
У офицеров на головах были цигейковые шапки-финки, а у красноармейцев – зимние будёновки с зелёными матерчатыми звёздами впереди, означающими принадлежность к пограничным войскам. Конечно, как и положено, посреди этих зелёных звёзд блестели эмалевые красные звёздочки – с серпом и молотом…
Хорошо зная норов здешних киргизов, Нарожный предполагал, что бандиты могут вновь перейти границу и учинить ещё какое-нибудь злодейство. Скорее всего, это они и убили Урунбаева и Дубовицкого. С обнаглевшей бандой нужно было покончить как можно быстрее…
Памирский тракт Ош-Хорог длиной 728 километров был построен в 1931–1934 годах. А в 1940 году, всего лишь за 110 дней, был возведён и Западно-Памирский тракт имени Сталина, соединивший Хорог со Сталинабадом[14]. Протяжённость этой новой грунтовой дороги составила 567 километров. Строили её двадцать две тысячи таджикских колхозников – в сложнейших условиях и порой через практически непроходимые места. Это был настоящий трудовой подвиг.
По Памирскому тракту пограничники поднялись на Северо-Аличурский хребет и через перевал Най-заташ спустились в Аличурскую долину двигаясь на юго-запад, к кишлаку Аличур. День выдался относительно тёплым, без каких-либо капризов погоды. Ближе к полудню солнце уже более-менее прогрело долину, позволяя её обитателям порадоваться короткой памирской осени. До наступления морозов оставалось ещё месяца полтора.
Аличурская долина распростёрлась на сто с лишним вёрст в длину, с запада на восток Памира, между двумя хребтами. Это была ровная, практически голая и, на первый взгляд, безжизненная местность, по которой текла небольшая речка Аличур. Долина постепенно повышалась в восточном направлении, и оттуда по ней почти всё время нёсся холодный, пронизывающий ветер. Только перед рассветом в летнее время здесь ненадолго наступало затишье, и в эти короткие периоды безветрия долина казалась воистину райским местом.
Климат здесь действительно был суров. Летом по ночам часто случались заморозки, а появившиеся зимой обширные наледи окончательно растаяли только к концу июня. И всё же Аличурская долина обладала и своим особенным природным очарованием.
Разбросанные вокруг реки заболоченные, испещрённые озерцами и протоками луга с буйной зеленью являлись настоящими оазисами посреди высокогорной пустыни. Их питали ключи, бьющие у подножий гор. На этих лугах летом царило птичье оживление. Горные вьюрки и коноплянки, скалистые голуби, вороны, клушицы, жаворонки и прочие пернатые слетались сюда на кормёжку.
К середине лета трава в долине выросла довольно высокая и сочная,
сюда пригоняли пастись овец и коз здешние пастухи-киргизы, и по всей долине встречались небольшие группы их кибиток…
Заночевали в палатках прямо посреди долины, в небольшой впадине, которая частично закрывала от ветра, и спали в тёплых и надёжных армейских спальных мешках. Утром, едва рассвело, продолжили путь натощак.
– Позавтракаем в кишлаке, – пояснил политрук. – Тут осталось-то с десяток вёрст…
Кишлак Аличур находился на правом берегу одноимённой реки и на открытой плоской местности был виден издалека – десятка два домиков и несколько юрт. Семён уже пару раз здесь был и знал, что в Аличуре живут как таджики, так и киргизы.
Семён сразу обратил внимание, что памирские таджики относятся к советской власти и вообще к русским очень радушно и доброжелательно, стараясь помогать пограничникам. А вот здешние киргизы были скрытны и не так приветливы, зачастую в общении хитрили, а иногда выказывали и явную неприязнь.
– Чего они так? – как-то спросил Семён у политрука. – Мы же к ним со всей душой.
– Да пёс их знает, – пожал плечами Нарожный. – Видно, мешаем им свободно кочевать в Афганистан и Китай. А может, ещё какие обиды есть… Ничего, Золотарёв, со временем всё равно образумятся, никуда не денутся.
Как выяснил Семён, киргизы летом жили в юртах, а зимовали в неказистых жилищах, сложенных из камней. Впрочем, в последние годы те, что побогаче, стали строить вполне добротные дома. Занимались они в основном скотоводством и охотой на горных козлов и баранов. Скот и охотничьи трофеи меняли у таджиков и русских на муку, овощи и фрукты, а также на разную утварь. Помимо этих занятий, киргизы любили устраивать скачки на лошадях и даже на верблюдах.
– Один из самых выносливых в мире народов, – уважительно сказал про них политрук.
В самом деле, жизнь в холодных, высокогорных пустынях, где летом температура не поднимается выше двадцати градусов, а зимой опускается до пятидесяти ниже нуля, закалила этих людей…
– Выше головы, орлы! – весело крикнул Нарожный на подъезде к кишлаку. – Рысью! Марш! Бдительности в кишлаке не терять, на местных девок не заглядываться. А то смотрите мне.
При упоминании «девок» бойцы приободрились. Среди таджичек часто встречались красивые. Правда, почти все они, строго следуя мусульманским традициям, избегали ухаживаний пограничников. Но, по крайней мере, никто не запрещал усладить глаза приятным видом девушек.
Отряд остановился на окраине, возле караван-сарая. Здесь, рядом с квадратным строением для отдыха проезжих и загоном для вьючных животных, был вкопан длинный стол с двускатным деревянным навесом, а по бокам от него стояли лавки. Чуть в стороне для лошадей были сооружены две коновязи с кормушками, представлявшие собой сложные конструкции – горизонтально закреплённые брёвна под такими же двускатными навесами, а под брёвнами – деревянные желоба для сена. Понятно, что весь строительный материал был завезён сюда откуда-то издали, где росли деревья.
