Было время – тогда, в семидесятых, – когда они обожали отвечать на вопросы тестов, которые печатали газеты. Эйдану всегда удавалось найти такие вопросники в воскресных изданиях. Например: «Чуткий ли вы муж?» Или еще: «Разбираетесь ли вы в шоу-бизнесе?» Самые высокие баллы они получали, отвечая на вопросы: «Насколько вы подходите друг другу?» и «Нужны ли вам еще и друзья?».
Но это было давным-давно.
Если бы Нелл или Эйдан Данн увидели очередной тест сегодня, они вряд ли принялись наперебой отвечать на вопросы, а затем, дрожа от нетерпения, подсчитывать баллы. Было бы слишком больно отвечать на такой, к примеру, вопрос: «Как часто вы занимаетесь любовью: а) чаще чем четыре раза в неделю; б) в среднем дважды в неделю; в) раз в неделю, по субботам; г) реже». Кому охота признаваться в том, что это происходит не просто реже, а гораздо – гораздо! – реже, а потом еще и выяснять, какую характеристику, основываясь на этом горьком признании, дадут им мудрецы, составляющие газетные тесты!
Если бы сегодня кто-нибудь из них наткнулся на тест, призывающий: «Узнайте, насколько вы совместимы», газетная страница была бы тут же перевернута. И при этом их жизнь не омрачали ни скандалы, ни супружеская неверность. Эйдан не изменял Нелл и полагал, что она также хранит ему верность. Может, с его стороны это было чрезмерной самоуверенностью? Ведь Нелл была очень привлекательной женщиной – увидев такую, мужчина непременно оглянется. И на нее действительно оглядывались.
Эйдан считал, что подавляющее число мужей, которые до глубины души изумлялись, узнав о похождениях своих благоверных на стороне, были просто самодовольными слепцами. Но уж он-то не таков. Он был уверен, что Нелл не станет тайно встречаться и тем более заниматься любовью с каким-то другим мужчиной. Он знал ее настолько хорошо, что тотчас почувствовал бы, случись что-нибудь подобное. Кроме того, где она могла бы повстречать потенциального любовника? А если бы даже и встретила кого-то, кто пришелся бы ей по вкусу, – куда им идти? Нет, это просто смешно!
Впрочем, не исключено, что точно так же рассуждают и все остальные мужья, желая убедить себя в неизменной верности своих жен, по мере того как становятся старше. Может быть, это – один из признаков подступающей старости? Как боль и ломота в ногах после долгой прогулки, как неспособность более чувствовать очарование песен, которые некогда сводили тебя с ума? Может быть, это признак того, что ты уже не тот человек, вокруг которого когда-то, как тебе казалось, вращалась вся вселенная?
Вполне возможно, что так думает любой мужчина, которому перевалило за сорок восемь. Множество мужчин во всем мире мечтали, чтобы их жены горели желанием и проявляли бурный энтузиазм буквально ко всему – не только к сексу, но и ко многим другим вещам.
Как много воды утекло с тех пор, когда Нелл в последний раз расспрашивала Эйдана о его работе в школе, о его надеждах и мечтах! А ведь было время, когда она знала по имени каждого из его коллег-учителей и даже многих учеников, увлеченно рассуждала о непомерно большой учебной нагрузке, о распределении должностей, о школьных экскурсиях и самодеятельных спектаклях, о теориях Эйдана относительно возможных путей развития для стран третьего мира.
Однако сейчас она вряд ли имела хотя бы примерное представление о том, что происходит в окружающем мире. Когда была назначена новый министр образования, Нелл лишь пожала плечами, ограничившись коротким замечанием: «Полагаю, она будет не хуже своего предшественника». О переходном годе[1] она могла сказать лишь, что «это просто великолепно». Представить только: все это время дети смогут думать, рассуждать… искать себя… вместо того чтобы сразу приступать к сдаче экзаменов. И Эйдан не осуждал жену.
Ему уже не хотелось растолковывать близким что бы то ни было, это занятие стало казаться ему бесцельным и ненужным. А когда все же приходилось, собственный голос эхом отдавался у него в ушах, а дочери закатывали глаза к потолку, как бы всем своим видом вопрошая: с какой стати мы, одной из которых уже исполнился двадцать один год, а другой девятнадцать, должны все это выслушивать?
Эйдан старался не надоедать им, зная, что всем учителям присущ общий недостаток: они привыкли к покорному вниманию школьной аудитории и могут разжевывать один и тот же вопрос бесконечно, рассматривая его и так и эдак, пока не убедятся в том, что ученики все уразумели.
Он прилагал неимоверные усилия, пытаясь подстроиться под их жизнь.
А вот Нелл было абсолютно нечего рассказать о ресторане, где она работала администратором. Ей вообще не хотелось распространяться на эту тему. «Ах, Эйдан, я тебя умоляю! – говорила она. – Это всего лишь работа. Я сижу там, принимаю от клиентов кредитные карточки, чеки или наличные, даю им сдачу и квитанции. В конце каждого дня я ухожу домой, а в конце каждой недели получаю зарплату. Так живет девяносто процентов всех людей в мире. Мы не совершаем великих деяний, не разыгрываем драм, не боремся за власть. Мы – обычные люди. Мы просто живем, вот и все».
Она не хотела унизить его или причинить ему боль этими словами, и все же каждый раз они звучали пощечиной. Было очевидно, что Нелл предоставила Эйдану в одиночку барахтаться в бесконечных конфликтах и дрязгах учительской. А ведь было время – правда, давным-давно, – когда она сгорала от нетерпения узнать от него последние новости, была готова рыть ради него землю, зубами и когтями сражаться за его правое дело, считая, что его враги являются и ее врагами тоже. Эйдану до боли не хватало товарищеской атмосферы, духа солидарности и единой команды, который объединял их в былые годы.
Быть может, когда Эйдан станет директором школы, это вернется?
Или он просто тешит себя глупой надеждой? Вполне вероятно, что назначение его на руководящий пост оставит его жену и двух дочерей совершенно равнодушными. Жизнь их семьи тикала, как пыльные ходики. Недавно Эйдан снова испытал знакомое чувство, будто он уже давно умер, а его родные этого даже не заметили и продолжали жить как ни в чем не бывало. Нелл уходила в ресторан и возвращалась обратно, а раз в неделю навещала свою мать. Нет-нет, Эйдану вовсе не обязательно сопровождать ее. Она просто посидит вдвоем с мамой и мило, по-семейному, поболтает. Маме достаточно знать, что у нас все в порядке.
– А у тебя-то самой все в порядке? – раздраженно спросил Эйдан.
– Послушай, разве ты не должен сейчас заниматься с пятыми классами популярной философией? – вопросом на вопрос ответила Нелл. – А я… У меня все нормально, как, я надеюсь, и у всех. Может, оставим это?
Но Эйдан уже не мог этого оставить. Он сказал ей, что речь идет не о популярной философии, а о «Введении в философию» и не о пятиклассниках, а об учащихся переходного года. Он никогда не забудет, каким взглядом наградила его Нелл. Она стала было что-то говорить, но потом передумала. Только посмотрела на него с какой-то отрешенной жалостью, как смотрят на бродягу, который сидит на тротуаре в пальто, подпоясанном веревкой, и допивает из горлышка бутылки остатки мутного самогона.
С дочерьми он ладил не лучше.
Грания служила в банке, но о своей работе почти ничего не рассказывала, по крайней мере отцу. Иногда он заставал дочь, когда та болтала со своими приятелями, и в эти минуты она выглядела гораздо более оживленной, нежели обычно. Точно так же обстояло с Бриджит. «Да ладно тебе, па! Бюро путешествий – отличное место работы, и хватит талдычить об этом!» Еще бы не отличное: оплачиваемый отпуск два раза в год и куча свободного времени, поскольку работают они посменно.
Грания наотрез отказывалась обсуждать банковскую систему и говорить о том, насколько нечестно обнадеживать людей, убеждая их брать кредиты, которые впоследствии им будет трудно вернуть. Правила, как она сказала отцу, придумывают другие. А у нее на столе лежит папка для входящих бумаг, и она имеет дело только с тем, что каждое утро оказывается в этой папке. Вот и все, проще простого! Точно так же ее младшая сестра, Бриджит, не задумывалась о том, что бюро путешествий продают людям мечту, которая на самом деле никогда не сбывается. «Папа, ведь им же никто не выкручивает руки! Никто не заставляет их насильно покупать путевки. Если не хотят – не надо».
Эйдан клял себя за ненаблюдательность. Когда это произошло? В какой именно момент семья распалась на куски? Ведь было же время, когда девочки – светящиеся чистотой после вечерней ванны, в розовых ночных рубашонках, – сидели в своих постельках, он рассказывал им сказки, а Нелл с нескрываемым удовольствием наблюдала эту благостную картину из противоположного конца комнаты. Да и потом в их жизни были прекрасные моменты. Например, когда дочки готовились к экзаменам, а он помогал им, исправляя ошибки, и мечтал о том, чтобы его девочки учились лучше всех. Тогда они испытывали к нему искреннюю благодарность. Эйдан вспоминал, как они праздновали получение Гранией диплома, потом то, что ее приняли на работу в банк. Каждое из этих радостных событий отмечалось в ресторане большого отеля, и официант фотографировал их на память. Так же было и с Бриджит: банкет, а потом праздничные фотографии. На тех снимках они выглядели вполне счастливым семейством. Неужели это был всего-навсего фасад?
