Утерянные свитки клио - читать онлайн

Анетта Гемини. Капище

В дверь настойчиво стучали. Статная женщина второпях накинула на плечи платок и бросилась распахнуть дверь. В сени прошёл пожилой мужчина. Он неуклюже потоптался в проходе и снял меховую шапку, запорошенную снегом.

– Добро, Ждана, – молвил он. – Староста тута?

– Здеся. Где ж ему ещё быть?! – удивилась женщина. – Позвать?

Старик кивнул, нервно теребя в рукавицах снятую шапку. Ждана скрылась в горнице, а затем в сени вошёл жилистый мужчина с копной рыжих волос и цепким взглядом карих глаз. За его спиной маячила жена, с любопытном поглядывая на гостя.

– Здраво, Тихон. С чем пожаловал? Что-то рано ты воротился с охоты.

– Беда, Богдан. Наши псы в лесу дитять нашли, покойных, – вздохнул старик.

– Пресвятая Богородица, – охнула женщина, осеняя себя крестным знамением.

Утро в селе Ясное выдалось суматошное, весть о найденных замерзших детях облетела в мгновение ока все дома. Бабки причитали и бежали в церковь помолиться об упокоение душ безвинных малышей. Женщины охали и крепче прижимали к себе своих кровинок, не забывая наказывать им, чтоб шагу не ступали за пределы села без разрешения. Мужики хмурили брови и собирались в горнице дома старосты, дабы держать совет.

Зима нынче выдалась суровая. Морозы с каждым днем все крепчали, хоть лютий и близился к своему окончанию. Снег искрился в лучах яркого солнца, а дым из печных труб бурно клубился, убегая ввысь. Село с двух сторон обступал лес, с востока обрамляла река Язва, а с южной стороны раскинулось поле, покуда глаз хватало. Гонимые холодом и голодом, в село повадились лисы бегать да кур и гусей воровать. Урона от них для местных жителей пока большого не было, но коли пустить дело на самотек, так рыжие плутовки всю домашнюю птицу передушить могли, а там и волков приманить легкой добычей. Вот селяне посовещались и решили устроить охоту, отвадить лис от птичников. Давеча спозаранку пятеро крепких парубков во главе с умудренным Тихоном отправились с собаками в лес. Стали они подлесок осматривать, чтобы на след напасть, там-то псы и обнаружили страшную находку. Двое мальчишек, на вид пять и девять лет от роду, одетые в не по размеру большие тулупы поверх легких рубах и обутые в валенки на босу ногу, сиротливо прижимались друг к дружке в напрасной надежде согреться. Маленькие ручки младшего, сжатые в кулачки, так и примерзли к груди обнявшего его старшего мальчика. Селяне ребятишек не опознали, все свои детки ютились по теплым домам под присмотром матерей. На собрании решено было похоронить детей через три дня на местном кладбище, за священником в город уже гонца послали. До этого времени староста взял на себя ответственность разобраться в случившейся беде. Малые да плохо одетые отроки прийти издалека не могли, старик же осмотрел все подступы к селу и свежих следов от саней не углядел. А так как нашли горемычных на северной окраине окружающего село леса в трех саженях от тропы, что вела к холму, за которым стояла деревня Верхний кряж, то нехитро было предположить, что дети шли оттуда, да заплутали в ночи, и сбились с пути, так и не дойдя до Ясного. А вот что они делали в лесу и кто их отпустил одних раздетыми в стужу – оставалось неведомым. А посему староста решил отправиться в эту деревню и разузнать там о покойных детях.

На следующее утро, едва солнечные лучи осветили небо, Богдан снарядился в поход, оставив за старшего в селе Тихона. Только он собрался выйти за околицу, ведя под уздцы пегую лошадь, как путь ему преградили двое закадычных друзей – Никола да Девятко. Эти хлопцы были на всё Ясное известны своим буйным нравом: всё им на месте не сиделось, всё свою молодецкую удаль проявить их тянуло. Вот и сейчас стали они просить старосту взять их с собой помощниками. Мужчина хорошо понимал, что проку от них будет меньше, чем лиха, но и отвязаться не мог, больно приставучие парни были, хуже репейника. Махнул староста рукой и пошел к тропе, а парубки за ним гуськом увязались. Погода стояла ясная, снег звонко скрипел под ногами ходоков, лес приветливо покачивал еловыми ветками. К полудню мужчины поднялись на холм, откуда открывался вид на поселение. Десяток деревянных домов с хлевами, амбарами и птичниками, покрытыми белыми шапками, раскинулись перед глазами путников.