Пограничников у караван-сарая уже поджидал старейшина кишлака Джасур Курбанов, который являлся председателем местного сельсовета. Это был высокий, сухощавый старик с цепким, изучающим взглядом и седой бородой до груди. Одет он был в стёганый ватный халат в полоску и шаровары, заправленные в джурабы – шерстяные чулки. Ноги старика были обуты в чарыки – башмаки из сыромятной козьей кожи на мягкой подошве. Его голову покрывала круглая шапка, отороченная овечьим мехом. В целом старик выглядел вполне солидно, как и подобает человеку «при должности».
– Салом алейкум, Джасур-ака! – поприветствовал его Нарожный, спрыгивая с коня.
– Здравствуй, товарищ Николай! – Лицо старика засияло радушием. Судя по всему, он относился к политруку очень хорошо.
Они пожали друг другу руки и дружески обнялись, затем старик поздоровался и с подошедшим Ларионовым.
Остальные пограничники тоже спешились, стали привязывать лошадей и разгружать с них мешки с продовольствием.
– Мы тут у вас подкрепимся, Джасур-ака, – пояснил политрук. – Вы не против?
– Да конечно, нет. Для нас это большая честь. Располагайтесь.
Старик хорошо, почти без акцента, говорил по-русски, был грамотным и вообще много знал о русской культуре. Но, кроме того, он пользовался уважением у аличурских таджиков и даже у части киргизов, и этот факт тоже играл роль. Поэтому его и назначили здесь председателем. Такой человек был выгоден как советской власти, так и местному населению.
Ларионов тут же распорядился выставить вокруг кишлака боевое охранение, потому что потеря бдительности была чревата самыми трагическими последствиями. Это уже не раз подтверждалось здесь, на Памире, практически.
Вокруг собралась, налетев шумной стайкой, местная ребятня – мальчишки и девчонки, таджики и киргизы. Они с интересом рассматривали снаряжение пограничников и что-то оживлённо друг с другом обсуждали. По их чумазым мордашкам нельзя было понять, то ли они такие от загара, то ли от грязи. Кто-то из бойцов уже угощал их кусками колотого сахара и сухарями.
Один пацанёнок подбежал к председателю и защебетал на таджикском. Курбанов улыбнулся и, одобрительно похлопав мальчишку по плечу, тоже что-то сказал ему, а затем вновь заговорил на русском с Нарожным.
– Товарищ Николай, пусть двое твоих воинов сходят с Асгатом в мой дом и принесут сюда продукты.
– Спасибо, Джасур-ака. – Политрук повернулся к пограничникам. – Так… Золотарёв и Гуломов, сходите с мальчонкой, – выбрал он тех, кто был поближе…
Семёну несколько раз доводилось бывать в гостях у мургабских таджиков, и он имел представление о внутренней обстановке их жилищ. Примерно то же самое он увидел и здесь.
Стены дома были построены из камней, сцементированных между собой глиняным раствором, а плоская крыша сделана из жердей, засыпанных сверху землёй и глиной. В центре крыши имелось отверстие диаметром около метра, через которое из жилища выходил дым, а внутрь попадал солнечный свет. Деревянные створки двух небольших окошек были распахнуты настежь.
На входной двери Семён заметил глиняную пластинку с вдавленным оттиском ладони. Это означало, что хозяин дома принадлежит к исмаилитам – одному из течений ислама. Исмаилиты не строили мечетей, так как почитали Аллаха в своей душе и верили в Ага-хана – воплощение Аллаха в человеке. Исмаилизм требовал от верующих полнейшего фанатизма и запрещал вступать в партию и комсомол, а также работать в государственных учреждениях. Всё это мог разрешить только лично Ага-хан.
Хона, зимняя часть дома, представляла собой квадратное помещение. Прямо под светодымовым отверстием в земляном полу было сделано углубление для древесных углей, которое называлось сандалом. По рассказам давно служивших на Памире, зимой в сандал, прямо на горячие угли, ставился табурет с металлическими ножками, на который ложилось одеяло. Все члены семьи во время отдыха собирались вокруг сандала и засовывали под одеяло ноги, таким образом согревая их. Так же сандал использовался как очаг для приготовления пищи.
Вдоль стен хоны шли глиняные нары, покрытые коврами, на которых обычно сидели старики и дети. Крышу в хоне подпирали пять деревянных столбов, украшенных затейливым резным орнаментом. Семён слышал, что каждый из этих столбов имеет своё название и значение, но всё никак не представлялся случай разузнать об этом подробней.
В жилище находилась маленькая женщина, которая при виде сына и пограничников тут же заулыбалась. По её лицу трудно было определить возраст – то ли сорок, то ли пятьдесят. Возможно, когда-то это лицо можно было назвать красивым, но теперь от той красоты уже почти ничего не осталось – оно больше выглядело усталым и, может быть, даже измученным жизнью.
– Добрый день, – смущённо поздоровался Семён.
– Салом алейкум, – произнёс Имомали Гуломов, который сам был таджиком, только из равнинных районов.
– Салом, – ответила она и переключила внимание на сына, который стал ей поспешно, обильно жестикулируя, объяснять указание отца.
Одета таджичка была в длинное, цветастое платье-рубаху из плотной шерсти, из-под которого выглядывали шаровары. Её голову покрывал высокий белый тюрбан, а ноги были обуты в кожаные сапожки.
В помещении, кроме женщины, находилось ещё трое детей разного возраста. Самой старшей из них была девочка лет десяти-двенадцати, которая что-то толкла деревянной ступкой в глиняной миске. Ещё два мальчугана – лет пяти и четырёх – возились на нарах с какими-то игрушками.
Женщина внимательно выслушала сынишку и молча собрала для пограничников пару больших свёртков с продуктами, а также принесла им бурдюк с кумысом. Она всё делала быстро и сноровисто, как опытная, умелая хозяйка.
Сандал сейчас был накрыт металлической решёткой, на которой стоял котёл. В котле, судя по исходящему из него приятному аромату, варилась атала – похлёбка из тонко нарезанных кусков теста, кусочков мяса и ещё чего-то. Зачастую таджики, за неимением мяса, добавляли в аталу сухие фрукты – курагу, урюк и белый тутовник.
