Глава 4. Хлеб для людоеда

Утром вновь солнце надулось багровой головкой полового члена перед семяизвержением и, не дожидаясь, когда оно извергнет свое испепеляющее пламя, они продолжали путь в промозглой прохладной тени. Вечер не наступал долго, а когда наступил, то опустился внезапно, как занавес.

Где-то в полумиле от них, трепеща в знойном воздухе, по цепочке продвигались странные существа, уходя в направлении, противоположном путникам. Очередной рассвет вот-вот должен был настигнуть безмолвный гурт, но стадо будто исчезло во тьме, из которой вырастал выгоревший с восточной стороны лес облезлых деревьев с бесцветной корой. Звезды горели ярко, и света луны было достаточно, чтобы не останавливаться до зари.

Горбоносый обернулся на крик, когда кареглазого вышвырнула из седла лошадь.

Она покачивала из стороны в сторону головой и отталкивалась передними ногами, разворачиваясь и фыркая, будто ее окружало незримое препятствие, сотворенное ее же жарким спутанным дыханием; и теперь она пыталась пятиться от него, раздувая ноздри, тараща глаза и клацая зубами. Горбоносый спешился, быстро утихомирил ее, приговаривая добрые слова и наблюдая, как кареглазый, корчась, поднимается.

Длиннолицый, сложив руки, ссутулился в седле и, понурив голову, жевал табак, нашептывая что-то своим лошадям. Потом посмотрел на кареглазого и рассмеялся.

– Хорошо хоть не на мою шляпу приземлился!

– Ну, что там? – спросил ковбой.

Горбоносый подошел к нему и задрал его рубаху, изучая кровоподтек.

– Хорошая такая блямба. В седло вернешься.

– А что остается? Не пешком же идти.

– Трус, убийца и рохля! – рявкнул Холидей. – Даже конь твоя чует твою трусость – отдайте ее мне! Я больше заслужил…

– Тихо! – внезапно прошипел длиннолицый.

Он выпрямился, сплюнул и прищурился, на мгновение застыв полностью, будто от удара молнии. Затем повел лошадей в сторону, откуда хорошо просматривался оставшийся позади путь. В мимолетном чередовании стволов показалась тень, чье движение нарушало покой этих мест и выглядело посторонним, не принадлежавшим этому многовековому монументу застывшей натуры.

– Медведь? Волки? – спросил кареглазый.

– Смрад бы стоял.

– Хуже, красные! – ответил длиннолицый, выхватывая оружие и прицеливаясь.

Краснокожий сидел на вьючном муле.

Мул был уже старый, но ретивый. Краснокожий же еще мальчишка. С хвостом длинных черно-синих волос, в разукрашенном капюшоне с колпаком, который делал его похожим на палача. Одет он был в перепоясанный мешковатый капот с передним разрезом на пуговицах, но теперь расстегнутых для верховой езды.

Жилистые безволосые голени и босые ступни, меленькие, как у женщины. Сам мальчишка тощий, с узким лицом и римским носом. Черной кожей и черной кровью, как у шахтера. Под серыми ногтями фиолетовые дужки грязи, а единственное белое, что у него было – это белки обезвоженных соколиных глаз, сверкавшие в полутьме. Индеец разглядывал необычных иноземцев, чужестранцев, статуй из иной глины.

Кареглазый, настороженно подобрав слетевшую с него шляпу, начал кулаком утрамбовывать тулью и отряхивать ее от песка и пыли, не сводя при этом глаз с краснокожего.

Индеец молча поднял руку, будто благословил.

– Господи! Это просто мальчишка, – вздохнул кареглазый.

– Чертов язычник! – фыркнул длиннолицый. – Красная смерть!

– Зуб даю, он тут не один! – поддержал Холидей, стреляя глазами.

– Тихо. Ты нашу речь понимаешь? – обратился горбоносый.

– Да, – коротко ответил индеец.

Наемник сплюнул:

– Уже что-то.

– Есть с тобой кто-нибудь?

– Я был с мужчиной. Белым как вы.

– Да, и где он? Под шестью лопатами земли?

– Нас преследовали другие белые. Он пошел одним путем, а я – вторым. У меня его вещи и мул.

– Ты один?

– Я один.