Наверное, отчасти так оно и было, поскольку сейчас, всего лишь несколько лет спустя, он не имеет возможности поделиться со своей женой и дочерьми – самыми дорогими для него существами – своими страхами относительно того, что директором его могут и не назначить.
Эйдан вложил в эту школу столько сил, так много работал внеурочно, вникая буквально в каждую мелочь, и вот теперь где-то глубоко внутри зрело опасение, что его могут обойти.
Возникла реальная опасность, что директорский пост может занять другой претендент, причем – его ровесник. Это был Тони О’Брайен – человек, который не потратил ни одного часа своего личного времени для того, например, чтобы поддержать школьную спортивную команду; человек, который никогда не утруждал себя тем, чтобы разобрать с классом результаты контрольной работы, которому было наплевать на кампанию по сбору денег для ремонта школы. Тот самый Тони О’Брайен, который практически в открытую курил в коридорах школы, где курить вообще было запрещено, который каждый день проводил обеденный перерыв в пабе и, ни от кого не таясь, проглатывал полторы пинты пива. Закоренелый холостяк, чуждый даже мысли о семейной жизни, человек, который регулярно появлялся на публике с очередной девицей вдвое моложе себя, повисшей на его руке, он тем не менее вполне серьезно рассматривался в качестве кандидатуры на пост директора школы.
В течение последних лет многое ставило Эйдана в тупик, но ничто не сбивало его с толку так сильно, как эта ситуация. Ну никак Тони О’Брайен не подходил на роль руководителя школы!
Эйдан пробежал пальцами по редеющим волосам. А вот у Тони О’Брайена была грива густых каштановых волос, которые лезли ему в глаза и падали на воротник. Неужели мир настолько сошел с ума, что при выборе директора школы учитывался этот факт!
Густые волосы – хорошо, жидкие волосы – плохо… Эйдан усмехнулся. А как хорошо было бы посмеяться вместе со своими родными над наиболее вопиющими проявлениями собственной паранойи! Возможно, тогда он бы не сокрушался так безутешно по поводу своей несчастной судьбы. Но смеяться оставалось лишь с самим собой, поскольку теперь никого, с кем можно было бы посмеяться, рядом не осталось.
В одной из воскресных газет Эйдан наткнулся на тест, озаглавленный «Насколько велика в вас напряженность?». Он честно, без уверток, ответил на все вопросы и набрал больше 75 очков из 100, что, как он понимал, было весьма много. И все же Эйдан не был вполне готов прочитать в конце теста суровый и окончательный вердикт. А он гласил: если ты набрал больше 70 очков, значит ты скован напряжением, как крепко сжатый кулак. Расслабься, дружок, пока не взорвался.
Когда-то Эйдан и Нелл говорили друг другу, что все эти тесты – не более чем шутка, фигня, нужная лишь для того, чтобы хоть чем-то заполнить газетную полосу. С особенной настойчивостью они убеждали в этом друг друга в тех случаях, когда, ответив на вопросы теста и подсчитав свои баллы, выясняли что-то неприятное для себя. На сей раз Эйдан был в одиночестве. По привычке он сказал себе: должна же газета заполнить чем-нибудь целую половину страницы!
И все равно он был расстроен. Эйдан знал, что страдает раздражительностью, но быть раздражительным – одно, а быть как сжатый кулак – совсем другое. Неудивительно, что начальство дважды подумает, прежде чем назначить его директором школы.
Он писал ответы не на линеечках, специально предусмотренных для этого, а на отдельном листке бумаги, чтобы никто из членов семьи не увидел их и не смог прочесть признание в том, что беспокоит его, тревожит и лишает сна.
Воскресные дни стали для Эйдана невыносимы. Раньше, когда они еще были настоящей, счастливой семьей, летом выезжали на пикники, а в холодную погоду совершали бодрящие, укрепляющие пешие прогулки, Эйдан самоуверенно заявлял, что они никогда не будут похожи на те дублинские семьи, которые сразу же начинают кричать «Ау!», стоит им оказаться за пределами своего квартала.
В одно из воскресений он посадил домочадцев на поезд и повез на юг, где они взобрались на вершину холма Ослиная Голова и любовались оттуда видами раскинувшегося внизу графства Уиклоу. В другое воскресенье они отправились на север, по прибрежным селеньям Раш, Ласк и Скеррис. Это были чудесные крохотные деревушки, каждая – со своим неповторимым характером; они тянулись вдоль дороги, которая, последуй вы по ней до конца, привела бы вас к границе. Он также организовал полноценную – на целый день – экскурсию в Белфаст, не желая, чтобы девочки росли в неведении относительно того, что представляет собой другая часть Ирландии.
Это, пожалуй, было самое счастливое время его жизни, когда он одновременно являлся и отцом, и учителем: и объяснял, и развлекал. Папа знал ответы на все вопросы: и где находятся остановки автобусов, которые идут до замка Каррикфергус или Ольстерского народного музея, и где лучше всего купить чипсы, перед тем как сесть на поезд и отправиться домой.
Эйдан помнил, как однажды, когда они ехали в поезде, какая-то женщина говорила Грании и Бриджит о том, как им повезло: у них такой замечательный папа, который может научить их всему на свете. Дочки важно кивали, показывая, что полностью с ней согласны, а Нелл шутливо шептала мужу на ухо, что дамочка явно положила на него глаз. Сам же Эйдан чувствовал себя гигантом четырехметрового роста и вообще самой важной персоной на земле.
Теперь же, сидя по воскресеньям дома, он все сильнее ощущал, что его здесь просто не замечают.
В отличие от других семей, у них было не принято устраивать традиционные воскресные обеды с жареными стейками, бараниной или цыплятами и обильными картофельными и овощными гарнирами. Они не воспринимали воскресенье как праздник, поскольку в конце недели неизменно уходили из дому навстречу каким-то своим приключениям. Эйдан, правда, стремился привнести в выходные дни некоторую упорядоченность. Он, например, посещал воскресную мессу. Иногда Нелл ходила с ним, но после церкви она обычно отправлялась в гости – к одной из своих сестер или подружек по работе. Теперь же, когда магазины работают и по воскресеньям, стало еще больше мест, куда можно отправиться в выходной день.
Девочки никогда не ходили к мессе. Уговаривать их было бесполезно, и Эйдан бросил это занятие, когда младшей исполнилось семнадцать. Они вылезали из постелей не раньше обеда, делали себе бутерброды, а затем просматривали видеозаписи, которые сделали в течение недели, слонялись по дому в халатах, мыли голову, болтали по телефону с подружками и зазывали их в гости попить кофе.
С матерью Грания и Бриджит вели себя так, будто она лишь забавная и эксцентричная владелица квартиры, которую они снимают на пару. Над этой «домовладелицей» они считали возможным потешаться, а деньги на квартирную плату выдавали очень скупо и с такими кислыми лицами, будто из них выкачивают последние граммы крови. На этом, насколько было известно Эйдану, их вклад в семейный бюджет заканчивался. Они ни разу не принесли домой ни одной пачки печенья, ни одной трубочки мороженого, ни одной коробки стирального порошка, хотя поднимали визг, когда им была нужна какая-то вещь, а ее не оказывалось под рукой.
Интересно, подумалось Эйдану, как проводит воскресные дни Тони О’Брайен?
Эйдан точно знал, что в церковь Тони не ходит. Он совершенно четко дал понять это своим ученикам, когда они спросили его: «А вы посещает воскресную мессу, сэр?» – «Иногда, когда я в настроении поговорить с Богом», – ответил Тони О’Брайен.
Эйдану об этом с восторгом поведали ученики. Они взяли ответ учителя на вооружение и использовали его против тех взрослых, которые доказывали, что нежелание ходить каждое воскресенье к мессе есть смертный грех.
«Он умен, даже слишком умен, – думал Эйдан. – Он не отрицает существование Бога. Наоборот, дает понять, что они с Богом друзья, а друзья общаются друг с другом только тогда, когда им этого хочется и когда они в хорошем настроении». Это придавало Тони О’Брайену некую таинственную значительность, оставляя Эйдана Данна где-то на обочине. Еще бы, он же не приятель Всевышнего, а так – что-то вроде наемного работника. Еще одна досадная несправедливость среди многих других, которые присутствовали во всем этом.
По воскресеньям Тони О’Брайен наверняка встает поздно. Он живет в сооружении, которое нынче называется таунхаусом, но на самом деле является эквивалентом обычной квартиры: внизу одна большая комната и кухня, наверху большая спальня и ванная, а входная дверь открывается прямо на улицу. Соседи нередко видели, как по утрам он выходит из дому в сопровождении очередной молодой женщины.
В прежние времена подобное поведение быстро положило бы конец его карьере. Ведь в шестидесятые годы учителя могли уволить даже за то, что он, находясь в браке, завел интрижку на стороне. Это, конечно, было неправильно, и тогда учителя дружно протестовали против подобных драконовских законов, но, с другой стороны, когда даже холостой мужчина открыто, словно бы гордясь, водит к себе домой дамочек… Какой пример он подает ученикам? И при этом его кандидатуру еще рассматривают на должность директора… Нет, это неправильно!
Что делает Тони О’Брайен сейчас, в половине третьего, когда на календаре воскресенье, а за окном моросящий дождь? Может, обедает в доме у кого-нибудь из учителей? Эйдан ни разу не приглашал О’Брайена к себе. Во-первых, они действительно не имели привычки устраивать званые обеды, а во-вторых, Нелл не без оснований поинтересовалась бы, с какой стати ей кормить человека, которого сам же Эйдан непрерывно костерит на протяжении последних пяти лет.
