Хорошо, что существует школа и надо в нее ходить. Школа это большая тусовка, где ежесекундно происходит масса событий, иногда с непредсказуемыми последствиями. В ноябре светает поздно, уроки начинаются в полумраке, ученики сидят полусонные. Должно произойти нечто незаурядное, чтобы они оживились на первом уроке. Сегодня по расписанию в 9 «А» первым вписан английский язык. На уроке возникла занятная перепалка.
– The most excellent and lamentable tragedy of Romeo and Juliet, – стараясь читать выразительно, начала доклад отличница Николь Сафина. Недели две назад Марго объявила: «кто хочет повысить итоговые баллы, подготовьте реферат по английской литературе, презентуйте на уроке. Зачтется». Всем и без перевода ясно было, о каком произведении будет доклад. Однако после первой фразы все пошло совершенно не так, как можно было предположить.
– Что выпила Джульетта, чтобы отключиться на три дня? – внезапно прервал одноклассницу Намин. – Как эта штука называется, которая в транс вгоняет?
Вопрос повис в воздухе. От Хмурого такого классного вопроса никто не ожидал. Месяца два назад Намин случайно наткнулся на телепередачу, где рассказывалось, что выпив особое снадобье, Джульетта мертвецки уснула, потом проснулась или ожила, – кому как нравится. Вырубиться по желанию и перезагрузиться очень захотелось ему в тот момент, раз это реально! С тех пор дотошное «как достать» крепко застряло в башке и сейчас самовольно вырвалось наружу.
– С каких пор Намин стал выступать? Шекспира читал? Не верю. Во-первых, не «штука», а зелье. Во-вторых, о каком трансе речь? – пыталась взять вверх опешившая от наглости Намина Марго. – Откуда сведения про зелье, а? Надо будет переговорить с родителями.
Угроза не сработала, класс загудел. «Да, так и «поверили», отключка на три дня от снотворного не бывает», – кричали мальчишки. «Неужели пульс не прощупывался?» – недоумевали девчонки. Учитель и ученики говорили одновременно, громко, никто никого не слушал. Англичанка что-то объясняла про летаргический сон, ко́му, художественный вымысел. Ученики, как с цепи сорвались, возбужденно галдели: оно существует, Шекспир врать не будет». Презентация была успешно сорвана. Учительница не нашла ничего другого, кроме как прокричать «Stop talking», и объявить в наказание опрос домашнего задания, – любимая учителями контрмера за ненадлежащее поведение класса. Опомнилась, наказать – значит – проиграть, вежливо попросила: «Please, continue». Николь дочитала доклад, хотя никто не вникал в сюжет трагедии. Всех занимал описанный Шекспиром вариант снадобья. «Оно» выглядело уж очень привлекательно: выпил, уснул, проснулся отдохнувшим, проблемы рассосались. Кто не мечтает об этом?
Марго удалось формально погасить возбуждение в классе, но информация взорвалась как атомный гриб и сотрясла мир старшеклассников. Вопрос оказался насущным для всех: мальчиков и девочек, двоечников и отличников. Они искали ответ, существует ли такое зелье, и, главное, как его попробовать. На перемене ребята перебирали варианты, но не смогли найти удовлетворяющее большинство объяснение. Одноклассники подходили к Робби, выражали респект, называли реальным пацаном. Намин – реальный пацан?! Тот, которого не замечали ни учителя, ни одноклассники? Подошла сама Николь: «Я почему-то не обратила внимания на этот нюанс. Действительно, как ей удалось так глубоко уснуть?» Тем временем в учительской англичанка эмоционально описывала, какой именно момент знаменитой пьесы интересует класс. Учителя повозмущались, поохали и разбежались по кабинетам. Марго понимала, следовало бы сообщить Наминым про странный интерес их сына. Как найти время и силы сделать это? В конце концов, это обязанность классного руководителя, она не руководительница 9 «А», и этой спасительной мыслью успокоила себя Марго.