– Чавой-то никого не видать?! Морозов испугались, что ли?! – спросил Никола, потирая раскрасневшийся нос.

– Ага, сидят на печи и щи хлебают, – поддержал, усмехнувшись, Девятко.

Богдан нахмурился, поправил шапку и быстро начал спускать к деревне, подгоняя кобылу. Парни переглянулись и бросились догонять старшего.

– Богдан, ты чего так рванул? – поинтересовался один из хлопцев, нагнав мужика.

– Того, – буркнул староста, не сбавляя темпа. – Дыма тоже не видать.

Быстро добравшись до околицы, ходоки вошли в деревню. Вокруг не было ни души, свежий нехоженый снег, словно праздничная скатерть, покрывал все улочки, лишь воронье, нахохлившись, то тут, то там сидело на заборах. Разделившись, мужчины начали обходить избы. Двери были не заперты, вся утварь и скарб находились в жилищах, печи – холодны и не топлены, в амбарах закрома полны зерна и картофеля, ровными кладками высились поленья, но никого живого не было. Встретившись через полчаса в центре деревни, ясновцы обменялись схожими вестями.

– Ни людей, ни скота, – задумчиво промолвил староста.

– Ума не приложу, куда все подевались? – развел руками Никола.

– Может, куда в гости отправились? – домыслил Девятко.

– Ага, всем Кряжем с курями да коровами в придачу, а вещи не взяли, – нахмурился молодец. – Богдан, может, воротимся?!

– Поворачиваем, – скомандовал старший, а затем буркнул себе под нос. – Бесовщина какая-то.

Медленно путники побрели мимо пустых домов обратно к холму, гнедая недовольно фыркала, провожаемая взглядами глаз-бусин ворон. Стоило ясновцам переступить за околицу, как вся стая чёрных птиц с громким карканьем поднялась с насиженных мест и устремилась вглубь леса, роняя угольные перья на белоснежный настил. Пока мужчины взбирались на кряж, погода стала меняться. Ясное голубое небо заволокло серыми густыми тучами, поднялся пронизывающий ветер, срывающий с сугробов вихри снега. Путники плотнее запахнули тулупы и прибавили шаг, вступив на тропу. Через час хода началась метель: сильные порывы ветра швыряли в лица горсти колких небесных крупиц, видимость снизилась до аршина впереди. Селяне стали сбиваться с тропы, увязая в сугробах по самые колени, оступались и валились в снег, затем, поднимаясь с помощью сородичей, продолжали настойчиво идти вперёд, закрывая лица рукавицами. Руки и ноги околевали и отказывались слушаться. Ветви елей цеплялись за индевелые вороты тулупов, норовя захватить людей в свой колючий плен. Уставшие мужчины совсем заплутали в буре. Только кобыла старосты по кличке Зорька громко ржала, трясла головой и тянула в ведомом ей направлении узду, которую крепко сжимал в руках ее хозяин. Богдан сообразил, что животинка нутром чует, где её дом, и рвётся в путь. Тогда он окликнул парубков, строго наказав держаться рядом с лошадью, и отдался на волю чутья верной Зорьки. Когда на темный небосвод взошла луна, продрогшие до костей путники вышли из леса рядом с родным селом. Еле волоча ноги, счастливые молодцы поволочились под тёплый кров своих домов.

– Умница, родимая! – благодарно потрепал по гриве кобылу староста, та же в ответ ткнулась мордой в грудь хозяина, обдав его горячим дыханием.