А может, О’Брайен развлекает какую-нибудь дамочку, задержавшуюся у него со вчерашнего вечера? Как-то он сказал, что в неоплатном долгу перед хозяевами китайского ресторана, расположенного в трех шагах от его дома. Они предлагают изумительные обеды навынос: цыпленка в лимонном соусе, тосты с кунжутовыми семечками, а острые креветки прекрасно идут с австралийским шардоне и свежими воскресными газетами. Представить только, человек в его возрасте уже мог бы иметь внуков, а он развлекается с девицами и ест по воскресеньям китайскую еду!
Но с другой стороны, почему бы и нет?
Эйдан Данн, как человек справедливый, признавал, что люди имеют свободу выбора. В конце концов, ведь не за волосы же тащил Тони О’Брайен этих девиц в свой таунхаус. И нет такого закона, который требовал бы от него непременно быть женатым и растить двух давно отдалившихся от него дочерей, как это было у Эйдана. Более того, нежелание лицемерить и маскировать свой образ жизни отчасти даже делало Тони честь.
Просто изменился, причем очень сильно, всеобщий порядок вещей. Кто-то, забыв посоветоваться с Эйданом, переставил межевые знаки, по которым раньше сверялись с тем, где кончается «хорошо» и начинается «плохо».
А как Тони проведет остаток дня? Улягутся ли они после обеда снова в постель? Может быть, девушка поедет домой, а он станет слушать музыку? Он ведь часто рассказывал о своей знаменитой коллекции компакт-дисков. Когда в четвертом розыгрыше лотереи «Лотто» Тони выиграл 350 фунтов, он нанял школьного плотника и на все деньги заказал стеллаж аж для пятисот компакт-дисков. Эйдану было точно известно, что каждую неделю Тони О’Брайен приобретал не меньше трех дисков. Откуда только у него время берется, чтобы слушать всю эту музыку! А потом Тони закатится в паб, чтобы посидеть там с друзьями, или пойдет в кинотеатр, где крутят какой-нибудь иностранный фильм с субтитрами, или – в джаз-клуб.
Может быть, именно такой образ жизни делал этого человека интересным, привлекал к нему окружающих? По крайней мере, Эйдана к нему тянуло, это уж точно. А вот воскресные дни самого Эйдана представляли собой полнейшее ничто и никого не могли привлечь.
Когда примерно в час дня он возвращался с поздней мессы и спрашивал домочадцев, не желает ли кто-нибудь яичницу с беконом, дочери хором и с нескрываемым отвращением отвечали: «Фу-у, папа! Конечно нет!» Или: «Если ты собираешься ее готовить, то закрой дверь на кухню!» А Нелл, услышав этот вопрос мужа, лишь поднимала глаза от страницы очередного романа и спрашивала: «Зачем?» В ее голосе никогда не звучали враждебные нотки – только недоумение, словно более нелепого предложения ей еще в жизни не приходилось слышать. Сама она вполне могла перекусить сэндвичем с салатом в три часа пополудни.
Эйдан с тоской вспоминал обеды в материнском доме, за которыми вся семья дружно обсуждала события прошедшей недели и от которых никто не мог увильнуть без уважительной причины. Разумеется, в том, что всему этому пришел конец, виноват только он сам. Именно он привнес в семью дух свободы, который заставлял их каждое воскресенье – единственный выходной день – отправляться из дому, чтобы снова вдоль и поперек исследовать не только Дублин, но и соседние графства. Мог ли Эйдан предвидеть, к чему это приведет? Что, потерянный, не находя себе места, он будет бесцельно слоняться по дому, сбегая из кухни, когда другие домочадцы разогревают себе еду в микроволновке, в гостиную, где по телевизору идет абсолютно никчемная программа, а оттуда – в спальню, где он уже так давно не занимался любовью с женой и куда приходил, только когда наступало время ложиться спать.
Была еще, конечно, столовая – комната с тяжелой мрачной мебелью, которую они почти не использовали за все время, что живут в этом доме. Даже если бы они и приглашали гостей, столовая бы для этого не подошла, поскольку была чересчур маленькой и тесной. В последнее время Нелл раз или два обмолвилась о том, что муж мог бы устроить себе здесь кабинет, но Эйдан отказывался. Он боялся, что, превратив эту комнату в копию своего рабочего кабинета в школе, окончательно утратит образ главы семьи – отца, добытчика и человека, который некогда являлся центром вселенной.
Он также боялся, что если устроит себе здесь слишком уютное гнездышко, то вскоре ему придется переселиться сюда окончательно. Ведь тут есть гардеробная, куда всегда можно повесить одежду, и ему вполне могут сказать: а почему бы тебе не перебраться сюда и не оставить второй этаж полностью в распоряжении трех женщин?
Этого ни в коем случае нельзя делать! Он должен бороться за свое положение в семье точно так же, как он сражается за свое место в сознании членов совета управляющих школы – мужчин и женщин, от которых зависит, кто станет следующим директором школы Маунтинвью.
Его мать никогда не могла понять, почему школу не назвали именем какого-нибудь святого. Ведь так принято! Но разве ей объяснишь, что времена изменились, что теперь все иначе? Поэтому Эйдану приходилось успокаивать мать тем, что в составе совета управляющих есть священник и монахиня. Принятие важных решений от этих двоих, естественно, не зависит, но они ревностно следят за тем, чтобы ни в коем случае не принижалась роль, которую религия традиционно играла в ирландском образовании.
Мать в ответ только фыркала. Что это за странные времена, когда священник и монахиня довольны лишь тем, что сидят в совете управляющих, вместо того чтобы руководить им, как предначертано Господом! Тщетно втолковывал ей Эйдан, что люди в сутанах теперь играют куда менее важную роль, что в девяностые годы даже в школах, которые формально живут по религиозным догматам, священнослужителей среди учителей раз-два и обчелся. Бесполезно. Цифры для матери не имели ни малейшего значения.
Нелл как-то стала свидетелем того, как они спорят на эту тему, и посоветовала Эйдану поберечь свое красноречие. «Скажи ей, что попы по-прежнему правят миром, тебе же легче будет. Кроме того, в какой-то мере это соответствует действительности: люди их побаиваются».
Когда Нелл начинала рассуждать таким образом, Эйдана это страшно раздражало. Уж она-то не испытывала ничего подобного по отношению к католической церкви. Посещала богослужения лишь до тех пор, пока ей это не мешало жить, давным-давно не исповедовалась и наплевала на все предостережения папы относительно недопустимости противозачаточных средств. Однако Эйдан не стал с ней спорить. Как и во многих других случаях, он предпочел спокойствие и терпимость, тем более что мнение его матери Нелл не интересовало. Она не испытывала к свекрови враждебности, но и никаких других чувств не проявляла.
Иногда мать интересовалась, когда они пригласят ее на обед, и Эйдану приходилось отговариваться тем, что в последнее время они, дескать, совсем закрутились в делах, но как только чуть-чуть разберутся, то тут же…
Он твердил это на протяжении двух десятков лет, и за столь долгий срок отговорка начисто утратила убедительность. Но винить в этом Нелл было бы тоже несправедливо. Вот если бы она постоянно приглашала в гости свою собственную мать или еще кого-то – тогда другое дело. Разумеется, когда они устраивали семейные торжества в ресторанах, его мать всегда приглашали, но это все же не совсем то. Кроме того, им уже давно нечего было праздновать, и новых торжеств не ожидалось. Если, конечно, Эйдана не назначат директором.
– Хорошо провел выходные? – спросил Тони О’Брайен, когда они остались в учительской вдвоем.
Эйдан поднял на него удивленный взгляд. К нему уже давно никто не обращался с вопросами.
– Да, знаешь ли, спокойно, – ответил он.
– Эх, ну и счастливчик же ты! А я вчера был на вечеринке и теперь просто умираю с похмелья. Впрочем, до обеда всего три с половиной часа, и тогда старая добрая пинта пива поможет мне справиться с дегидратацией организма, – хохотнул Тони.
– Я просто восхищаюсь твоей выдержкой, – ответил Эйдан, надеясь, что горечь и издевка в его словах прозвучали не слишком откровенно.
– Да брось ты! Я ведь в этом деле не новичок, вот только, в отличие от всех вас, у меня дома нет такого утешения, как жена и дети. – Тони тепло улыбнулся.
«Если не знать этого человека и его образа жизни, можно поверить, что он и впрямь искренне сожалеет об отсутствии семьи», – подумал Эйдан.
Бок о бок они шли по коридорам школы Маунтинвью, которая, будь на то воля его, Эйдана, матери, носила бы имя святого Кевина или – что еще более вероятно – святого Антония. Антоний был святым, который помогал находить потерянные вещи, и по мере того, как мать старела, она все чаще обращала свои мольбы именно к нему. Самое меньшее, чем люди могли отблагодарить этого святого, было бы назвать в честь его местную школу. Что ж, когда ее сын станет директором… Мать жила надеждой.
Мимо них стайками и поодиночке пробегали дети. Некоторые нестройным хором выкрикивали приветствия, другие недружелюбно отводили глаза в сторону. Эйдан Данн знал и всех этих детей, и их родителей, а также помнил многих их старших братьев и сестер. Тони О’Брайен вряд ли смог бы назвать по имени хотя бы одного из них. Ах, как все несправедливо!
– Вчера вечером я встретил одного человека, который тебя хорошо знает, – неожиданно проговорил Тони О’Брайен.
– На вечеринке? – улыбнулся Эйдан. – Что-то мне в это слабо верится.