За прошедшие на Памире месяцы Семён уже кое-что узнал о пище местных таджиков. Они питались в основном густыми и жидкими кашами, приготовленными из кусков теста, овощей и бобовых. Также ели овечий сыр, мясо, мучные лепёшки и орзак – кусочки теста, обжаренные в растительном масле. Пили чаще всего кумыс и ширчой – чай с молоком и добавлением сливочного масла. Так же часто в здешних местах встречался тутпист – подобие халвы, изготавливаемое из тутовника, которое заменяло памирцам сахар. Мука же, как правило, изготавливалась из ячменно-гороховой смеси.
В плодородных долинах западного Памира выращивались фрукты и овощи, в том числе и картошка, но она пока не получила здесь массового распространения.
Поблагодарив хозяйку, Семён и Имомали вернулись к караван-сараю. Вскоре там запылал костёр из собранного возле кишлака терескена[15]. В походном казане варился кулеш с бараниной, которой угостил пограничников председатель.
– Товарищ Николай, какие новости о войне? – Старик заметно напрягся, выдавая свои переживания. – А то у нас тут даже радио нет.
– К сожалению, Джасур-ака, пока порадовать нечем. – Нарожный помрачнел. – Прёт немчура… Сейчас фашисты со всей силы штурмуют Киев. Тяжело там… К Москве тоже рвутся… Так что, сам понимаешь…
– Ох, беда-беда. – Старик покачал головой и тяжело вздохнул. – Как думаешь, выстоит СССР? – Он смотрел прямо в глаза политруку.
– Да ты что, Джасур-ака! Ты даже не смей в этом сомневаться! – Нарожный вскочил и нервно заходил туда-сюда вдоль стола. – Выстоит. Это я тебе говорю! Мы ещё по Берлину пройдём, как наши предки. Да, сейчас пока ещё враг очень силён, и нашей Красной армии тяжело. Да, пока она отступает. Пока… Но… – Нарожный сделал ударение. – Наши бойцы героически сражаются за каждую пять родной советской земли, и фашисты несут большие потери. А скоро мы погоним эту нечисть обратно, и в этом нет никакого сомнения. Ты меня понял, Джасур-ака?
– Понял, товарищ Николай, конечно, понял. – Старик опустил взгляд. Видимо, у него всё же остались какие-то сомнения.
О начале войны Семён узнал, когда находился в разъезде. Радист группы, выйдя на очередной сеанс связи с комендатурой, побледнел и, закончив запись, растерянно поднял перед собой мятую бумажку с закорючками стенограммы.
– Товарищ командир, война началась, – едва слышно произнёс он.
– Война? – Лейтенант Ларионов, возглавлявший группу, несколько секунд молчал, обдумывая услышанное, затем недоверчиво кивнул на бумажку. – С кем война?
– Как с кем? – Радист растерялся ещё больше. – С немцами.
– У нас же с ними пакт о ненападении. Ты не ошибся?
– Никак нет! – Радист вытянулся чуть ли не по стойке смирно. – Разрешите зачитать?
– Читай, – после паузы разрешил лейтенант.
– Текст такой… – Голос радиста дрожал от волнения. – В 12 часов дня по радио передали выступление товарища Молотова. В нём сказано следующее. Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие. Всё.
Радист опустил бумажку и испуганно смотрел на Ларионова. С минуту все молчали, осмысляя это страшное известие, поверить в реальность которого было трудно. В голове Семёна вихрем пронеслись самые разные мысли.
«Как так?.. Неужели Гитлер рискнул напасть?.. Почему?.. А как же договор?.. Ну ничего, сейчас ему по соплям надают!.. Получит, сволочь, за своё вероломство!..»
– Если претензий нет, то почему они напали? – спросил кто-то.
– Может, это провокация какая-то? – предположил другой боец.
– Значит так… – Ларионов сурово оглядел пограничников. – Если Молотов сказал, значит, действительно война. Но никакой паники не должно быть, имейте в виду. Я так думаю, что в ближайшее время Красная армия даст такой отпор обнаглевшим фашистам, что те будут драпать до самого Берлина. Всем ясно?
– Так точно! – раздался дружный ответ, и в этом хоре, конечно же, прозвучал твёрдый голос Семёна Золотарёва.
Да, тогда он тоже свято верил в скорый решительный и могучий отпор Красной армии. Но почему-то вместо этого Красная армия покатилась назад, уступая врагу всё больше и больше советской земли. Происходило что-то такое, что никак не укладывалось в голове. Ведь в клубе комендатуры периодически крутили фильм «Если завтра война», где было ярко показано, как Красная армия наносит напавшему врагу могучий ответный удар. Так где же этот удар? Где?!
«И на вражьей земле мы врага разгромим
Малой кровью, могучим ударом!»
Такая бравурная песня звучала в том фильме. Только вот на деле всё оказалось иначе. Война затягивалась, приближаясь к сердцу Родины и унося всё больше и больше жизней советских людей. И всем уже было предельно ясно, что лёгкой победы в ближайшее время не предвидится.
Семён ещё в июле написал рапорт с просьбой направить его на фронт, но получил отказ. А Нарожный тогда сказал ему:
– Погоди, Золотарёв, придёт и твоё время умирать за Родину. Не спеши пока, успеешь. Да и здесь мы не штаны протираем. Или, по-твоему, защищать границу зазорно? Ты что, считаешь, что нас тут зря держат?
После этого разговора он больше не заикался о фронте, но всё же надеялся, что его туда когда-нибудь отправят. Ведь война продолжалась, и враг, судя по всему, ещё был силён…
– Ну а как у вас тут дела? – спросил политрук, решив сменить тему разговора.
– Да, хвала аллаху, всё хорошо. Вчера наши вернулись из Хорога, привезли урюк и сушённые крупы. Горох, пшено, просо… Продали несколько ковров и десяток овец.