Той ночью Богдану спалось плохо, странный сон ему привиделся. Узрел он светелку, окутанную сумраком, горящая лучина в светце слабо освещала ее. В этой светлице сидела девушка, лица ее мужчина не мог разглядеть. Она склонилась над валиком, установленным на резной подставке, и плела кружево. Её белые рученьки ловко перебирали коклюшки, а серебряные нити, ведомые ими, ложились в замысловатые узоры невиданной красоты. Незнакомка, не отрываясь от своего дела, тихонько напевала:

И от этого голоса певуньи стало старосте не по себе, тревога легла на его сердце. А поутру проснулся он ещё пуще прежнего усталым, будто ночь не почивал на печи, а поленья колол.

Об итогах давешнего похода в соседнюю деревню Богдан рассказал только доверенным селянам и просил их помалкивать об этом, чтоб не наводить паники средь жителей. Решили они отправить в город гонца к наместнику и доложить о пропаже кряжичей и покойных детях. А покуда от него не прибудет указаний о дальнейших действиях, не молоть языком попусту да быть настороже.

От одного человека Богдан ничего не мог скрывать, от супруги своей. Все ей поведал, что на сердце у него было, даже о тревожном сне.

– Не к добру это, Богданушка, – печалилась Ждана. – Что же мы делать теперь будем?

– Разберемся, голуба моя, с Божией помощью, – успокаивал ее супруг.

Когда же над селом стали сгущаться сумерки, послышался из леса тоскливый вой, низкий и длинный, с долгими нотами. Так тянул свою песню матерый зверь, от его голоса мурашки бежали по спинам людей. А затем эту песнь подхватили другие сородичи, поскуливая и подвизгивая, и сливались голоса, и плыли в темнеющее небо. И чем быстрее приближалась ночь, тем ближе раздавался плач волков. Опять собрались мужики в горнице старосты на совет. Богдан наказал всю сельскую скотину в хлева загнать да запереть надежно. Женщинам с детьми велено было по домам сидеть и не покидать их. Тихон с местными парубками разводили костры вдоль околицы, что с лесом граничит. К полуночи все приготовления были закончены. Взрослые мужчины вооружились, кто чем мог: топорами, вилами, мотыгами. Селяне расставили дозорных с собаками рядом с кострами и стали ждать. Поднялся ветер и заволок луну да звезды облаками, погружая лес и Ясное в непроглядную мглу. Дозорные до рези в глазах вглядывались в могучий лес, да не зги не видать было. Только псы враз все притихни, уши к головам прижали. Тут-то Никола и увидал меж стволов еловых два изумрудных огонька, вмиг подхватил пылающую корягу из костра и замахал ею, сигнал мужикам подавая. Подхватились молодцы, рассыпались вдоль околицы встречать гостей незваных. И стали, словно звезды на небесах, вспыхивать то тут, то там меж чернящего мрака огоньки, только успевай головой мотать. Тихон насчитал пятнадцать пар глаз, большая стая, отродясь он такой не видывал в этих краях, а он самый умудрённый опытом был средь всех жителей. Подкрадывались звери к селу, стали выступать из темноты фигуры, что ощетинившись шерстью, низко брюхами к снегу прижимались. Заплясали тени тварей лесных в свете пламени костра, увеличивая их и без того немалые размеры. Кто помоложе из парубков был, роптать начали. Да старшие на них цыкнули, мол, стой где стоишь, пока леща не получил, немалой дидять. Вперед выступил крупный самец с прямой спиной и гордо поднятой головой, он зарычал утробно, обнажая клыки, а затем и остальные особи оскалились.

– Держитесь ближе к кострам, гоните их огнем, прикрывайте спины сородичей, да не дайте себя в тупик загнать, прижать к амбарам, – приказывал старик.

И тут вожак рывком бросился к огненной преграде, а за ним и вся волчья стая налетела мохнатой волной. Волки рычали, собаки лаяли, люди кричали, кони ржали в стойлах, чувствуя опасность. Мужики светочами гоняли зверей, а те не отступали, только с новой яростью бросались, словно одурманенные чем. Сбились селяне в группки по три-четыре человека спина к спине и отбивались от лютых тварей то палками, то вилами, то мотыгами, а иной раз и поленья горящие из кострищ выхватывали да опаливали волчью шерсть. Разошлись молодцы, кровь в головы ударила, стали топорами махать, тут-то и заскулили лесные псы, дрогнула их волна и рассыпалась. Запыхались мужчины, пот прошиб их несмотря на стужу зимнюю. Еще с полчаса гоняли по селу собаки да самые крепкие и выносливые парубки остатки стаи, покуда и последние враги не скрылись в ельниках. Богдан с Тихоном осмотрели поле брани: где поленья разбросаны, где забор повалили хлопцы в горячке битвы, где на снегу трупы нескольких волков, топорами зарубленные, валялись, а где и раненые собаки скулили.

