Догоняю сына. Переглядываемся. Он фыркает, но шагу не прибавляет.
Узкая тропинка чащи уводила нас дальше в лес.
Листья папоротника играли листвой, словно шушукаясь между собой.
Я зачерпнул шлёпанцами рыхлую землю.
– Погоди..
Стоя на одной ноге, снимаю с правой ступни шлёпку и вытряхиваю. Мелкая серая пыль под солнечным светом шлейфом валится на землю. Теряю равновесие, и сын придерживает за локоть. В уголках рта играет улыбка.
– Мне не безразлично. – возвращаю шлепку на место. – Просто голова последнее время у твоего старика побаливает.
Оценивающе смотрит на меня… Прищурился.
– Ладно.
Идём дальше.
Смотрю на сына и всё не могу понять, что для него этот ритуал?
Остановившись, сажусь на корточки. Сын, не заметив, идёт дальше. Тянусь за семенами полыни. Те, что ближе к земле, не так отдают горечью. Срываю несколько головок и, зажав их между ладонями, перетираю.
Никитка в шагах десяти от меня остановился и смотрит вбок… Опять придётся подыгрывать. На ходу подношу пальцы к носу и втягиваю терпкий аромат.
– Что такое?
Сын показывает пальцем на здоровенный муравейник, покрытый веточками и бегающими по нему муравьями. В глазах рябит.
– Ух ты! – говорю я в который раз. Надо бы маршрут сменить, чтобы не натыкаться на этот муравейник.
Идём дальше. Ладони липкие, снова вдыхаю аромат.
Что для него этот ритуал? На кладбище к матери его никак не затянуть, даже в день похорон он закрылся у себя в комнате и не выходил два дня. Две ночи подряд из-за стены то доносились всхлипывания, то прекращались, то снова доносились.
Я никогда не любил Моряка, он грыз мои ботинки. Исключительно мои. Повсюду его шерсть, слюни вокруг миски и это чавканье похлёбки, от чего миска по кафелю елозила и будила среди ночи.
Стали подниматься по пригорку, значит, как заберёмся – направо. Из-под шлёпок вылетают камешки да комочки земли.
– Пап…
– А? – всё-таки зря олимпийку надел. Расстёгиваю молнию.
– Расскажи, почему моряка взял?
Сжимаю губы. Почему каждый раз он спрашивает именно об этом?
– Ты же знаешь. – запыхавшись, говорю я.
– Хочу ещё раз послушать. – не отстаёт сын, и я переношусь в воспоминания о том дне.
Я пришёл рано с работы, за окном по подоконнику барабанит дождь, Никитка в школе.
Только заварил себе чая, насыпал две ложки с горкой сахара, слышу стук в дверь. Вернув сахарницу на место, иду в коридор. Заглядываю в глазок – никого…
Тяну шпингалет на себя и медленно открываю дверь.
«Тяф!»
Выронил из рук ложку. Та брякает о порог двери и вываливается на бетонный пол подъезда прям к щенячьим лапкам.
«ТЯФ-ТЯФ». Хвостом виляет, язык высунул. Встречаемся глазами. Малюсенький, прямо крохотный, мокрый комок шерсти…
«ТЯФ!» – оббежав вокруг ложки, щенок ныряет мне между ног. Я, опешив, хватаю пса за хвост, но тот выскальзывает, пищит и вырывается из рук.
«Цок-цок-цок» – по паркету, оставляя следы, наворачивает круги пёсик.
– Сюрприз! – из-за угла выныривает Нина. Волосы мокрые, тушь потекла, одежду хоть тут же выжимай. – Эй! – притягивает к себе в объятия, целует меня в щёку и шепчет на ухо. – Это наш новый член семьи.
– … так Моряк и стал жить вместе с нами. – заканчиваю я рассказ.
– А ты не хотел идти. – говорит сын.
Мы останавливаемся, возле двух сосен, посреди которых маленький холмик, покрытый сосновыми иглами.
Что для него этот ритуал?