Холидей крикнул:

– Он лжет!

– Угомонись, – повернулся к нему горбоносый.

– Ну уж нет! Хочешь, чтобы они твою башку по-индейски побрили, а мозги своим собакам дали полизать, что засоленное мясо!? Так и будет, поверь! Он лжет, ему же сам черт за каждую изреченную ложь по монете в карман кладет! Мы уже мертвецы! Нас порубят на куски. Будь я проклят. Сгинуть в ночи от рук безбожников, дикарей, собак!

Длиннолицый ответил:

– Я согласен с ним, братцы. Сердце мое чует, что дело нечисто, и я так рассуждаю, что если Господь на моем пути дикаря ставит, то тут как в шашках, либо ты ешь, либо тебя едят. И каждый делает, для чего рожден. Я вот рожден, чтобы потрошить нехристей всякой масти. Черных, желтых, красных. И пути этого придерживаюсь уже много лет, и пока не ошибался.

Кареглазый напрягся.

Горбоносый сплюнул и отвернулся от наемника, спокойно спросил индейца:

– Ты откуда идешь?

Индеец ответил.

– Оттуда, куда солнце садится.

– С запада, что ли?

– Да.

– А что в той стороне?

– Уже ничего.

– Ничего. Ну, конечно. Имя у тебя есть?

– Я – Плачущий в Жаре Пихт.

Длиннолицый брезгливо сплюнул.

– А я Дареный Конь, и в зубы мне не смотрят, – сказал он. – Это вот маршал Гордый Орел. Мальчишку звать Дрожащий Олень, а тут у нас Оуэн Холидей – насильник, убийца и разбойник. Яростный Лось.

– Не отвечайте ему, – сказал Холидей. – Краснокожие все как один убийцы, они же нас живьем обдерут, куска родной кожи не оставят! Я-то о своих волосах помню и вам не рекомендую забывать о ваших…

Горбоносый спросил индейца:

– Где твои?

– Мои?

– Да. Ты же из черноногих.

– Я один.

– А куда ты направляешься?

– Никуда, я просто иду.

– Заблудился?

– Нет, не заблудился. Мне некуда возвращаться.

– Ты местность эту хорошо знаешь?

– Я здесь никогда не был. Но бывал в местах похожих.

Индеец говорил и пронзительно смотрел на кареглазого.

– У меня что, лицо испачкано? – спросил тот и надел шляпу.

– У тебя к нашему другу вопросы какие? – спросил длиннолицый, все еще целясь в краснокожего из своего револьвера.

– Это был он, – коротко отозвался черноногий.

– Что? Я? – спросил кареглазый.

– Вы убили много людей, – сказал индеец. – Я там был и видел вас. Вы застрелили мужчин и женщину. Я ее знал.

Кареглазый промолчал.

– Женщину? – сплюнул длиннолицый. – О какой женщине говоришь? Не о той ли чернявой, которую нам хоронить из-за его меткого глаза пришлось.

Индеец показал пальцем на кареглазого:

– Пусть он говорит!

– Спокойно, друг, – вмешался горбоносый.

– Ну, мне-то сказать нечего.

– Пусть убийца говорит.

– Я не убивал никого!

– Я видел.

– Черта с два!

Черноногий промолчал, только смотрел.

– От чьей угодно пули она могла погибнуть. Пусть они поклянутся, что каждого застреленного ими разглядели! Темно было, пыль коловоротом. Вот и вся история!

Горбоносый помалкивал. Длиннолицый противно улыбался.

– Нечего мне сказать кроме того, что уже сказано! Хватит на меня таращится…

Длиннолицый сплюнул и ухмыльнулся:

– Ты бы еще сказал, что баба та умерла до того, как ты в нее выстрелил. Видать, с перепугу.

– А может, так и было! Не знаешь, как оно случилось, вот и не говори. Головы покатились, ничего не изменишь!

– Ну, довольно, почесали языками и будет…

Пользуясь замешательством, Холидей подступил и ловко выудил нож у длиннолицего из сапога. Молниеносно напрыгнул со спины на горбоносого, сшиб с него шляпу и сделал вращательное движение связанными руками у него над головой, туго затянув петлю на вспотевшей шее. Стал водить ножом по лицу.

Загрузка...