– Легко отделались, – прохрипел утомленный Тихон. – Только тулупы порвали, да порезались несмышлёные отроки об свои же топоры. Псов жалко, подохнут от ран.

А после обхода села нашли в стойле хлева старосты задранную Зорьку. Несчастная кобыла лежала на сене, забрызганном свежими каплями цвета вареного бурака, а ее большие глаза слепо смотрели в маленькое оконце под крышей.

Ночное нападение волков взволновало всех ясновцев, только глухой да немой не обсуждали его. Богдан горевал над гибелью гнедой, любил он скотинку свою, не раз она его выручала, но поделать нечего было, на все воля Божия. Предстоящую ночь снова решили разжечь костры и нести дозор, авось воротятся недобитые твари. Но ночь выдалась тихая и спокойная, так что соглядатаи тихонько дремали по очереди, пригревшись у огня. На заре, покуда Денница не потухла, разбудил старосту вопль женский. Подорвался он с печи, в рубахе и портках выскочил во двор, а к нему бежала по снегу босая селянка в одной сорочке, несобранные волосы по ветру развивались. Бросилась она вся в слезах к нему на грудь. Сквозь плач узнал Богдан, что грудное дитя её хладное в люльке лежит. Оказалось, что ещё четверо детей до трёх лет не проснулись нынче утром, как бы матери их ни тормошили да ни будили. Все, как один, малыши были целенькие, чистенькие, красивенькие, да только спали мертвым сном. Женщины Ясного рыдали, даже мужчины еле слёзы сдерживали.

– Что ж это делается, люди добрые?! – причитали старухи. – Чужих детей схоронить не успели, как свои сгинули!

– Не людских это дело рук, жизнями распоряжаться только боги могут, – хрипела бабка, что у околицы отшельницей жила.

Позвал Тихон тайком Богдана, отошли они в сторонку. Старик-то и сказал, что под окнами домов, где дети умерли, нашёл следы свежие человеческие, и ведут они прямиком в лес.

– Пойду проверю, а ты здесь оставайся, – ответил староста, подхватил топор у поленницы и зашагал к предлесью.

Вступил он под крону ясеня и сразу следы увидал небольшие, либо отроку принадлежащие, либо девице. Пошел Богдан по следам, уводили они его от села к дровосечищу местному и далее на север вглубь леса. Все время, покуда шел мужчина, чувствовал он на себе чей-то взор. Стал он осматриваться, все вокруг тихо было: снег искрился, ели да осины в шубы белоснежные наряжены. Поднял ясновец голову, а на ветки дуба ворона сидит и глаз с него не сводит. Передернул староста плечами, подхватил ком снега и запустил в худое тельце птичье.

– Брысь отсюда! – гаркнул Богдан.

Вспорхнула чумазая, поскрипела недовольно, над головой мужика покружилась да улетела прочь. Продолжил путь свой староста, прошел еще пять саженей и сквозь стволы могучих дубов-колдунов увидал просвет какой-то. Оказалось, поляна в чаще раскинулась, а в центре нее возвышался столб, снегом облепленный, вокруг него небольшие сугробы кольцом расположились, и следы неизвестного супротив этого круга кончались. Тревожно стало Богдану на этом месте, но откинул он прочь сомнения и уверенно шагнул к столбу. Провел он рукавицей, смахивая снег с возвышения, а на древесине, почерневшей от времени, странный крест вырезан был с двенадцатью концами. У подножия столба огромный камень лежал, а на нем – лед багряный. Призадумался крепко ясновец, что за диво такое, что за место гиблое? Более ничего не удалось ему приметить. Тем временем солнце уже высоко было, решил воротиться староста. Только подошел он к кромке леса, а у околицы Девятко стоит, уставился на него глазами-блюдцами.