– Нет, честное слово, она тебя знает. Когда я сказал ей, что преподаю в этом колледже, она спросила, не знаком ли я с тобой.
Эйдана охватило любопытство, и он не удержался от вопроса:
– И кто же она?
– Я так и не выяснил, как ее зовут. Симпатичная девушка.
– Может, кто-нибудь из бывших учениц?
– Нет, тогда она знала бы и меня.
– Да, таинственная история! – пробормотал Эйдан, провожая взглядом Тони О’Брайена, который вошел в аудиторию, где занимался пятый класс.
В ту же секунду там воцарилась гробовая тишина.
В чем дело? За что ученики так его уважают, почему так боятся болтать и вообще плохо себя вести на его уроках? Ведь – ради всего святого! – Тони О’Брайен даже не знает их по именам. Он кое-как проверяет их домашние задания и не пожертвовал ни часом сна ради их контрольных работ! Да и вообще, по большому счету ему наплевать на учеников. А они все равно лезут из кожи вон, чтобы заслужить его одобрение. Эйдан был не в состоянии понять это.
Говорят, женщины больше любят мужчин, которые плохо с ними обращаются. Вспомнив об этом, Эйдан почувствовал облегчение: хорошо, что пути Нелл и Тони О’Брайена никогда не пересекались, иначе она непременно предпочла бы ему Тони. Однако в следующий момент его сердце неприятно сжалось. Он подумал, что в определенном смысле Нелл уже бросила его, причем давным-давно.
Эйдан Данн вошел в аудиторию четвертого класса. Ему пришлось стоять у двери не меньше трех минут, пока ученики, увидев его, не соизволили немного угомониться. Ему показалось, что за его спиной по коридору прошел старый директор школы мистер Уолш. Нет, вероятно, просто почудилось. Когда в твоем классе царит беспорядок, всегда кажется, что директор где-то поблизости, в этом признавались все учителя, с которыми ему приходилось иметь дело. Эйдан знал, что ему на этот счет тревожиться незачем. Директор достаточно ценил его, чтобы придираться из-за того, что ученики четвертого класса шумят сильнее обычного. Из всех учителей школы Маунтинвью Эйдан являлся наиболее ответственным, и это знали все.
В тот день мистер Уолш вызвал его в свой директорский кабинет. Он был из тех людей, которым непросто уходить на пенсию. И сегодня между ними впервые состоялся серьезный разговор.
– У нас с тобой, Эйдан, одинаковые взгляды на многие вещи.
– Надеюсь, что так и есть, мистер Уолш.
– Да, мы смотрим на мир с одной колокольни. Но этого недостаточно.
– Боюсь, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
Эйдан говорил чистую правду. Он действительно не понимал, что это: философская дискуссия? Предупреждение? Упрек?
– Видишь ли, дело в системе. В том, как принимаются решения в совете управляющих. Директор не имеет права голоса. Сидит там как какой-нибудь проклятый евнух – по-другому и не назовешь!
– Права голоса? – переспросил Эйдан. Он уже догадался, о чем пойдет разговор, однако решил изобразить непонимание. Но его расчет оказался неверным, и раздражение директора еще сильнее возросло.
– Да будет тебе! Прекрасно ты понимаешь, о чем я говорю, – о работе! Ра-бо-те!
– Н-ну да… – Эйдан чувствовал себя полным дураком.
– Я не вхожу в число голосующих членов совета. Не имею права слова. А если бы имел, то ты занял бы мое кресло еще в сентябре. Я, конечно, мог бы дать тебе несколько советов относительно того, как приструнить этих оболтусов из четвертого класса, однако главное для меня – другое. Я по-прежнему считаю тебя человеком с определенными принципами, который понимает, что необходимо для школы.
– Спасибо, мистер Уолш, мне очень приятно узнать, что вы обо мне такого мнения.
– Черт возьми, может, все-таки выслушаешь меня, прежде чем болтать… ерунду! Не за что меня благодарить. Я ничего не могу для тебя сделать, Эйдан, и именно это пытаюсь тебе втолковать.
Старик смотрел на Эйдана с неодобрением, словно на тупого первоклашку, и тот с грустью отметил про себя, что примерно таким же взглядом время от времени его награждает Нелл. Вот уже двадцать шесть лет, с тех пор как ему самому исполнилось двадцать три, он учит чужих детей и, надо же, не знает, как вести себя с человеком, который хочет ему помочь. Пока что он успел только вывести старого директора из себя.
Мистер Уолш не сводил с него пристального взгляда. Эйдану казалось, что старик читает каждую его мысль раньше, чем она успеет сформироваться у него в мозгу.
– Давай же, приятель, соберись! К чему этот подавленный вид? Может, я и не прав. Может, я вообще ошибаюсь сплошь и рядом. Я всего лишь старый мерин, которого отпускают на свободный выпас, и, наверное, мне просто хотелось подстраховаться на тот случай, если дела сложатся не в твою пользу.
Эйдан видел: директор уже жалеет, что вообще завел этот разговор.
– Нет-нет… Я вам крайне благодарен. То есть я хотел сказать, что с вашей стороны очень великодушно сообщить мне о своей позиции во всем этом… В смысле… – Голос Эйдана надломился и умолк.
– Ты должен понимать, что это еще не конец света, если… ну, словом, если тебе не достанется эта должность.
– Да-да, вы абсолютно правы.
– Ведь ты же семейный человек, это компенсирует тебе… Дома проходит большая часть жизни, если, конечно, ты не женат на этой школе, как было у меня на протяжении стольких лет.
Мистер Уолш уже давно овдовел, единственный сын навещал его очень редко.
– Совершенно верно. Все именно так, как вы говорите… – промямлил Эйдан.
– Но… – Теперь взгляд старика был добрым и заботливым.
– Вы правы, – медленно заговорил Эйдан, – это, конечно, не будет концом света, но, видимо, я думал… я надеялся, что это станет для меня началом чего-то нового, оживит все в моей жизни. Я не возражаю против сверхурочной работы, да и никогда не возражал. Я уже сейчас провожу в школе очень много времени. В чем-то я, как и вы, женат на Маунтинвью, понимаете?
– Я это знаю, – мягко проговорил мистер Уолш.
– Мне здесь никогда и ничто не казалось обузой. Я люблю свои классы, особенно переходный, когда ребят можно хоть немного вытащить из их скорлупы, получше узнать, заставить думать. Мне даже нравится проводить родительские собрания, которые ненавидят остальные учителя, поскольку я помню каждого мальчишку и девчонку в лицо… Мне нравится здесь все, кроме игр, в которые играют взрослые, интриг и подмигивания в борьбе за продвижение по службе.
Эйдан резко умолк. Он испугался, что его голос предательски задрожит, и, кроме того, понял, что его планы рухнули.
Мистер Уолш хранил молчание. За дверью стоял гул, которым обычно наполняется школа в половине пятого. В отдалении дребезжали велосипедные звонки, хлопали двери, кричали дети, бегущие к школьным автобусам. Вскоре зазвенят ведрами уборщицы, послышится шварканье швабр, а затем раздастся гудение электрополотера. Какими знакомыми, какими уютными были все эти звуки! И до последней минуты Эйдан не терял – пусть и призрачной – надежды на то, что всем этим будет руководить он.
– Полагаю, это будет Тони О’Брайен, – убитым тоном проговорил он.
– Да, похоже, именно он у них на примете. Пока ничего точно не известно и до следующей недели не выяснится, но его кандидатура обсуждается.
– Почему же так происходит? – От растерянности глаза Эйдана застлала пелена.
– Я тебя умоляю, Эйдан! Этого человека даже истинным католиком не назовешь. У него морали что у мартовского кота. Он не любит школу, не заботится о ней так, как мы с тобой, но его считают человеком, идеально соответствующим нынешним временам. В суровые времена нужны суровые люди.
– Такие, например, которые способны до беспамятства избить восемнадцатилетнего парня, – напомнил Эйдан.
– Ну, видишь ли, все они считают, что тот парень продавал наркотики, а теперь он к школе и на пушечный выстрел не подойдет.
– Школой так управлять нельзя, – сказал Эйдан.
– Ты бы не смог, и я тоже, но наши времена прошли.
– Позвольте заметить, мистер Уолш, что вам шестьдесят пять лет. А мне всего сорок восемь, и я не считаю, что мое время прошло.
– И правильно делаешь, Эйдан! Именно об этом я тебе и твержу: у тебя чудесная жена и дочки, у тебя есть жизнь вне школьных стен. Ты должен опираться в первую очередь на все это. Не позволяй Маунтинвью сделаться твоей любовницей.
– Вы очень добры ко мне, и я благодарен вам за ваши слова. Спасибо, что предупредили меня заранее, – это поможет мне не выглядеть совсем уж полным дураком.
И с прямой как палка спиной Эйдан вышел из кабинета.
Вернувшись домой, он обратил внимание, что на Нелл черное платье и желтый шарф. Это была униформа, которую она носила на работе, в своем ресторане.
– Ты ведь никогда не работаешь по вечерам в понедельник! – удивился Эйдан.
– У них там запарка, вот я и подумала, почему бы не помочь? Тем более что по телевизору сегодня все равно ничего интересного нет, – пояснила Нелл, а потом, видимо заметив выражение его лица, добавила: – В холодильнике лежит отличный кусок мяса и картошка, остались с субботы… Если все это обжарить с лучком, будет просто объедение, согласен?
– Согласен, – ответил Эйдан. Может, даже лучше, что Нелл собралась уходить. Он все равно не стал бы ей рассказывать о том, что произошло в школе. – Девочки дома? – спросил он.