Намин наперед знал, несмотря на угрозу вызвать родителей, Марго этого не сделает, комиссии в школе, учителям не до внеучебных проблем. Им, вообще-то, всегда не до внеучебных проблем. И без комиссии вечно жалуются на цейтнот, на писанину. Марго – нормальная тетка, любит свой предмет. По пустякам кипиш подымать не будет, за что ее уважали дети.
Марго, чтоб приблизить английский язык к ученикам, привела примеры, как звучат их имена на английский манер. Сокращенные имена закрепились за ребятами: Робби, Тим, Дэн, Раффл, Ди, и так далее, – не имена, ники. На физкультуре, подавая пас, легче крикнуть Рафф вместо длинного Ра-фа-эль, а Ди в секунду превратило Динару в принцессу. Упрощенные имена затушевывают национальную принадлежность, придают немного киношного имиджа. Красавицу и отличницу Веронику тоже перестали называть полным именем, но сокращенное Ника не прижилось. Прижилось французское Николь. Она выделялась не только именем, она была из другого этажа благополучия, хотя держалась со всеми демократично.
Робби был премного благодарен Марго. С ее легкой руки официальное имя Намина стерлось из памяти одноклассников. Прежде них оно стерлось из его памяти. Робби ужасно не нравилось его настоящее имя; предельно огорчало, как родители назвали их с братом. Дети простых трудяг не должны носить столь вычурные имена, Роберт и Альберт, а должны носить имена попроще, местные, без претензий. Впрочем, братик всем был доволен, Альберт так Альберт.
Имя у Робби вызывало ассоциацию со статным сильным полицейским. Оно льстило, правда, мало подходило худосочному, оттого казавшемуся длинноватым, подростку. Бабушка твердила: «мы из породы гончих, никогда толстыми не бываем». Перспектива трансформироваться в качка, по оценкам самого Робби, была нулевая при любом усердии в спортзале, поэтому он даже не пытался улучшить внешние параметры, подаренные родительскими генами.
После перепалки на уроке английского, на Робби надели лавры героя дня, сколь редкие в его биографии. Таинственная, еле заметная улыбка блуждала только в глазах. Губы не растягивались в улыбку исключительно благодаря усилиям воли. Робби не торопился домой, там ждала скука, бабулин обед. Голод – не тетка, так что вернулся Робби в квартиру после утренних минут славы, нигде не задерживаясь. Накормив внука, бабушка, как правило, уходит в магазин за продуктами или с подругами общаться.
Для Робби наступает любимое время суток. Он в квартире один, родители на работе, братишка в детском саду, бабушка в гостях. Абсолютно один, кругом тишина, он может думать о чем угодно, не стесняясь, что подслушают его мысли. Когда семья рядом, они догадываются, чем забита его голова. Оставшись наедине с самим собой, он ложится на диван в маленькой – самой теплой – комнате без одеяла, подушки, тесно прижавшись к спинке дивана, начинает представлять. Он представляет, как они оказались в укромном, безопасном, и, обязательно, темном месте. Он приступает ее раздевать, она стесняется, сопротивляется. Он ее нежно уламывает, гладит, обнимает, целует. Они просто лежат рядом, согревая друг друга, он чувствует ее, как чувствует спинку дивана. Кто она? Обычно героиня из какого-нибудь фильма, которая запомнилась пластикой, обаянием, характером и, конечно, красотой. Представлять реальную девушку в роли «она» не получается. Незадолго до прихода домашних, он выходит из сеанса, включает телевизор, пылесос, воду в ванной, – что-то, что свидетельствует, что жизнь бьет ключом.
Первой возвращается бабушка. Робби встречает её привычным: «пойду, свежим воздухом подышу». «Недалеко от дома» звучит в ответ столь же дежурное напутствие. Напутствие излишне, он всегда дышит воздухом на обсаженной большими деревьями детской площадке, на которую выходят окна близлежащих домов.
Детская площадка – центр жизни квартала. По утрам на площадку приходят взрослые выпить пива, чего покрепче, вольготно рассаживаясь на скамейках. Днем и вечером пространство всецело принадлежит подрастающему поколению и собакам. Ночью с площадки, бывает, доносятся ругань, вопли, пока, правда, обходилось без криминала.