Аличурские таджики и киргизы занимались в основном скотоводством, а женщины дома ткали ковры и шили одежду. Мясо, колбаса и сыр, а также ткацкая продукция затем сбывались на базарах Хорога, Рушана и других крупных кишлаков Западного Памира, а взамен покупались фрукты и овощи, которые не росли в восточной высокогорной пустыне.
Спустя примерно час отряд приступил к завтраку. Председатель тоже сидел за столом вместе со всеми, а за едой продолжал разговоры с Червоным. Семён оказался неподалёку от них и, прихлёбывая вкусную, наваристую пшенную кашу, внимательно слушал.
– Басмачей-то не поймали ещё? – спросил старик.
– Пока нет, Джасур-ака, но, я так думаю, не долго им тут шастать. Скоро с бандой мы покончим.
– Аллах вам в помощь, товарищ Николай, – согласно кивнул председатель. – Мы хотим мира на нашей земле. От басмачей только зло. Ведь Советская власть за то, чтобы все были равны и жили одинаково, а басмачи хотят прежнюю жизнь вернуть, чтобы опять мы на баев горбатились с утра до ночи.
– То-то и оно. – Политрук гневно стукнул кулаком по столу. – Всё никак эти бывшие баи и их прихвостни не поймут, что по-старому уже никогда не будет. – Он отложил в сторону алюминиевую ложку и сурово оглядел бойцов. – Историю вспять не повернёшь. В 1917 году свершилась Великая Октябрьская революция, в результате которой образовалось первое в мире социалистическое государство. За прошедшие годы СССР убедительно доказал всему миру, что социалистический строй является передовым. Самые великие свершения возможны только при социализме, когда люди освобождены от эксплуатации и заняты созидательным трудом на всеобщее благо, в котором видят смысл своей жизни, когда каждый человек чувствует свою ответственность за всю страну и за весь народ. Я считаю, что это есть высшая стадия человеческой сознательности… Конечно, во всех наших свершениях есть и огромная личная заслуга товарища Сталина, который грамотно и мудро руководит страной… Да, сейчас идёт тяжёлая война, и фашистам удалось захватить часть нашей земли. Но всё равно победа будет за нами, и в этом нет никаких сомнений. Мы разгромим врага, а потом поможем всей Европе сбросить ярмо империализма и навсегда распрощаться с властью эксплуататоров. Я уверен, рано или поздно на всей нашей планете будет построено единое государство равенства и справедливости, и это будет прекрасное время…
Он замолчал и продолжил есть.
Семён всегда слушал политрука с благоговением, потому что речь Нарожного звучала необычайно искренне и убедительно. Особенно Семёну нравилось, как политрук говорил о жизни, которая наступит через десятки лет. В свободные от службы минуты Семён и сам частенько предавался мечтам об этом прекрасном будущем. В своих мечтах он видел города с широкими мощёными улицами и высоченными, красивыми домами, населённые счастливыми людьми. Эти люди будут трудиться на огромных фабриках и заводах, покорять Арктику и Антарктиду, создавать новые, невиданные ранее корабли и самолёты. А ещё Семён видел бескрайние поля, на которых росли пшеница и рожь, и бесконечные колхозные грядки со всевозможными овощами. По этим полям и грядкам двигались могучие трактора с молотилками и комбайны, собирая обильный урожай и пополняя им кладовые страны, чтобы никогда-никогда больше не было голода…
После кулеша стали пить кумыс и чай с тутпистом.
– Смотрю я, Джасур-ака, детей в кишлаке много, – опять заговорил Нарожный.
– Ну да, ну да. – Старик посветлел лицом. – Хвала аллаху.
– Я к тому это говорю, что им ведь учиться надо. – Политрук вперил в председателя пристальный взгляд. – А у нас в Мургабе школа есть, и учителя хорошие. А в Хороге вон и интернат открыли.
Старик засопел и отвёл в сторону глаза.
– Что молчишь, председатель? – продолжал допытываться Нарожный. Его голос при этом стал более строгим. – Или я не прав?
– Прав, командир, прав. – Старик тяжело вздохнул, покряхтел. Было заметно, что эта тема ему не очень приятна.
– Советская власть, Джасур-ака, хочет, чтобы в нашей стране жили образованные люди. Ведь необразованному, тёмному народу легче мозги задурить всякой религиозной чушью. Такой народ проще с пути сбивать и в узде держать. Правильно? То-то же. – Нарожный опять вошёл в раж, сделался возбуждённым. – При царском самодержавии в России миллионы неграмотных были, потому что капиталистам и помещикам это было на руку.
Пограничники молча слушали разговор. Лейтенант Ларионов тоже молчал, лишь время от времени с интересом поглядывая на председателя.
Некоторые задымили самокрутками. Семён не курил, поэтому опёрся спиной на один из деревянных столбов, поддерживающих навес над столом, и разглядывал долину и окружающие её горы.
Ветер немного поутих, и сделалось довольно-таки тепло. Солнечные лучи приятно ласкали лицо. Хотелось, чтобы такая погода продлилась как можно дольше. Но, судя по рассказам старожилов комендатуры, вот-вот в Аличурскую долину должна была прийти суровая памирская зима со свирепыми морозами да буранами. Горные перевалы завалит глубокий снег, и они закроются до самого конца весны. Многие кишлаки и пограничные заставы на несколько месяцев окажутся отрезанными друг от друга и от всей огромной страны…
– Так что скажешь насчёт школы, Джасур-ака? – немного успокоившись, спросил Нарожный.
– Ты же знаешь, командир, что у нас всё не так просто, – поникнув головой, устало произнёс старик. – Нужно решить этот вопрос с Ага-ханом.
– Опять этот ваш Ага-хан! – тут же вспылил политрук. – Сколько можно разводить средневековье? У нас в стране руководит Советская власть! Так или не так?
– Ну, так, так… – мрачнея, закивал председатель. – Но и ты нас пойми…
– Да не хочу я этого понимать… – Нарожный вскочил и опять заходил вдоль стола. – Давно пора покончить с этими пережитками.