– Ты чего это на меня так поглядываешь? – окликнул его удивленный Богдан.

– Как же так?! Ты же только что у церкви был? – молвил парубок и ртом, словно рыба, хлопал.

– Ты что несешь?! Белены объелся! – осерчал староста. – Я в лес ходил, дело у меня было.

– Своими глазами видел. Меня Тихон послал за тобой и путь указал. Я выдвинулся уже к околице, почти дошел, глядь, а ты около церкви стоишь. Ну я тебя окликнул и передал просьбу: к старику зайти. Ты рукой махнул, мол, понял. А я вспомнил, что забор покосился, дай, думаю, поправлю. Только за доски взялся, а тут ты из леса выходишь.

– Лжешь?! – нахмурился Богдан.

– Вот те крест! – вскрикнул Девятко, осеняя себя крестным знамением.

«Да что ж тут творится?!» – подумал мужчина, а затем рядом со своим домом заметил фигуру. Пригляделся да чуть не поседел. У оконца сам Богдан стоял: тот же тулуп, та же шапка, то же лицо, те же рыжие волосы выглядывают из-под ворота. Страх сковал мужчину, даже вздохнуть не мог. А двойник оглянулся, посмотрел пристально в глаза старосты и растворился в воздухе, словно сизый дым. Девятко всё в стоявшего перед собою соседа вглядывался, пытался разглядеть подмену. Как узрел, что лицо старосты враз побелело, так встревожился.

– Богдан, ты чего? Что с тобой? – переполошился парубок, стал за рукав трясти окаменевшего старшего.

– Ничего, – еле шевеля губами, обронил тот. – Забудь. Бывай!

На негнущихся ногах потопал Богдан к дому своему. Заглянул в горницу, обошел избу – нет голубки его. Перепугался староста, кабы чего с женою не случилось худого из-за двойника призрачного. Уже душа его затосковала, беду предвещая, да припомнил он, что бабы давеча собирались к проруби идти стирать белые ткани для саванов детских. Поспешил он к Язве, и правда, на берегу Ждана его в окружении других кумушек хлопочет. Отлегло от сердца, перевёл дух Богдан. Вдруг женщины подскочил, ткани побросали и от кромки льда отпрыгнули как от огня. Бросился хлопец к селянкам, растолкал кумушек да застыл как вкопанный. В проруби в ледяной воде утопленница покачивается, руки в стороны распластала, волосы лицо, что водоросли, оплели, сорочка ночная на синюшном теле раздулась, словно парус на ладье. Язва же пленницу показала в проруби и дальше по течению неспешно погнала. Окинул Богдан взглядом ленту речную, что зимней стужей закована была. Мать честная! А по течению подо льдами другие покойники плывут: мужчины, женщины, дети, старики – все в светлых нательных рубахах, словно стая лебедей, клином в загробный мир мчатся.

– Это ж кузнец Михей с Верхнего, – прошептала одна из селянок, указывая на кого-то из покойников.

Тут кто из кумушек заверещал и бросился наутек, а кто на снег без чувств повалился. Паника охватила всех ясновцев, упились они досыта отчаянием, умылись слезами горючими. Старые в церковь ринулись молиться да заступничества у Богородицы выпрашивать, молодые же стали вещи второпях собирать, решили в город бежать. Ждана руки заломила, взмолилась:

– Уедем, Богданушка! Спасаться надо! Кряжичи сгинули, и нас та же участь ожидает.

– Что ты?! Как же я людей брошу?! А старики, а дети?! Это наша земля, наши дома отчие, здесь предки похоронены, – качал головой хлопец, совесть покоя не давала, не мог поступить лишь ради живота своего.

Выскочил он из дому на улицу, чтоб морозный воздух голову отрезвил, и вспомнил слова отшельницы о богах, что жизнями распоряжаются. Рванул староста к избе старухиной, влетел в сени, схватил её за руки сухонькие.

– Говори, мать, все как есть говори, – молвил Богдан и рассказал, что в лесу видел.