– Грания оккупировала ванную комнату. Судя по всему, сегодня вечером она собирается на какую-то грандиозную вечеринку.
– К кому-нибудь из своих приятелей? К кому именно? – Эйдан сам не знал, зачем задал этот вопрос.
На лице Нелл отразилось раздражение.
– Откуда нам знать ее приятелей!
– Ну как же, помнишь, когда они были маленькими, мы знали всех их друзей.
– Да, и еще я помню, что они не давали нам спать по ночам, визжа и топая. Ну все, я пошла.
– Хорошо. Всего доброго, – бесцветным голосом откликнулся он.
– Эйдан, у тебя все в порядке?
– А если и нет, разве это важно? Все у меня в порядке, не все у меня в порядке…
– Что ты кипятишься, Эйдан? Я задала тебе самый обычный вопрос, а ты тут же полез в бутылку!
– Никуда я не полез. И вообще, не все ли тебе равно?
– Если ты решил прикинуться несчастненьким, то считай, что все равно. Послушай, Эйдан, мы все устали, у каждого из нас непростая жизнь. Почему ты считаешь, что проблемы есть только у тебя одного?
– А какие проблемы у тебя? Ты мне о них никогда не рассказывала.
– И можешь быть уверен, что не расскажу. По крайней мере, сейчас, когда до отхода автобуса осталось три минуты.
И она ушла.
Эйдан налил себе чашку растворимого кофе и сел за кухонный стол. Вошла Бриджит, темноволосая и веснушчатая, как и он сам, но, к счастью, не такая коренастая. Ее сестра унаследовала светлые волосы и миловидность матери.
– Папа, это нечестно! Она сидит в ванной почти целый час. Пришла домой в половине шестого, в шесть залезла в ванную, а сейчас уже почти семь часов. Папа, вели ей выйти! Мне тоже нужно принять душ!
– Нет, – спокойно ответил он.
– Что значит «нет»? – опешила Бриджит.
Что он обычно говорил в таких случаях? Пытался ласково успокоить ее, напоминал, что внизу тоже есть душевая. Но в этот вечер у него не было сил выступать в роли миротворца. Пусть воюют на здоровье, он и пальцем не пошевелит, чтобы помирить их.
– Вы обе уже взрослые женщины, так что постарайтесь поделить ванную без посторонней помощи, – сказал Эйдан, взял со стола чашку с кофе и ушел в столовую, закрыв за собой дверь.
Некоторое время он сидел, оглядывая комнату. Все здесь, казалось, кричало о том, насколько неправильно устроена их жизнь. На большом, не застеленном скатертью столе не дымились блюда, приготовленные для дружного семейного обеда, члены семьи и их друзья никогда не сидели на этих темных стульях и не вели оживленных бесед. Когда Грания и Бриджит приглашали друзей, они сразу вели их к себе в спальню или хихикали вместе с Нелл на кухне. А Эйдана оставляли в гостиной, где он смотрел скучные телевизионные программы. Может, и впрямь было бы лучше иметь свою собственную комнату, где он чувствовал бы себя уютно и покойно?
Недавно он видел в комиссионном магазине письменный стол с откидной доской, который ему очень понравился. Замечательный стол, за которым удобно работать. А в комнате у него всегда стояли бы живые цветы. Эйдан любовался бы ими и каждый день менял в вазе воду – не обращаясь к Нелл, которая говорила, что это «занудство».
В дневное время в окно проникал мягкий свет, можно было бы повесить длинные складчатые шторы, поставить кресло или диван. Здесь он сидел бы и читал книги, сюда приглашал бы друзей; теперь Эйдан точно знал: семейной жизни у него больше нет и уже не будет. Нужно смириться с этим и расстаться с надеждой на то, что положение когда-нибудь изменится.
Здесь можно было бы поставить стенку для книг и кассет – до тех пор, пока у него нет плеера для компакт-дисков. А может, он вообще никогда его не купит, поскольку теперь уже нет смысла состязаться с Тони О’Брайеном. На стены можно повесить картины, репродукции флорентийских фресок, наброски Леонардо да Винчи. Оставаясь один, Эйдан слушал бы арии, читал журнальные статьи о великих операх. Мистер Уолш считает, что у него есть жизнь. Так вот, настало время и впрямь создать свою жизнь. Новую жизнь, поскольку старая закончилась. С сегодняшнего дня он больше не женат на школе Маунтинвью.
Эйдан сидел, согревая ладони о чашку с кофе. Нужно будет сделать так, чтобы в этой комнате было теплее, но это может подождать. И еще здесь стоит поставить торшер или повесить бра. Яркий верхний свет не оставлял места для теней, лишая комнату таинственности и уюта.
Послышался стук в дверь. На пороге стояла его светловолосая дочь Грания, уже одетая для своего свидания.
– У тебя все в порядке, па? Бриджит сказала, что ты сегодня какой-то странный, вот я и подумала: не заболел ли ты?
– Нет, я в норме, – ответил Эйдан, и ему почудилось, что голос его раздается откуда-то издалека. А Грании он, наверное, показался еще более далеким. Он выдавил из себя улыбку. – У тебя намечено какое-то приятное мероприятие?
Увидев, что отец уже больше похож на самого себя, девушка немного расслабилась.
– Пока сама не знаю. Я познакомилась с красивым парнем, но… Знаешь, лучше я тебе об этом как-нибудь потом расскажу.
Выражение лица у нее было доброе. Такой Эйдан не видел ее уже давно.
– Расскажи сейчас, – попросил он.
Она шумно выдохнула:
– Нет, пока не могу. Посмотрим сначала, что из всего этого выйдет. Но обещаю, если будет о чем рассказывать, ты узнаешь первым.
На Эйдана навалилась невыносимая тоска. Эта девочка, которую он столько лет держал за ручку, которая смеялась его шуткам и считала, что папа знает все на свете… Теперь ей не терпелось поскорее уйти.
– Хорошо, – сказал он.
– Не сиди здесь, папа. Тут холодно и одиноко.
Эйдан хотел ответить, что ему холодно и одиноко везде, но решил промолчать.
– Желаю тебе хорошо провести вечер, – сказал он.
Эйдан пошел в гостиную и сел напротив телевизора.
– Что будешь сегодня смотреть? – обратился он к Бриджит.
– А что хотел бы ты, папа? – ответила она вопросом на вопрос.
Видимо, удар, который получил сегодня Эйдан, оказался даже более болезненным, чем поначалу казалось ему самому. Горькое разочарование, обида, причиненные ему вопиющей несправедливостью, очевидно, настолько явно читались на его лице, что обе его дочери…
Он посмотрел на свою младшую дочурку: на ее веснушчатое лицо и большие карие глаза – такие дорогие, такие любимые, знакомые с тех самых пор, когда она была еще младенцем и лежала в колыбели. Обычно столь нетерпимая в общении с ним, сейчас она смотрела на него так, словно он лежал на каталке в больничном коридоре, и симпатия в ее глазах омывала его теплой волной.
Отец и дочь сидели рядышком до половины двенадцатого, смотрели телепрограммы, которые не интересовали ни того ни другого, но оба испытывали согревающее чувство, сознавая, что делают приятное друг другу.
Когда в час ночи вернулась Нелл, Эйдан уже лежал в кровати. Свет был выключен, но он еще не спал. Он слышал, как на улице затормозило такси. Работникам ресторана, которые трудились во вторую смену, начальство оплачивало проезд до дома на такси.
Нелл осторожно вошла в комнату. Эйдан почувствовал запах зубной пасты и тальковой присыпки. Значит, она умылась в общей ванной, чтобы не шуметь водой в душевой, примыкающей к спальне, и не беспокоить его. Над той стороной кровати, где спала Нелл, находился ночник. Его можно было повернуть таким образом, чтобы он не светил в глаза Эйдану, а освещал только страницы книги, которую она читала. Они часто так лежали: Нелл читала, а он, закрыв глаза, слушал, как она шелестит страницами. Никакие его слова уже никогда не заинтересуют ее больше, чем те книжонки в бумажных обложках, которые читала она сама, ее сестры и подруги, поэтому теперь Эйдан и не пытался заговорить с ней.
Он молчал даже сейчас, когда его сердце было словно из свинца, когда ему хотелось обнять жену, заплакать, уткнувшись в ее мягкое плечо, и рассказать про Тони О’Брайена. Про этого мужлана, которого нельзя назначать даже дежурным по столовой, но который тем не менее получит пост директора, потому что он более «продвинутый», что бы там ни означало это слово. Эйдан хотел бы сказать, что безумно сожалеет о том, что в понедельник вечером ей приходится идти на работу, сидеть за кассой, смотреть, как жрут, напиваются и расплачиваются чеками богатые люди, – только потому, что это все равно веселей, чем их семейная жизнь. Но вместо этого он лежал и прислушивался к тому, как вдалеке часы на Ратуше отбивают время.
В два часа ночи Нелл с легким вздохом положила книгу на тумбочку и потушила свет. Она спала рядом с ним, но была так же далеко, как если бы находилась в другой комнате. Когда часы на Ратуше пробили четыре, Эйдан подумал, что Грании до ухода на работу удастся поспать всего-то пару часов.