Находиться на детской площадке – гениальная тактика малышни и подростков. Дети, большие и малые, вроде на виду, хотя о чем толкуют и что делают на самом деле, из окон смотрящие на них взрослые не подозревают. Ребята и девчата постарше умудряются курить, тянуть пивко, обниматься и целоваться на площадке так, что их не могут уличить в непозволительных занятиях. Пацаны и девчонки помладше развлекаются активнее: дерутся, разминаются на турниках, прыгают через ограду площадки, разгоняют качели до перекладины. Трудно назвать прыжки через ограду паркуром. Все же, они дают хоть какую-то радость мышцам.
На доморощенный детский и подростковый экстрим жители квартала не обращают внимание. Главное занятие взрослых и детей, кто кучкуется на площадке утром, днём или вечером это трёп. Трёп о том, о сём, обо всём!
Осенью на площадке особенно красиво. Деревья вокруг площадки оголены, но не смотрятся сиротами. Золотые, медные, багряные листья толстым ковром покрывают асфальт. По ковру приятно ходить, распихивая листья, издающие то шелест, то хруст. Эти звуки расслабляют, успокаивают.
Лучше всего успокаивает, настраивает на философский лад костер из опавших листьев. Огонь пожирает листья, даря взамен вкусную ностальгическую горечь дымка. Попробуй, организуй костер на площадке, сразу сбегутся, кому не лень, с криками «НЕЛЬЗЯ!» Нельзя, хотя листья это мусор, гниют в дождь. Нельзя, даже если дворник рядом. Ребята пробовали, но им не дали разжечь костер на площадке. Скажите тогда на милость, где и как расслабляться в городе?
Когда Робби подошел к «их» скамье на площадке, там уже сидел Снайпер. За узкие глаза и любовь к охоте его отца прозвали в детстве Снайпером. По наследству прозвище перешло к сыну. Наверное, и внуку достанется. Снайпер2 дорожил доверием отца, выходил во двор раньше других, раньше других уходил. Он боялся, отец мог строго наказать, то есть не взять на рыбалку, охоту, поэтому четко придерживался правила: возвращаться домой не позже родителей. Парнишка обожал поездки в исключительно взрослой мужской кампании от людей к зверям и рыбкам. В лесу, в горах или на берегу речки Снайпер ничего не боялся, ничто не выводило его из равновесия. В городе он не строил из себя крутого парня, но и унизить Снайпера не решались. Немногословный и наблюдательный, Снайпер был идеальным слушателем, и, судя по всему, на тот момент имел свободные уши.
Робби подсел к Снайперу, воодушевленно рассказал ему в деталях, что случилось сегодня на уроке английского языка. «Вот бы дня на три умереть, потом ожить. Надоели: плохо учишься, не думаешь о будущем, в наше время надо быть шустрым», – закончил свой рассказ Робби. Замолчал, задумался. «Устал от предков, нудят и нудят, не хочу быть таким, как им надо, хочу быть никаким, просто тупо жить, лучше – с кайфом», – эти мучавшие давно уже мысли высказать безобидному Снайперу, несмотря на отсутствие рядом авторитетных пацанов, постеснялся. Робби – парень из массовки, солировать не положено.
Но утренний успех не прошёл бесследно. В него вселился вирус дерзости. Он предложил Снайперу расспросить дядю Алика, существует ли подобие шекспировского зелье, если существует – как достать. Дядя Алик знал огромное количество странных фактов, увлекательно о них распространялся. Он будто услышал ребят, вышел из подъезда, направился в сторону магазина. Ребята его окликнули, подошли к нему. «Дело есть, – начали ребята. – Знаешь про капли, от них можно вырубиться, родственники за мертвого примут, потом на третий день просыпаешься, как ни в чем не бывало, бодрым и веселым. Классно! Джульетта из «Ромео» три дня мертвая была, потом ожила. Это реально?»