– Покончим, командир, обязательно покончим. Ты только не торопи.
– Да как же не торопить? Уже сколько лет вся эта бодяга длится… Ваш Ага-хан давно сидит в Афганистане и носа оттуда не кажет, а вы всё слушаете его. Может, и золото для него опять собираете? А?
Старик отвёл глаза и ничего не ответил.
– Вот то ж… – Политрук покачал головой. – В общем, со школой определяйтесь да не затягивайте. Понятно?
– Понятно.
– Ну и хорошо. – Нарожный неожиданно улыбнулся и протянул председателю руку. – Ну ладно, Джасур-ака, спасибо тебе за радушный приём. Пора нам дальше ехать, а то, не ровён час, басмачи опять просочатся. Что-то совсем они обнаглели в последнее время. Видно, надеются, что Гитлер победит. Только шиш им от Советской власти. Не дождутся.
– И куда вы теперь? – спросил старик, пожимая протянутую руку.
– Двинем в Сасыккуль, а оттуда на перевал. Бойцов на заставе мало. Надо помочь им, а то вдруг банда опять сунется.
– Понятно, – кивнул председатель. – Удачи тебе, командир, – пожелал он, и его слова прозвучали вполне искренне. – Пойду я. Надо местные проблемы решать.
Едва старейшина скрылся за ближайшим жилищем, Нарожный мгновенно посуровел и, взглянув на часы, подозвал Ларионова.
– Смотри сюда, Василий. – Он достал из полевой сумки карту и развернул её. – План у меня такой. Ты берёшь второе отделение и пулемётчика, проходишь через это ущелье и устраиваешь засаду вот здесь… – Политрук водил по карте пальцем. – Понял, да? Я так думаю, что банда попытается пройти как раз где-то тут, мимо озера Зоркуль. Я с первым отделением сделаю крюк по вот этому ущелью и выйду к вам отсюда. Таким образом, мы перекроем им все пути.
– А если они пойдут восточней озера? – выказал сомнение Ларионов.
– Нет, Вася, они пойдут тут. – Нарожный ударил по карте пальцем.
– Откуда такая уверенность, Николай Иванович? – не сдавался взводный.
– Оттуда… – Нарожный усмехнулся. – Считай это чутьём чекиста.
– Да? – Ларионов сдвинул набекрень шапку и растерянно почесал затылок. – Ну, это, конечно, железный аргумент.
– О! – Политрук указал пальцем вверх и опять усмехнулся. – Значит, понял, да? Твоя задача, в случае чего, продержаться до нашего подхода.
– Да понял, понял… – Взводный кивнул и призадумался. – Сколько будем ждать?
– Я думаю, Вася, эти хлопцы долго мешкать не будут. Раз уж им пару раз повезло, то жди их в гости опять.
– А почему вы председателю соврали? – спросил лейтенант. – Не доверяете?
– Запомни, здесь верить никому нельзя. Даже если Курбанов действительно на нашей стороне, всё равно не стоит ему говорить правду. Мало ли что. Вдруг сболтнёт кому…
Нарожный спрятал карту обратно в сумку и встал.
– Слушай мою команду! – крикнул он зычным голосом. – Окончить приём пищи! Всем проверить снаряжение. Через четверть часа выступаем…
Однажды на политзанятиях Нарожный рассказал о становлении сначала российской, а потом и советской пограничной стражи на Памире. Семён слушал с огромным интересом, и перед его мысленным взором мелькали яркие картины прошлого…
Памир вошёл в состав России в 1876 году, после разгрома враждебного Кокандского ханства русской армией генерала Скобелева. Но из-за беспечности двух русских царей – Александра II и Александра III – на Памире не были установлены границы с соседними государствами – Бухарским эмиратом, Китаем и Афганистаном. В итоге в 1883 году сюда вторглись войска афганского эмира, проявляя чудовищную жестокость к мирному населению. Местных жителей афганцы грабили, убивали и насиловали. Около тысячи памирских девушек оказались в гаремах Кабула, а сотни их были отданы афганским солдатам.
Несчастные памирцы опять обратились за помощью к русскому царю, и в 1891 году начались «Памирские походы» русского военного отряда под командованием полковника Михаила Ефимовича Ионова. За год из Бадахшана были вытеснены афганские войска и появившиеся здесь пограничные китайские посты.
А в 1892 году в местечке «урочище Шаджан», что находится на правом берегу реки Мургаб, в юртах был размещён первый пограничный отряд России на Памире. Он был назван Шаджанским. Командовал этим отрядом капитан Поликарп Алексеевич Кузнецов.
В 1893 году там, где река Акбайтал впадает в Мургаб, возле кишлака Кони-Курган, было воздвигнуто российское военное укрепление – «Пост Памирский». Разместился в нём отряд капитана Василия Николаевича Зайцева. Позже был создан Памирский отряд со штабом в кишлаке Хорог, и появились новые посты: Ишкашимский, Рушанский, Лянгарский и Шугнанский. А Памирский пост перенесли на новое место. В 1903 году были торжественно открыты новые казармы Памирского поста – просторные здания из кирпича, имевшие железные крыши.
Естественно, местные жители стали селиться вокруг русского укрепления, где было безопасно. Так и возник посёлок Мургаб. В сущности, его основателями стали начальник Памирского отряда Андрей Евгеньевич Снесарев и инженер-полковник Николай Никитич Моисеев, проектировавший все сооружения.
Российские пограничные посты служили надёжной защитой для памирских таджиков и киргизов. Кроме того, на Памире стало развиваться сельское хозяйство, так как русские привезли с собой и начали выращивать здесь новые для этих мест культуры: картофель, капусту, редьку, лук, репу. Поэтому жизнь памирцев понемногу улучшалась.
Во время Первой мировой войны начальник Памирского отряда открыл небольшие промышленные предприятия, на которых трудилось местное население. Пограничники проложили новые караванные пути, связавшие Памир с Ферганской областью, и дороги, соединившие между собой долины и кишлаки.