Но что он мог сделать, что мог сказать? Девочки давно живут своей жизнью и не потерпят, чтобы в нее кто-либо вмешивался. Они приходили домой когда вздумается или вообще не приходили, и тогда звонили в восемь утра – время завтрака, – чтобы сообщить, что с ними все в порядке, они ночевали у какой-нибудь очередной подружки. Это была вежливая ложь, предназначенная для того, чтобы скрыть… бог знает что. Однако, по словам Нелл, иногда девочки все же говорили правду. А возможно, ей просто хотелось в это верить, поскольку она предпочитала, чтобы Грания и Бриджит ночевали у своих подружек, нежели возвращались домой с каким-нибудь подвыпившим знакомым или ловили такси в темные предутренние часы.
И все же Эйдан испытал облегчение, услышав стук входной двери, а затем легкие шаги, поднимающиеся на второй этаж. Грания молода, ей вполне хватит трех часов сна, и это будет ровно на три часа больше, чем удастся поспать ему самому.
В его мозгу теснились планы один глупее другого. Например, он в знак протеста может уволиться из школы. Наверняка ему удалось бы найти работу в каком-нибудь частном колледже. До сих пор существует достаточно профессий, которые требуют от людей знания латыни, и он, Эйдан, уж точно был бы востребован. Он мог бы обратиться к совету управляющих, перечислить все хорошее, что сделал для школы, рассказать о своих усилиях, направленных на то, чтобы она занимала надлежащее место в сообществе, о том, как он лез из кожи вон, привлекая преподавателей со стороны для дополнительных занятий, которые готовили учеников к будущей взрослой жизни, о своих исследованиях в области экологии, нашедших горячую поддержку со стороны администрации городского зоосада…
Он мог бы словно невзначай обратить внимание совета на то, что Тони О’Брайен несет в себе разрушительный заряд, что одна только расправа над бывшим учеником прямо у здания школы является чудовищным примером для подражания, который наблюдали учащиеся. А может, написать анонимное письмо членам совета, которые представляют религиозные круги, – симпатичному священнику с открытым лицом и солидной, внушительных размеров монахине? Они наверняка даже не подозревают, что представляет собой «моральный кодекс» Тони О’Брайена! А если организовать общественную группу в свою поддержку из числа родителей учеников? Он мог бы сделать многое, очень многое.
А еще он мог принять точку зрения мистера Уолша и стать человеком, для которого главное – жизнь вне школы, переделать столовую в свой кабинет и превратить ее в дзот, где можно укрыться от всех пакостей, которыми его бомбардирует жизнь.
Голова у него была тяжелая, будто кто-то примотал к ней чугунную чушку, и неудивительно, ведь Эйдан не сомкнул глаз всю ночь.
Брился он очень тщательно; не хотелось появляться в школе с лицом, облепленным кусочками пластыря. Он внимательно осмотрел ванную комнату, словно видел ее в первый раз. Все стены здесь, от пола до потолка, были оклеены видами Венеции и яркими репродукциями картин Тёрнера, которые Эйдан приобрел во время посещения галереи Тейт. Когда дети были маленькими, они называли между собой ванную исключительно Венецианской комнатой. Теперь же девочки, скорее всего, просто не замечают всех этих красивых картинок, как после многих лет перестаешь обращать внимание на старые потускневшие обои.
Эйдан прикоснулся к картинкам и подумал: доведется ли ему еще когда-нибудь увидеть эти места? В молодости он бывал там дважды. В Италии они с Нелл провели медовый месяц. Он показывал ей свою Венецию, свой Рим, свою Флоренцию, свою Сиену. То было чудесное время, но больше они туда не вернулись. Когда девочки были маленькими, не хватало то времени, то денег, а потом… ну… кому бы захотелось ехать с ним куда бы то ни было потом? А отправляться в путешествие одному казалось нелепым. Впрочем, возможно, в будущем он еще будет совершать нелепые поступки, и наверняка его душа еще не настольно мертва, чтобы не откликнуться на красоту Италии.
С некоторых пор, словно по какому-то молчаливому уговору, они все перестали разговаривать за завтраком. В качестве некоего ритуала это, в общем-то, было и неплохо. Ровно в восемь утра закипал кофейник, по радио начинался выпуск новостей. На столе стояло ярко раскрашенное итальянское блюдо с нарезанными грейпфрутами. Каждый угощался самостоятельно. Рядом находилась корзиночка, а на подносе с изображением фонтана Треви стоял электрический тостер. Это был подарок Эйдану от Нелл на его сорокалетие.
В восемь двадцать Эйдан и девочки встали из-за стола и сложили свои тарелки и чашки в посудомоечную машину, чтобы потом было меньше возни с уборкой. Эйдан думал о том, что подарил жене не такую уж плохую жизнь. Он пытался выполнять данные им когда-то обещания. Их дом не был роскошным, но в нем имелось отопление и различная бытовая техника. Он платил за то, чтобы три раза в год мыли окна, раз в два года забирали в химчистку ковер и раз в три года красили дом.
Ладно, хватит разводить волынку, приказал себе Эйдан и, с трудом выдавив улыбку, попытался завязать разговор.
– Как прошел вчера вечер? – спросил он у старшей дочери. – Хорошо повеселились?
– Ага, все было нормально. – В голосе Грании не было даже намека на то зыбкое доверие, которое, казалось, возникло между ними накануне.
– Вот и хорошо, – кивнул он. – Много было посетителей в ресторане? – обратился он к Нелл.
– Для вечера понедельника – порядочно, – ответила жена, – хотя, в общем-то, бывало и похуже. – Она говорила очень вежливо. Так обычно разговаривают в автобусе с незнакомым человеком.
Эйдан взял портфель и пошел на работу – к своей любовнице, школе Маунтинвью. Какая самонадеянная фантазия! Сегодня эта дама явно не собирается одарить его горячими любовными ласками.
Некоторое время он стоял у ворот, за которыми раскинулся школьный двор. Именно здесь произошла позорная и жестокая драка между Тони О’Брайеном и тем парнем, у которого в итоге оказались сломанными ребра и которому пришлось накладывать швы на глаз и нижнюю губу. Двор был не убран, и ветерок раннего утра гонял по нему сор. Железные навесы для велосипедов нуждались в покраске, да и сами велосипеды были набросаны кое-как, вповалку. Автобусная остановка у ворот была открыта для всех ветров и дождей. Если компания «Бас Эйреан» не сделает здесь будку для школьников, которые после занятий дожидаются автобусов, этим должен заняться Комитет по образованию, а если и они откажутся, деньги придется собрать самим родителям. Именно такими вещами намеревался заняться Эйдан Данн, когда станет директором. А теперь этому не бывать.
Мимо прошли дети, поздоровавшись с ним, и он неприветливо кивнул в ответ, хотя прежде всегда радушно здоровался, называя каждого по имени. В учительской не было никого, кроме Тони О’Брайена, который разводил в стакане воды таблетку алказелцера – проверенного средства от похмелья.
– Слишком стар я становлюсь для таких загулов, – признался он Эйдану.
Тому хотелось спросить, почему бы, в таком случае, не покончить с загулами, но он понял, что это будет неправильно. Не следует делать необдуманных, глупых шагов, вообще никаких шагов – по крайней мере, до тех пор, пока он не выработает определенный план действий. Сейчас нужно вести себя любезно и доброжелательно.
– Я думаю, работать и не позволять себе расслабиться, – это… – начал он, но Тони О’Брайен был не в настроении выслушивать прописные истины.
– Я думаю, сорок пять лет – это водораздел, – перебил он Эйдана. – Это если девяносто разделить пополам. Звоночек, который подает нам жизнь. Правда, не все из нас к этим звоночкам прислушиваются. – О’Брайен выпил содержимое стакана и вытер губы.
– Но она, по крайней мере, того стоила? Я имею в виду вчерашнюю вечеринку.
– Откуда нам знать, что чего стоит, Эйдан! Я встречался с очаровательной маленькой крошкой, но разве это искупает страшную необходимость встретиться на следующий день лицом к лицу с четвертым классом? – Он помотал головой, словно собака, которая только что выбралась из воды и теперь отряхивается.
И этот человек будет руководить колледжем Маунтинвью на протяжении следующих двадцати лет, в то время как бедный старый мистер Данн должен сидеть сложа руки и не в состоянии этому помешать!
Тони О’Брайен тяжело хлопнул его по плечу.
– И все равно, ars longa, vita brevis[2], как говаривали твои древние римляне. Мне нужно собраться и продержаться четыре часа и три минуты, прежде чем в руке у меня окажется благословенная пинта целительного пива.
Вот уж не думал Эйдан, что Тони О’Брайен способен наизусть цитировать латинские афоризмы. Сам он никогда не произносил латинских фраз в учительской, считая это бестактным, ведь многие из его коллег не знали латыни. Значит, верно говорят: никогда нельзя недооценивать врага.
День прошел так же, как проходят все дни, когда у тебя либо похмелье, как у Тони О’Брайена, либо камень на сердце, как у Эйдана Данна. Потом миновал еще один и еще… Эйдан так и не разработал определенного плана действий. Он никак не мог найти подходящий момент для того, чтобы сообщить своим домашним, что его надежды на директорский пост окончательно развеялись. Ему даже казалось, что проще вообще ничего не говорить до тех пор, пока о решении не будет сообщено официально. Пусть это станет для всех неожиданностью.
Зато Эйдан не оставил намерений обустроить для себя комнату на первом этаже. Он продал обеденный стол вместе со стульями и купил небольшой письменный. Когда жена уходила на работу в ресторан «Квентин», а дочери убегали на свидания, он садился и чертил план своего будущего кабинета. Постепенно, мало-помалу собирал он маленькие кусочки своей мечты: приобрел в комиссионном магазине рамы для будущих картин, низкий столик, который поставил возле окна, и установил большой, но дешевый диван, который идеально встал туда же. Настанет день, и он купит шторы – солнечные, золотисто-желтые – и ковер какого-нибудь другого цвета – оранжевого или пурпурного, но обязательно радостного и жизнеутверждающего.
