В пять с половиной лет Цацу отдали в детский сад санаторного типа, для детей с ослабленным здоровьем, хотя Цаца была здорова – несмотря на мамины укутывания зимой в шубу, варежки, платок крестом, ежедневное пичканье ненавистным вонючим рыбьим жиром и постоянным контролем за жаркой и не всегда нужной пуховой шапкой на голове, от которой только потела голова и пух забирался в нос, мешая дышать.
Но Цацу никто не спрашивал, ею распоряжались, как хотели её милые родители, которые теперь решили приучить её к коллективному дедсадовскому образу жизни, нужному, как думали родители, для выживания в социалистическом, весёлом государстве. Они надеялись и хотели, чтобы из Цацы в будущем вырос примерный строитель коммунизма.
Сад только и назывался садом, но никакого сада там не было, зато за высоким железным забором было одноэтажное здание с несколькими комнатами для детских групп различного возраста с примыкающей общей столовой и длинным коридором со шкафами для одежды и горшками, стоящими в ряд для коллективного справления малой и большой нужды под надзором толстой и доброй няни.
К дому примыкала общая терасса без стекол, где стояли кровати без матрасов для коллективного «тихого часа». Это считалось «процедурой закаливания», а на территории «сада» была сделана деревянная горка, песочница, качели и росли два высоких тополя, заполнявших дедсадовский двор в июне пухатыми, липкими похожими на жирных гусениц семенами.
Детский сад был недалеко от дома Цацы – нужно было только перейти через широкий железнодорожный мост со светофором, но мама провожала и встречала Цацу каждый день, не разрешая девочке проявлять самостоятельность в изучении родного многомиллионного города.
Цаца, проведя почти шесть лет жизни одна дома, где она научилась читать, считать (до ста) и выучилась делать из конструктора машины с зажигающимися от батарейки фарами-лампочками, попала в коллектив девочек, качающих куклы, мальчиков, играющих в войну и не интересующихся ни электрическим конструктором, ни чтением книги Распэ «Приключения Барона Мюнхгаузена», которую Цаца обожала, ни собаками, запускаемыми в то время в космос.
Дети в группе казались Цаце примитивными и глупыми, а справлять нужду на коллективных горшках она считала постыдным и негигиеничным, терпя до дома и садясь на дедсадовский, пахнущий хлоркой горшок только в самом крайнем случае.
Еду коллективную она не любила, предпочитая голод ненавистному тёплому молоку с жирной пенкой, от вида которой её тошнило, поэтому она завела в своём шкафчике склад сухарей, которые она приносила из дома в кармане и грызла на прогулке или во время «тихого часа».
Она любила пить чай, но чай в детском саду отдавал хлоркой и, как ей казалось, помойкой, а она была девочкой очень чувствительной к запахам.
В первый день Цацу спросили, как её зовут, а она – чтобы скрыть свою маленькую, но богатую событиями биографию, решила придумать имя для коллективного пользования – и назвалась Олей Тесёмкиной. Почему именно этим имненем – она не знала, но оно казалось Цаце достаточно примитивным, чтобы не выделяться в этом коллективе не выбранных ею детей. «Оля Тесёмкина» – просто и без вопросов: «А твой папа – еврей? А бабушка – белорусска?» Этих расспросов она не любила, поэтому и выбрала простое, пролетарское имя – Оля Тесёмкина.
Этим именем были помечены все личные вещи Цацы, включая сшитые бабушкой ватные «бурки», которые она надевала, когда все дети спали в «тихий час» на незастеклённой террасе в простёганных ватой мешках – в любой мороз и при любой погоде.
Она любила эти часы на морозном зимой воздухе, где она отдавалась мечтам, лежа без движения в толстом спальном мешке. Иногда она засыпала – но редко, не любя потерю контроля над ситуацией. Она верила, что контролирует своё существование, но вот однажды её вера подверглась неожиданному и суровому испытанию.
А произошло вот что: перед тихим часом все дети в группе, как всегда, забрались в спальные мешки в стоячем положении, нянечка завязала все многочисленные тесёмки на этих мешках, и дети, один за одним, по очереди запрыгали к своим кроватям, все похожие на оживших египетских мумий. Цаца, получив разрешение от нянечки и закутанная, как и все, в мешок, запрыгала вперёд, не видя коварно подставленной ей на пути подножки.
Со всего маху Цаца упала вперёд, а так как руки её были уже в мешке – она не смогла смягчить падение и заехала лицом на ближайший железный матрас, разорвав при этом кожу лица около левого глаза и насадив глазницу на железный крючок, на котором крепился матрас, как рыбка на удочку!
Поднялся крик, суматоха, воспитательница и няня освободили Цацу от сидевшего в глазнице крючка, а глаз тут же распух и заплыл. Была вызвана мама Цацы по телефону, и Цацу увезли на воющей неотложке в институт глазных болезней имени неизвестного ей Гельмглольца, где её глаз заморозили новокаином, долго светили лампочками, но все светила уверили маму, что Цаца – здорова, и глаз её – цел.