Параллельно развивалась и культурная жизнь памирцев. Так, в Хороге открылась русско-туземная школа, где таджики и киргизы изучали русский язык…
После образования СССР закреплению советской власти на Памире долгие годы мешали банды басмачей, которые поддерживались империалистическими державами. Местные феодалы и мусульманское духовенство ненавидели большевиков и стремились вернуть этот регион под своё влияние. Только после окончательного разгрома банд Ибрагим-бека в 1931 году на Памире стало относительно спокойно.
А 26-я отдельная Мургабская пограничная комендатура была сформирована в составе Среднеазиатского пограничного округа приказом НКВД СССР № 0041053 от 7 сентября 1939 года. В подчинение комендатуре были переданы 6 пограничных застав: «Музкол», «Кызыл-Рабад», «Тохтамыш», «Сасык-Куль», «Кара-Куль» и «Ранг-Куль». Общая протяжённость мургабского участка границы составила 707 километров. Всё это Семён знал наизусть и мог рассказать, даже если бы его неожиданно разбудили посреди ночи и спросили…
В этот раз не повезло – молоденьких таджичек в кишлаке так и не увидели. Возможно, их не выпускали из дому суровые мамаши, а может, сами не хотели показываться на глаза орлам-пограничникам. Так или иначе, но Семён был крепко раздосадован. Ещё бы…
Отряд перешёл по деревянному мосту через реку и разделился. Первое отделение во главе с политруком пошло на восток, вверх по Аличуру, а второе, возглавляемое Ларионовым, направилось к Южно-Аличурскому хребту. Там, среди нагромождений пятикилометровых вершин, протянувшихся вдоль границы на полторы сотни километров, находились удобные для прохода ущелья, через которые из соседнего Афганистана на советскую территорию время от времени просачивались караваны контрабандистов и вооружённые банды.
Отряд двигался как раз по одному из этих ущелий. Западнее располагалась застава Сасыккуль, перекрывавшая участок Памирского тракта и перевал Тагаркаты. Там банды пройти не могли, а вот восточнее имелись не перекрытые участки…
За Южно-Аличурским хребтом нёс свои холодные, хрустальные воды бурный и своенравный
Памир. Вытекая из озера Зоркуль на запад, через 118 километров он сливался с Вахандарьёй, образуя реку Пяндж, которая затем соединялась с великой среднеазиатской рекой Амударьёй, впадающей в Аральское море.
Семён страстно желал проехать верхом все эти места, чтобы увидеть своими глазами и Пяндж, и Амударью, и сам Арал. Чем дольше он пребывал на Памире, тем сильнее ощущал что-то похожее на влюблённость в этот край. Но всё же он не хотел бы остаться здесь навсегда – тоска по родной курской земле в его душе преобладала над очарованием Памира.
Ущелье постепенно сужалось, а потом и вовсе превратилось в самый настоящий каменный коридор, по дну которого текла бойкая речушка. Проехать дальше можно было только по скотопрогонной тропе, идущей вдоль правого берега. Такими тропами часто пользовались скотокрады и контрабандисты.
Вскоре берег слился со склоном ущелья в непроходимую отвесную стену. И всё же тропа продолжилась – только теперь в виде овринга. Семёну уже доводилось ходить по такой искусственной конструкции, представлявшей собой прикреплённый к скале узкий мостик, сооружённый из жердей, брёвен и ветвей, засыпанных сверху плоскими камнями и землёй. Овринг казался хрупким и ненадёжным, но на деле был вполне прочным и мог выдерживать даже всадника. В некоторых районах Памира такие искусственные тропы были единственными дорогами, соединяющими горные кишлаки между собой. Естественно, контрабандисты и бандиты тоже пользовались этими путями.
– Спешиваемся и идём с предельной осторожностью, – подал команду Ларионов и, спрыгнув с коня, первым уверенно ступил на овринг, показывая пример подчинённым.
Семён тоже спрыгнул с седла и проверил, надёжно ли привязаны грузы.
– Ну что, Зубрёнок, придётся идти. – Он погладил коня по шее. – Ты, главное, не бойся и доверься мне. Всё будет хорошо.
Семён любил разговаривать с Зубром, и хотя тот, конечно, не отвечал, но, казалось, прислушивается к человеческой речи и, вроде бы, даже что-то понимает.
После взводного на овринг ступил со своей рыжей Кометой Степан Мухин, на груди которого висел пулемёт Дегтярёва ДП-27[16]. Следующим пошёл киргиз Бакыт Джунабаев, ведя под узду каурого Камыша, а за ним – остальные. Семён оказался примерно в середине этой живой цепочки, а замыкал её Григорий Шевчук, вооружённый ППД[17] с барабанным магазином на 71 патрон.
Перед самым оврингом конь сначала заупрямился, замотал головой и зафыркал, косясь на хозяина карим глазом, но затем-таки доверился человеку и шагнул вслед за ним на рукотворную тропу.
– Ну, ну, Зубрёнок, не волнуйся, пойдём, – успокаивал коня Семён, продвигаясь вперёд осторожным шагом.
Он старался не смотреть вниз, туда, где метрах в двадцати бурлила речная стремнина, и держался как можно ближе к скале, чтобы не потерять равновесие. Первые десятки шагов дались с трудом, но потом появилась уверенность в себе, и дело пошло веселее. Казалось невероятным то, что эта искусственная тропа так прочно удерживается на скале и позволяет спокойно идти по ней.
Семён вспомнил, как однажды в клубе комендатуры выступал с лекцией какой-то профессор из Сталинабада, который в том числе рассказывал о Памире и памирцах.