– Вопрос конечно интересный, но – затянул было дядя Алик, но оборвал себя. – Рецепт нужен? Жить надоело, родители достали? Схожу в магазин, расскажу, что знаю.
Долго ждать не пришлось. Гуру вернулся с сигаретами и хлебом, подсел к ребятам, закурил, объявил «вам не дам, самому не хватает», начал речь:
– Так. Во-первых, йоги умеют управлять дыханием, останавливают и запускают сердцебиение, повышают температуру тела. Самые продвинутые умирают под собственным контролем, постепенно затормаживая процессы в организме. Плавно, без агонии, уплывают в смерть. В буквальном смысле за–ми–ра–ют.
– Какие йоги? Джули выпила зелье, отключилась. Лично мне непонятно, почему пульс не прощупывался, – нетерпеливо прервал дядю Алика Робби, чтоб не отвлекался от злобы дня.
– Перевяжи вену выше локтя на два часа, и у тебя пульса не будет. Её не случайно не похоронили сразу, оставили в склепе. Медики, не только они, могут искусственно вызывать ко́му. В ко́ме человек, конечно, дышит, пульс прощупывается. Кома это как открытая дверь в смерть. Перешагнешь порог или останешься перед дверью, никто не знает, куда перетянет. Ребята, с этим шутки плохи, – понесло дядю Алику в любимую тему. – В психушке провоцируют похожее состояние. Это, конечно, не ко́ма, но дурняк еще тот. «Полет над гнездом кукушки» смотрели? Как в психушке из клиентов овощ делают? Могут вырубить, мало не покажется. – Дядя Алик остановился на пару минут, отгоняя воспоминание, когда он в первый раз попал в дурку. Пацаны вежливо «не заметили» минутное замешательство. – Раньше при дебюте шизофреникам вводили инсулин, человек мгновенно становится абсолютно беспомощным. Тело за секунды покрывается по́том, затем начинает трясти, ноги подкашиваются, клиент падает куда придется, если, конечно, предварительно его не уложили на кровать. И начинает засыпать, как в степи глухой замерзал ямщик. Это в лучшем случае. В худшем – проваливается в небытие. Клиент обездвижен, думать практически не может. Медики, видимо, думают, мозг отдыхает от мыслей. Таким макаром перевоспитывали шизиков. Через два-три дня возвращали «оттуда», вводя глюкозу. После «возвращения» крыша еще круче едет, навязчивые идеи тут как тут.
– Парашютист – шизик? – Робби не намерен был слушать лекцию дальше. Есть конкретный вопрос, нужен конкретный ответ, но попутно Робби решил удостовериться, что Парашютист не дружит с головой.
«Парашютистом» на квартале звали взрослого уже парня, прыгнувшего летом со второго этажа пятиэтажки. Года два до прыжка он резал вены на руках, мать была дома, узрела вовремя, вызвала скорую помощь, обошлось. В этот раз, обидевшись на девушку, которую он считал своей, а она так не считала, шагнул вниз с подоконника в подъезде. В реанимации врач несколько раз спрашивал потерпевшего, с какого этажа тот прыгнул. Ответ, что со второго, сильно удивил врача: «Почему не с последнего?» Парашютист честно объяснил: «Я мог умереть». Врач взял руку Артура, повернул тыльной стороной, увидел шрамы от порезов, спросил «на учете?». Парень кивнул. Для Робби такой способ борьбы за преференции от родителей не подходит, слишком болючий, рискованный. Он не дурак в инвалиды записываться или, того хуже, умереть.
– Он инфант и социопат. – Дядя Алик почувствовал, ребята не знают значение слов, продолжил понятными словами. – Ведет себя как капризный мальчик. Конченый эгоист, – вот он кто. У него все виноваты, особенно мать. Не работает, не учится. Лучше бы он родился нормальным инвалидом, тогда его маме легче бы было перед соседями.