– Это капище, – почмокала беззубым ртом отшельница, – место поклонения забытым богам. Принесли божеству жертву кровавую на его земле. Это вотчина старых богов, люди здесь веса не имеют. Сильны их древние законы, жаждут они власти земной. Не будет нам покою, пока обряд не завершится. Нужно принести благую подать – коренья да ягоды, а затем идола в реке утопить, смыть алчность кровавую. Не по сердцу это задание будет слабому, да не по зубам – бывалому, да не по карману – богатому, что сорит по дворам целковыми. Царство забытых богов – кромка между нашим миром и миром запретным для живых. Пройти через него можно лишь с бесстрашным сердцем и чистыми помыслами.

Нахмурился мужчина, тяжёлая дума на чело его легла. Долго ли, коротко ли, кивнул староста, мол, готов он к службе. Старуха в сундуке покопалась, в чугунках порылась да протянула ему узелок, в котором горсть брусники лежала и пучки высушенных трав – дар забытому богу. Поднялся Богдан, поклонился. В дверях бабка накинула ему на шею ладанку и перекрестила на добрый путь. Оглянулся, окинул взглядом напоследок родное село староста и скрылся в лесных зарослях. Полная луна взошла на небосвод, ярко освещала она чащу леса. Расступились дубы-колдуны, вышел на поляну Богдан к капищу. Смело ступил в круг, вынул из-за пазухи узелок и подошел к идолу. Тут из ельников стали волки выходить, окружили сплошным кольцом поляну, но в круг не заходили. Не рычали, не скалились звери лютые, только смотрели пронзительно своими очами янтарными на гостя непрошенного. Снял шапку хлопец, поклонился возвышению и положил подношение на камень с ледяной коркой.

– Не гневайся, хозяин лесной, – прошептал Богдан, – не с худыми мыслями к тебе явился. Прошу тебя о милости: усмири пыл свой, не наказывай мой народ. Мы люди простые, зла никому не желаем, да и взять с нас нечего, что имеем, все отдадим. Прими дар скромный да прости.

Вздохнул глубоко он, достал из-за пояса топор. Сердце гулко стучало в груди мужчины, разгоняя горячую кровь по венам. Взмахнул топором и ударил по подножию деревянного идола. Затих вмиг лес, ни веточки не шелохнётся, только стук топора разлетается, и с каждым ударом отступали, пятясь, волки в чащу леса. Подкосился идол и повалился в снежный плен. Богдан срубил крупных еловых веток, уложил на снег пушистые лапы и связал их крепко веревкой, а затем перекатил идола на настил зеленый. Утер хлопец пот со лба рукавицей, подхватил веревку и потащил свою ношу к речной заводи. Вышел на берег, спустился на лед, снова взялся за топор, стали ледяные осколки лететь во все стороны. Запыхался староста, скинул на снег тулуп, остался в одной рубахе. Торопился он, как мог, время к полночи близилось. Когда высек прорубь нужного размера, подтащил идола и опустил его в проём. Поднял голову ясновец, а на берегу девица стоит в сарафане, расшитом золотой тесьмой да каменьями, косы смольные, что змеи, на груди покоились. Посмотрел Богдан в её очи бездонные, и таким холодом его обдало, что зубы застучали. Стал тонуть деревянный столб, в пучину водную опускаясь. В тот момент образ девицы, словно марево, заклубился, и стала она стареть с каждой пядью идола, ушедшей под воду. Ссохлась кожа ее, что кора от дерева оторванная, морщины, словно рытвины, избороздили лицо, косы засеребрились, будто инеем покрытые, а дорогой наряд в черное рубище превратился. Отпрянул мужчина в суеверном страхе от берега.

– Что же ты такое?! Как звать тебя? – вопрошал он.

Простерла к нему руки старуха, распахнула губы и зашептала:

– Не чудище я. Давеча не ты ли меня о милости молил?! Что ж теперь бежишь без оглядки?! Величают меня…

Тут лед под ногами пятящегося Богдана треснул, и рухнул он в Язву, и сомкнулась над ним ледяная преграда. Покачала головой старуха и растворилась в лунном свете, будто и не было её. Когда же на берег вышли Тихон с парубками, что отправились на поиски старосты, на льду только топор да тулуп остались. А поутру в село грачи прилетели.

Примечание

* Использованы слова русской народной песни «Пряха».