– А теперь, товарищи пограничники, я хочу несколько слов уделить оврингам. – Говорил профессор увлечённо, подкрепляя свою речь жестикуляцией руками. – Вы наверняка имеете о них представление… Так вот… Овринги – это удивительное и очень древнее изобретение человеческого разума. Есть предположение, что их строили уже несколько тысячелетий назад. Да-с… Встречаются овринги в основном на Памире и Тянь-Шане, и некоторые из них сооружены весьма искусно в инженерно-техническом плане, имея порой протяжённость в несколько километров. Издревле овринги строили целыми кишлаками под руководством опытных усто[18], потому что возведение оврингов, товарищи, – это настоящее искусство. А строятся они так… Сперва в скальные трещины вбиваются колья из крепких пород дерева, например, из арчи…[19] Далее эти своеобразные костыли соединяются между собой ветками и верёвками. Затем сверху укладываются и связываются жерди и брёвна или корзины с песком. И уже на всё это помещаются плоские камни или хворост с дёрном. Таким образом получается лёгкое, но достаточно прочное сооружение. Да-с…
Профессор снял очки, протёр их платочком и вновь надел.
– Иногда овринги представляют собой сложные сооружения с несколькими уровнями в виде лестниц, чтобы можно было спускаться или подыматься. Для такой лестницы может применяться бревно с коротко обрубленными ветвями или с насечками, которые служат ступенями для ног путника. Бревно это закрепляется на скале под необходимым углом… Да-с… Также на оврингах могут устраиваться площадки для отдыха и даже ночлега. Там один путник спокойно дожидается, когда идущий навстречу освободит путь. Вообще же, чтобы разминуться на овринге, один из путников обычно ложится, а другой осторожно переступает через него. Вот так-то, товарищи… – Профессор почесал бородку. – Овринги всё время поддерживаются в рабочем состоянии и, если надо, ремонтируются. Кстати, я несколько раз имел честь наблюдать подобные работы и, скажу вам, зрелище это весьма впечатляет… Конечно, идти по искусственной тропе довольно-таки опасно. Можно легко сорваться от порыва ветра или при неосторожном движении, при обвале или камнепаде. Недаром есть древняя таджикская поговорка: «Путник на овринге, как слеза на реснице». Да-с… По сути, овринг является культурным феноменом, присущим народам
Средней Азии, которые вполне могут им гордиться… Вот так-то, товарищи… Мы должны знать и уважать культуру народов нашей советской страны. Только так мы сможем дружно жить и строить коммунизм. Только так мы будем непобедимы, и империалисты ничего не смогут с нами сделать…
Впереди, метрах в пятидесяти, виднелся конец подвесной дороги. Ларионов уже стоял на обычной тропе, дожидаясь остальных.
Неожиданно за спиной Семёна что-то зашуршало. Обернувшись, он увидел Алексея Скворцова, который висел над пропастью, держась руками за крайнюю жердь овринга и пытаясь найти ногами опору на скале. Лицо пограничника было бледным, а в глазах застыл ужас. Если бы он полетел вниз, то мог бы запросто разбиться о торчащие из воды острые как кинжалы каменные выступы или утонуть в стремительном горном потоке.
– Лёха, я сейчас! – Семён погладил коня и отпустил узду. – Зубрёнок, постой-ка смирно. – Он осторожно, придерживаясь за сбрую, прошёл по самому краю подвесной тропы и подошёл к лошади Скворцова – вороной кобыле по имени Баклуша. К счастью, та не раз бывала в заварухах и потому вела себя спокойно.
– Баклушечка, тихо, не волнуйся. – Погладив лошадь, он присел и схватил Скворцова за левую руку. – Ну-ка! Давай! – Покрепче упёршись ногами, Семён резко потянул двумя руками Алексея вверх, потом перехватился правой рукой за прочный ворот его куртки и выволок товарища на овринг.
Отдышавшись, Скворцов выбрался из-под лошади и, покраснев, виновато улыбнулся.
– Спасибо, Сеня. Я уж думал, хана мне. Оступился, блин. Ногу неудачно поставил.
– Ничего, бывает. – Семён хлопнул его по плечу и подмигнул. – Поживёшь ещё.
Он вернулся к своему коню, который беспокойно оглядывался на хозяина, и повёл его дальше. Через пару минут они ступили на твёрдую поверхность.
Алексей Скворцов был одногодком Семёна. До призыва в армию он жил в Воронеже, где окончил десятилетку. Выросший в городе, в семье интеллигентов, он был слишком домашним и мягким, и здесь все называли его «интеллигентским хлюпиком». Конечно, служба давалась ему трудней, чем деревенским парням вроде Семёна. Вообще сначала казалось странным, как Скворцов попал служить на границу, да ещё в такой непростой регион. Но однажды в разговоре он признался, что сам попросился в пограничные войска, потому что считал их самыми романтичными. Его родной дядька служит в военкомате и помог ему в этом деле.
А когда Семён узнал Скворцова получше, то даже проникся к нему симпатией. С Алексеем было интересно общаться – он много чего знал и охотно делился знаниями с другими, при этом никогда не хвастался и не насмехался над теми товарищами, кто был малообразован. Кроме того, притягивали его искренность и добродушие.
– Молодец, – похвалил Ларионов. – Взаимовыручка для нас, пограничников, – это самое важное. Как говорится, сам погибай, а товарища выручай.
– Так точно, товарищ командир! – браво гаркнул Семён и облегчённо вздохнул.
Теперь можно было расслабиться…
– Красота-то какая, – произнёс Скворцов, разглядывая в бинокль распростёршуюся внизу огромную долину где сверкала в лучах солнца поверхность озера Зоркуль.
Оптический прибор был один, и Ларионов отдал приказ наблюдать всем по очереди. Сейчас настал черёд Алексея.
Ещё вечером отряд устроил здесь засаду, перекрыв северо-западный выход из долины. Лошадей отвели подальше и спрятали во впадине, чтобы они не были видны со стороны и чтобы их не почуяли кони басмачей, ведь запахи в горах ветер разносит далеко, особенно в ущельях. Затем оборудовали себе позиции, сложив из разбросанных всюду камней небольшие брустверы, за которыми можно было вести стрельбу лёжа и прятаться от пуль. Для удобства ведения стрельбы в брустверах сделали выемки. Золотарёв и Скворцов, не сговариваясь, расположились по соседству.