Задумались все трое. Парашютист в двадцать два года выглядит пятнадцатилетней бледнолицей девчонкой: загар не ложится, гладкие щеки мало знакомы с бритвой, редким, некогда белокурым, теперь блёклым, волосам нельзя придать форму, настолько они мягкие и тонкие, как у малышей. Хрупкое телосложение, узкие плечи, длинные ноги говорили дяде Алику, что у парня запаздывает гормональное развитие. Болезнь? Характер? Поправить природу в качалке будет лениться. Встречаться с девушками, чтобы запустили механизм, тяги и денег нет. Насильно забросить в глухую деревню, пристроить на тяжелую физическую работу, чтоб мозги проветрились, а мышцы наросли, мама не рискнет.
– Вместо того, чтоб языком чесать, лучше спортом бы занимались, – оборвал паузу дядя Алик. Какой взрослый упустит возможность поучать подрастающее поколение? Он искреннее беспокоился, чтобы дворовые парнишки не свернули не на ту дорожку, куда не следует. На квартале знали, где-то живут двое его сыновей и бывшая жена. Дядя Алик – бич, бывший интеллигентный человек, во всем бывший: бывший переводчик, жил и работал некоторое время в Иране, бывший муж и папа, бывший состоятельный человек. Выпускник престижного университета, он попал на работу за границу, на каникулах приезжал в родной город, здесь женился. Когда заболел, в смысле – крыша поехала, жена сдала его родителям, сама уехала жить далеко в теплые края, на юга.
О лучших временах напоминали сохранившиеся у него нездешние красивые вещицы: восточные тапочки с загнутым вверх носиком, благородно потертый добротный кожаный портфель, пижама из черного шелка, чеканные тарелки на стенах. Новенькие медсестры психбольницы, куда время от времени он помещался, непременно интересовались у врачей, что за пациент в необычных тапочках и в роскошной пижаме; относились к бичу чуть внимательнее, чем к остальным клиентам диспансера.
– Други мои, влюбились, а любить нечем, не выросло еще? Родителей шантажировать собрались? Чтобы пожалели, апельсины в больничку таскали? И так, вас, засранцев, жалеют. Обидчиков всех и сразу наказать хочется? Не получится. Чхать им на ваши обиды. Кто пострадает и будет всю жизнь страдать, это папы-мамы. Родители «не дотягивают», открытым текстом скажите, чего вам от них надо, – перешел на эмоции дядя Алик. Внезапно иссяк. Уже тише, вполголоса закончил, – родители для вас живут.
«Да, так и «поверил». Ради себя они живут. Как можно ради кого-то жить? Живут ради себя. Кормят – не всегда вкусно, одевают – так себе, поразвлечься – какой там,» – хотел возразить, да не стал Робби.
На площадке появился Парашютист, направился в их сторону. «Долго жить будет», – прокомментировали его появление ребята. Он явно хотел подсесть к ним. Пацаны крикнули грубое «отвали», он пошел прочь. Снайпер и Хмурый, как минимум, реальные пацаны, общаться с чмо – с человеком морально опустившимся – не достойно статуса. Резко наступила полная темень, родители вот-вот придут с работы. «Ой, бляха муха, – зачертыхался Робби, – заболтался, надо бегом домой, родаки на подходе». Троица поднялась со скамьи, каждый попёрся к своему подъеду. Дома он срочно создал видимость, что никуда не отлучался, делал уроки и, в принципе-то, примерный мальчик. Он умеет создавать видимость, которая всех устраивает.
Перепалка на уроке английского языка, комплементы одноклассников, болтовня с дядей Аликом взбодрили Робби. Перед сном он удовлетворенно сказал себе: «да, есть фигня, от которой можно отключиться, быть нигде и вернуться. Проблемы улягутся, все обрадуются возвращению, снимут претензии, и живи дальше как пожелаешь. Пугают: вредно, опасно. Шекспир не пишет, что опасно. Он бы честно написал, если опасно, он же гений. Не дурь, не колёса. Что это? Неважно. Важно, «оно» существует, дает нужный результат. Вот бы достать, испытать». Впервые за два месяца он быстро и сладко уснул.