Через две недели с Цацы сняли с глаза повязку, делавшую её похожей на заправского пирата, а около левого глаза появился маленький шрамик, как напоминание о том, что не всё в жизни можно контролировать – даже если ты уродился супер умным.
Цацу опять вернули в ненавистный ею детский сад. Она прекрасно знала, кто подставил ей подножку – это была пролетарка Лена Завертяева, завидующая умной и имеющей успех у мальчиков Цаце, но выдавать её имя публично она не хотела, относя прихлебателей и стукачей к самой низшей категории людей.
Действие же Завертяевой она не простила, удвоив контроль за собой и запомнив ненавистное имя на всю свою жизнь. Так прошёл её первый год в коллективе детей, собранных вместе случаем и родительскими связями. Цаца возмужала, а скорее похорошела, покруглела, на её щеках появился здоровый румянец. Оставался ещё целый год до школы.
И тут-то приключилась с ней первая любовь. Нет! Цаца ни в кого не влюблялась, хотя явно предпочитала общество весёлых, бесстрашных в играх мальчишек сюсюкающему, завидующему обществу скучных девочек, знавших только одну тоскливую игру в дочки-матери.
Влюбился один из мальчишек её группы – приготовительной – и влюбился он именно в Цацу. Его звали Коля Корчагин. Он был выше других мальчишек, имел широкую открытую улыбку на смуглом лице и приносил из дома такие интересующие Цацу предметы, такие как лампочки, батарейки, провода и даже небольшой складной ножик – хотя ножи в детском саду были запрещены.
Он подошёл к Цаце, посмотрел ей в большие, немного татарские, раскосые, опушенные длинными ресницами глаза и сказал: «Я тебя люблю!». Цаца даже обалдела от такого явно недетского заявления. Она посмотрела на Колю своим немигающим змеиным взглядом гипнотизёра, сводившим с ума её воспитателей, и сказала «Докажи!».
Она не стала ставить условия, как принцессы в читаемых ею сказках, а решила проверить Колину интуицию и чувства: если он действительно любит – то найдёт сам, как доказать!
Коля призадумался. На следующее утро, когда все дети собрались в группе, Коля отозвал Цацу и потихоньку положил ей в карман что-то тяжёлое. Цаца вышла из комнаты – как будто на горшок – но вместо горшка она пошла к своему шкафу, где при слабом свете рассмотрела хрустальную розетку, которую Коля положил в карман её платья. Дар ей понравился, и она положила розетку в шкаф, спрятав под вещами.
Цаца подошла к Коле и сказала с мягкой улыбкой: «Спасибо!», но когда он захотел на прогулке взять её за руку – она по королевски отстранила руку Николая, мягко, но твёрдо заявив: «Рано!»
На следующий день в её карман была положена вторая розертка из хрусталя, которую Коля взял тайно от матери из старинного буфета. Так началась Колина игра в покупку внимания его обожаемой принцессы – Цацы.
Через месяц во владение Цацы перешли: 12 хрустальных розеток, небольшая хрустальная ваза, несколько хрустальных фужеров и 5 серебряных чайных ложечек. Места в её шкафу почти не оставалось, но Цаца боялась принести Колины дары домой опасаясь расспросов любопытной мамы.
Цаца поняла, что власть женщины над мужчинами – безгранична, и если женщина привлекательна и к тому же умна, то влюблённый мужчина может для неё сделать всё – даже невозможное!
Неожиданно их роману с Колей пришёл быстрый и трагический конец: в детский сад пришла разгневанная мама Коли и потребовала конфискации украденного из домашнего буфета хрусталя и серебра. Она обнаружила пропажу, когда накрывала дома чай для гостей, и после шумного объяснения с малолетним сыночком, в которое Колин папа вложил свою ременную лепту, сын во всём признался, свалив вину на колдовской взгляд Цацы.
Мама Цацы не поверила в рассказы Колиных родителей, но после того, как в шкафу Цацы обнаружились все пропавшие вещи, она долго не могла промолвить ни слова, а потом, уже дома, она стала допытываться у дочери, зачем та просила Колю красть вещи, и совершенно не поняла, что дары Коля приносил добровольно, как плату за внимание своей обожаемой подруги-принцессы.
Цаца долго дулась на маму в углу, но решила про любовь с мамой не говорить – ведь та, вероятно, не знала, как ведут себя настоящие принцессы, а на Колю больше не обращать внимания.
К её удивлению, Коля в саду больше не появился – его перевели в другой детский сад, подальше от колдовских глаз Цацы, и с тех пор он стал бояться девочек – принцесс, а личная жизнь у него в дальнейшем так и не сложилась – встреча с Цацей была для него роковой.
Ну а Цаца? Она стала ещё женственней, она подросла, вытянулась, расцвела и была готова идти в школу – к новым приключениям, которыми изобиловала её небольшая, но богатая событиями жизнь…