Жена и дочери не особо интересовались домом, поэтому Эйдан не посвящал их в свои задумки. Женщины, видимо, считали это его очередным безобидным увлечением – вроде проекта переходного года или затянувшейся борьбы за то, чтобы устроить на территории Маунтинвью маленький зоосад, за которым ухаживали бы сами школьники.
– Что слышно в школе относительно должности директора? – неожиданно спросила Нелл как-то вечером, когда вся семья собралась за столом на кухне.
– Ничего. Ни слова, – скрепя сердце, солгал Эйдан. – Но голосование состоится на следующей неделе, это уже решено.
Внешне, однако, он оставался спокойным и безмятежным.
– Я уверена, что это место получишь ты, – заметила Нелл. – Старый Уолш любит тебя, ему нравится, как ты относишься к делу.
– Мне это вряд ли поможет, поскольку он, видите ли, не имеет права участвовать в голосовании, – ответил Эйдан с нервным смешком.
– Ну и что, папа, все равно директором наверняка изберут тебя, правда ведь? – вступила в разговор Бриджит.
– Кто знает… Разные люди ценят в директоре разные качества. Говорят, я медлителен, консервативен, а нынче в цене другие качества.
Эйдан развел руками, показывая, что не властен над ситуацией, но даже если он не станет директором, это не имеет для него такого уж большого значения.
– Но если не выберут тебя, кто же может возглавить школу? – поинтересовалась Грания.
– Если бы я умел отвечать на такие вопросы, я занялся бы составлением гороскопов. Может, кто-то со стороны, может, кто-то из нынешних учителей. Не знаю…
Эйдан был сама доброжелательность и открытость, всем своим поведением давая понять: при любом исходе должность достанется самому достойному кандидату, так что все очень просто.
– Ты что же, думаешь, они могут тебя прокатить? – спросила Нелл.
Что-то в ее тоне больно царапнуло Эйдана. Какое-то подспудное неверие в то, что он сумеет использовать этот единственный для него шанс, – унизительное, обидное. Но могла ли она догадываться и откуда ей было знать, что это уже произошло?
Стараясь придать себе уверенный вид, Эйдан попытался изобразить улыбку.
– Прокатить? Меня? Да ни за что! – воскликнул он.
– Правильно, папа, так держать! – сказала Грания, выходя из-за стола и отправляясь на второй этаж, в ванную комнату, обклеенную фотографиями с видами Венеции, которые она уже давно не замечала. Грания видела лишь свое отражение в зеркале и заботилась лишь о том, чтобы выглядеть как можно лучше для того – кто бы он ни был, – с кем в этот вечер у нее было назначено свидание.
Это было их шестое по счету свидание. Теперь Грания уже точно знала, что он не женат. Она успела задать ему достаточно много вопросов, чтобы прийти к этому выводу. Вплоть до сегодняшнего дня он каждый вечер уговаривал ее зайти к нему домой «на чашечку кофе». Вплоть до сегодняшнего дня она каждый вечер отвечала ему отказом. Но сегодня все могло сложиться иначе. Он по-настоящему нравился ей. Он знал так много обо всем на свете, он был настолько интереснее всех ее одногодков. И он не принадлежал к числу тех пожилых донжуанов, которые лезут из кожи вон, чтобы казаться на двадцать лет моложе.
Была только одна проблема: Тони работал в той же школе, что и папа. В первый же день их знакомства она спросила его, знает ли он Эйдана Данна, но не стала говорить, что это ее отец. Это сразу создало бы между ними непреодолимую пропасть, показав, что они принадлежат к разным поколениям.
А в городе проживало полно людей по фамилии Данн, и девушка решила, что Тони вряд ли свяжет ее со своим коллегой по школе. Грания также не видела смысла в том, чтобы рассказывать о своем знакомстве с Тони отцу. По крайней мере, не сразу, не сейчас. Разве что когда их нынешние отношения перерастут в нечто более серьезное, если это вообще произойдет. И если такое на самом деле случится, все будут только довольны тем, что Тони работает в одной школе с папой, и все само собой встанет на место. Глядя в зеркало, Грания скроила дурашливую мину и подумала, что Тони был бы с ней еще более обходителен, зная, что она станет дочкой директора.
Тони сидел в баре и глубоко затягивался сигаретой. Когда он станет директором, с этой порочной практикой – курить на школьной территории – придется покончить. И нужно будет отказаться выпивать привычную пинту пива в обеденный перерыв. Прямо ему об этом никто не говорил, но, что называется, дали понять. Настоятельно! Вот, впрочем, и все. Не такая уж большая цена за то, чтобы получить хорошую должность. Что же до его личной жизни, то на эту тему ему вопросов вообще не задавали. Пусть дело и происходит в святой католической Ирландии, но на дворе-то все-таки девяностые годы!
И вот в это исключительное время он повстречал девушку, которая всерьез увлекла его и роман с которой вполне мог бы продлиться дольше обычных для него нескольких недель. Светлая, жизнерадостная девушка по имени Грания работала в банке. Умная, с острым язычком, но очень легкая в общении и без всякой фанаберии, она обладала душевной теплотой и щедрым оптимизмом, а все эти качества редко встречаются одновременно в одном человеке. Правда, ей был всего двадцать один год, что, конечно, представляло собой определенную проблему. Грания в два с лишним раза моложе его, хотя так, конечно, будет не всегда. Когда ему исполнится шестьдесят, ей будет тридцать пять, а это, если подумать, уже половина от семидесяти. Со временем разница в возрасте между ними будет неуклонно уменьшаться – нет, не арифметически, конечно, а в плане ощущений и самовосприятия.
Она еще ни разу не согласилась прийти к нему в таунхаус, но не потому, что ломалась или строила из себя недотрогу. Грания была на удивление честна и откровенна, объясняя ему: нет, она не боится секса, а просто еще не готова заняться с ним этим – вот и все. А если они хотят быть вместе, то должны проявлять взаимное уважение и не навязывать друг другу свои прихоти. Это звучало вполне справедливо, и он с ней согласился. С Тони О’Брайеном такое случилось впервые. Если бы подобные слова сказала ему любая другая женщина, он воспринял бы это как вызов, но с Гранией все было иначе. Он был готов ждать, а она заверила его в том, что не собирается плутовать и играть в кошки-мышки.
Тони О’Брайен увидел, как она входит в бар, и на душе у него стало легко и тепло – такого чувства он не испытывал уже очень давно. Он тоже не хотел плутовать и играть с ней в кошки-мышки.
– Ты чудесно выглядишь, – сказал он. – Спасибо, что так красиво оделась для меня. Мне это очень приятно.
Они сидели за столиком, как люди, знакомые целую вечность, пили, болтали, смеясь, перебивая друг друга и жадно ловя каждое сказанное слово.
– Сегодня вечером мы можем заняться тысячей вещей, – сказал Тони. – В одном из отелей будет вечер Нового Орлеана: креольская еда, джаз и все такое. Можем сходить в кино и посмотреть фильм, о котором мы вчера говорили, или… можем пойти ко мне, и я накормлю тебя вкусным ужином. Продемонстрирую тебе, какой я выдающийся кулинар.
Грания рассмеялась:
– Думаешь, я поверю, что ты приготовишь вон-тон и утку по-пекински? Я ведь помню, ты говорил, что рядом с твоим домом китайский ресторан.
– Нет, если ты согласишься прийти ко мне в гости, я сам буду готовить для тебя. Хотя бы для того, чтобы показать тебе, как много ты для меня значишь. Я не стану заказывать еду в ресторане, какой бы вкусной она ни была.
Давно уже Тони О’Брайен не говорил с такой прямотой и искренностью.
– Я с удовольствием пойду к тебе, Тони, – бесхитростно ответила Грания без малейшего намека на кокетство.
Эйдан спал беспокойно, ворочаясь с боку на бок, а незадолго до рассвета окончательно открыл глаза. Голова была ясной и трезвой. С какой стати ему переживать? Он наслушался старческой болтовни уходящего на пенсию директора – человека, сбитого с толку и окончательно запутавшегося в том, что происходит вокруг. Голосование еще не состоялось, так зачем впадать в депрессию? Зачем искать для себя разные оправдания, планировать какие-то контрмеры, подавать в отставку? Наконец-то он для себя все прояснил, и сегодняшний день будет лучше, гораздо лучше, чем все предыдущие.
Он поговорит с мистером Уолшем, который пока еще остается директором, и спросит – прямо и без обиняков, – стоит ли за его недавними словами что-то конкретное, или это были всего лишь досужие предположения. Ведь вполне возможно, что он не только «не голосующий» член совета управляющих, но еще и не слушающий, и ни черта не знающий о реальных намерениях своих коллег. «Я буду лаконичен», – сказал себе Эйдан. Он знал за собой эту слабость – растекаться мыслию по древу. Но сегодня он будет говорить кратко и предельно ясно. Как там у Горация, который имел афоризмы на все случаи жизни? «Brevis esse laboro, obscurus fio». Да, именно так: «Чем более кратким я пытаюсь быть, тем более невразумительно я говорю».
Когда семья собралась на кухне, он стал беззаботно насвистывать. Нелл с Бриджит обменялись удивленными взглядами и передернули плечами. Мало того что Эйдан плохо умел свистеть, никто не мог припомнить, когда он делал это в последний раз.