Семён лежал за своим бруствером головой на вещмешке, глядя на плывущие по небу облака. Вокруг было тихо. Солнце висело над горами, но из-за густых облаков светило тускло и совсем не грело. Стоял обычный сентябрьский памирский день, холодный и сырой – примерно градусов пять-шесть выше нуля. Семён слышал, что в середине сентября здесь бывает и до минус десяти. А в октябре уже может наступить настоящая зима – с обильными снегопадами, сильными морозами и буранами. Природа Памира сурова и старается не баловать
человека…
Семёну ещё не доводилось бывать в этих местах, и теперь он мог воочию любоваться ими. Да, недаром многие говорили, что Зоркуль – одно из самых красивых на Памире озёр. Вытянувшись с запада на восток на целых двадцать пять километров между Южно-Аличурским и Ваханским хребтами, оно потрясало окрестными видами.
Вдали виднелись юрты киргизов и пасущиеся на горных склонах отары овец. Там же бродили яки, поедая пожухлую осеннюю траву. На Памире Семён впервые в жизни увидел необычных косматых животных с таким смешным названием. Он узнал, что яки, или, как их ещё здесь называли, кутасы, не боятся самых лютых морозов и любят купаться в ледяной воде. Эти мирные и выносливые животные были просто незаменимы в горах, особенно на высоте более четырёх километров. А из жирного и питательного молока яков памирцы делали вкусный сыр курут, который они обычно скатывали в небольшие шарики. Да и мясо яков широко использовалось в пищу…
Позади озера вздыбливались заснеженные горные громады, которые находились уже на афганской земле.
Афганистан… Это слово для Семёна было наполнено чем-то таинственным и древним. На политзанятиях Нарожный как-то рассказывал об этой соседней стране и о населяющих её свободолюбивых племенах.
А где-то ещё южнее находились Пакистан и сказочная тропическая страна Индия, в которой обитали тигры, слоны, загадочные йоги, факиры и заклинатели змей.
– Лёха, ты случаем в Индии не бывал? – шутливо спросил Семён, выглянув из-за камней.
– Нет, не был, – вполне серьёзно ответил Скворцов. – И вообще я за границей не был.
– А хотел бы?
Алексей опустил бинокль и посмотрел на Золотарёва настороженно.
– А что?
– Да нет, ничего. – Семён понял, что смутил этим вопросом товарища. – Просто так спрашиваю. Я бы, например, в Индию махнул. А ты куда?
– Я? – Скворцов призадумался и пожал плечами. – Не знаю. В Австралию, наверное. Или в Южную Америку.
– Почему туда?
– Ну… Я когда «Дети капитана Гранта» прочёл, то захотел побывать и в Австралии, и в Южной Америке. Там здорово. Горы, леса непроходимые. Романтика, одним словом.
– Хм… понятно. А что за дети капитана… как ты его назвал?
– Гранта. – Алексей усмехнулся. – Книга такая есть. Приключенческая. Жюль Верн написал. Интересная очень.
– А кто этот Жюль Верн?
– Писатель такой был французский. Умер уже. Здорово писал, особенно научную фантастику. Мне больше всего понравились его романы о капитане Немо. Называются «Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров». Там описывается небывалая электрическая подводная лодка «Наутилус». Немо на ней обогнул весь земной шар, а сам он был индийским принцем и на свои деньги построил эту подлодку.
– Принцем, говоришь? – Семён нахмурился. Ему стало неприятно, что Скворцов так восхищается классовым врагом. – Буржуй, значит.
– Да он хоть и был принцем, но сражался против английских колонизаторов за свободу Индии и поддерживал восстание индийских сипаев. – Скворцов заметно разволновался, его щёки запылали. – А потом Немо вообще порвал с обществом и поселился на острове посреди океана. Это был гениальный учёный и романтик, мечтавший о справедливом мире. А ты говоришь – буржуй… Я когда эти книги прочитал, какое-то время мечтал стать путешественником. Открывать новые земли, видеть разные красивые места и дикие племена… А теперь вот думаю, что стану учителем географии. Конечно, после того как фашистов победим…
– Понятно… – Семён почувствовал неловкость оттого что он не читал Жюля Верна и не знает про капитана Немо. В селе он, конечно, иной раз заходил в избу-читальню, но брал там почитать в основном труды Ленина и Сталина, а также книги Аркадия Гайдара и Валентина Катаева. – А в нашей библиотеке Жюль Верн есть?
– Не знаю, посмотри.
– Скворцов, веди наблюдение! – строго прикрикнул Ларионов, который, сидя на камне, что-то быстро писал карандашом в блокноте. – А то наряд получишь.
– Виноват, товарищ командир! – Алексей вновь приник к окулярам бинокля.
Семён решил, что обязательно найдёт и прочтёт книги о капитане со странным именем Немо. Закрыв глаза, он попытался представить этого человека, отрёкшегося от жизни в достатке и роскоши ради высших идей. Тут, конечно, нужен был несгибаемый характер…
Семён сам не заметил, как придремал. Он увидел себя шестилетним пацанёнком, помогающим деду заготавливать на зиму дрова. Дед Фёдор рубил чурбаны большим, тяжёлым колуном, хрипло «кхэкая» при каждом ударе, а он, Сенька, подбирал на земле отлетевшие поленья и складывал их в штабель у стены сарая.
На крыльцо избы вышла мать и некоторое время наблюдала за тружениками.
– Сёмушка, иди молочка попей, – ласково позвала она. – Тёпленькое ешо. Парное, как ты любишь.
– Некогда мне, – отмахнулся он с важным видом, хотя, конечно, молока ему сейчас очень хотелось. Но надо было показать матери и деду, что он уже взрослый. – Не видишь, что ли, мы работаем.
– Иди-иди, работничек. – Дед Фёдор усмехнулся и потрепал внука по русым лохмам. – Слухай мамку. От молока силы прибывают.