Точно в восемь часов зазвонил телефон.
– А ну-ка, попробуйте угадать с трех раз, кто это звонит, – проговорила Бриджит, протягивая руку за очередным кусочком жареного хлеба.
– Я совершенно спокойна за нее, – сказала Нелл, снимая трубку. – И за тебя, кстати, тоже.
Эйдан сомневался, можно ли быть спокойным, зная, что дочка провела ночь с красавчиком, о котором всего неделю назад сама говорила, что не знает, можно ли рассчитывать на его постоянство и верность. Но он не стал высказывать свои сомнения вслух и лишь смотрел на Нелл, говорившую по телефону.
– Конечно… Хорошо… Замечательно… У тебя есть в чем пойти на работу или ты заедешь домой переодеться? Ах, ты захватила с собой свитер? Умница! Хорошо, детка, тогда до вечера.
– Ну и как она? – спросил Эйдан.
– Эйдан! Мы же с тобой давным-давно решили: пусть лучше она ночует у Фионы, чем добирается до дому бог весть на чем.
Он согласно кивнул, хотя никто из них ни на секунду не поверил в то, что Грания ночевала у подруги.
– Все в порядке? – спросил Тони.
– Конечно. Я же говорила тебе, что они давно считают меня взрослой.
– И я тоже. Только немного в другом смысле.
Девушка села на краю постели, и он протянул к ней руки.
– Нет, Тони, только не сейчас. Нам пора на работу. Мне нужно в банк, а тебе – в Маунтинвью.
Ему было приятно, что она запомнила название школы, в которой он работает.
– Ничего страшного. У нас там – вольница, учителя поступают так, как находят нужным.
Грания засмеялась:
– Неужели? Ладно, вставай и отправляйся в душ, а я сварю кофе. Где у тебя кофеварка?
– Боюсь, что в моих закромах найдется только растворимый.
– Аx, боюсь, что женщине столь высокого класса такая дешевка не подходит. – Она шутливо погрозила ему пальцем. – Мистер О’Брайен, если вы хотите еще раз увидеть меня у себя в гостях, примите это к сведению.
– Я надеялся, что ты снова посетишь меня сегодня вечером, – сказал он.
Их глаза встретились. Взгляд Тони был совершенно серьезен.
– Хорошо, но лишь в том случае, если у тебя будет настоящий кофе, – кивнула девушка.
– Считай, что он уже есть, – сказал Тони.
Грания съела тост, Тони выкурил две сигареты.
– Тебе нужно бросать курить, – заметила она. – Я всю ночь слушала, как ты задыхаешься.
– Я задыхался от страсти, – парировал Тони.
– Нет, от сигарет, – отрезала она.
Возможно, ради этой юной, светлой девушки он даже попробует – хотя бы только попробует – бросить курить. Плохо уже то, что он намного старше ее, так не хватало еще, чтобы, находясь рядом с ней, он задыхался.
– Знаешь, я мог бы изменить себя, – совершенно серьезно проговорил он. – Скоро в моей жизни произойдет много перемен, в первую очередь по работе. Но что еще важнее, теперь, после встречи с тобой, мне кажется, что я смог бы избавиться от многих скверных привычек.
– Поверь, я помогу тебе в этом, – ответила Грания и, протянув руку через стол, накрыла ладонью руку Тони. – Но и я жду от тебя помощи. Помоги мне сохранить мой разум живым и бодрствующим. Я перестала читать книги с тех пор, как закончила школу. Я хочу снова начать читать.
– Думаю, нам как-нибудь нужно взять выходной день, чтобы скрепить это твое обещание, – сказал он, наполовину шутя, наполовину серьезно.
– Надеюсь, то, что в вашей школе вскоре появится новый директор, не помешает тебе выполнить свое обещание? – засмеялась Грания.
– При чем тут новый директор?
Откуда ей известно о его предстоящем назначении? Об этом пока не знает никто, кроме совета управляющих, который и предложил ему должность директора. Эта новость должна была держаться в строжайшем секрете до тех пор, пока о ней не будет сообщено официально.
До сегодняшнего дня Грания не собиралась рассказывать Тони о том, где работает ее отец и какие блестящие перспективы его ожидают, но теперь, когда их связывает столь многое, она уже не видела смысла в том, чтобы и дальше таиться от него. Во-первых, все равно об этом скоро станет известно, а во-вторых, ее переполняла гордость за отца, который вскоре должен возглавить школу.
– Ну что ж, так уж и быть, скажу. Я уверена, ты поладишь с моим отцом и вы с ним сработаетесь. Ведь папа скоро станет директором Маунтинвью.
– Твой папа… Что? Кем он станет? – переспросил Тони.
– Директором. Это пока держится в секрете, о его назначении будет объявлено только на следующей неделе, но, по-моему, все уже всё знают.
– Как фамилия твоего отца?
– Как и у меня – Данн. Эйдан Данн. Он преподает латынь. Помнишь, в день нашего знакомства я спросила, знаешь ли ты его.
– Но ты не сказала, что это твой отец.
– Ну-у, там была толкотня, шум, и, кроме того, мне не хотелось выглядеть в твоих глазах маленькой девочкой, заговорив с первых же минут о своих родителях. А потом это уже не имело значения.
– Господи! Боже всемогущий! – вымолвил Тони О’Брайен. Вид у него был отнюдь не радостный.
Грания прикусила губку и пожалела о том, что она вообще завела этот разговор.
– Пожалуйста, не говори ему ничего, хорошо? – попросила она. – Пожалуйста!
– Это он тебе об этом сказал? Он сказал, что станет директором? – На лице Тони О’Брайена читалось смятение. – Когда? Когда он это сказал? Это было давно?
– Отец твердит о том, что должен стать директором школы, уже целую вечность, но последний раз он говорил об этом вчера вечером.
– Вчера вечером? Нет… Нет, ты, наверное, либо ошибаешься, либо неправильно его поняла.
– Что значит «неправильно поняла»! Мы как раз говорили об этом, когда я собиралась на встречу с тобой.
– А ты сказала ему, что встречаешься именно со мной? Ты назвала мое имя?
– Да в чем дело, Тони? Что происходит?
Он взял обе ее руки в свои ладони и заговорил – очень медленно и размеренно, тщательно подбирая слова:
– Послушай, Грания, сейчас я скажу тебе одну вещь, важнее которой не говорил за всю свою жизнь. За всю свою долгую жизнь. Ты ни за что – ни при каких обстоятельствах! – не должна говорить отцу об этом нашем разговоре. Ни-ко-гда!
Девушка нервно рассмеялась и попыталась высвободить ладони из его рук:
– Прекрати, пожалуйста! Ты ведешь себя как герой какой-то мелодрамы!
– Да, честно говоря, это отчасти действительно смахивает на мелодраму…
– Послушай, но почему я не должна рассказывать своему отцу о том, что повстречалась с тобой, что знаю тебя, что ты мне понравился… Что же это за отношения у нас получаются?
Сверкающие глаза Грании буквально сверлили его.
– Да нет, конечно же, мы ему обо всем расскажем, но только – попозже… Ну хотя бы немного позже. Дело в том, что сначала я должен рассказать ему кое-что еще…
– Сначала скажи мне! – потребовала Грания.
– Не могу. Если в этом мире еще осталось хоть немного чести и достоинства, ты должна поверить мне! Поверить сию же минуту в то, что я желаю тебе только лучшего, только самого лучшего!
– Ты загадываешь мне загадки и требуешь от меня безоговорочного доверия, но как я могу верить в то, чего не понимаю?
– В том-то все и дело! Либо ты мне веришь, либо нет!
– Нет, дело совсем в другом: ты желаешь держать меня в неведении, а это отвратительно.
– Но что ты потеряешь, доверившись мне, Грания? Послушай, две недели назад каждый из нас даже не подозревал о существовании другого, а сейчас мы уверены в том, что любим друг друга. Так неужели ты не можешь дать мне хотя бы еще пару дней, чтобы я во всем разобрался?
Говоря это, Тони О’Брайен уже стоял и надевал пиджак. Это выглядело весьма странно, учитывая, что еще пару минут назад он разглагольствовал о вольнице, царящей в стенах школы Маунтинвью, и о том, что тамошние учителя поступают так, как находят нужным. Судя по всему, Тони О’Брайен ужасно торопился.
Эйдан Данн находился в учительской. Он выглядел возбужденным, даже более того – слегка на взводе. Его глаза непривычно блестели. Почему? Из-за чего он нервничал? Что душило его изнутри: какие-то собственные, внутренние терзания? Или подозрения, что его любимую дочь соблазнил мужчина – ровесник его самого, но в десять раз менее надежный, чем он сам?
– Эйдан, мне нужно с тобой поговорить! Это срочно, очень срочно! – прошептал ему в ухо Тони О’Брайен.
– Ну, Тони, может быть, после окончания уроков…
– Нет, сейчас! Сию же секунду! Давай пошевеливайся. Пойдем в библиотеку.
– Но ведь через пять минут – звонок…
– К черту звонок!
И Тони почти насильно вытащил его из учительской. В библиотеке занимались две девочки из шестого класса. Когда открылась дверь и влетели два преподавателя, они подняли голову и удивленно уставились на вошедших мужчин.
– Вон! – приказал Тони голосом, который исключал любую возможность препирательств, однако одна из учениц все же попыталась протестовать.
– Но мы же здесь занимаемся, – возразила она. – Мы пытались найти…
– Ты меня не расслышала? Брысь отсюда!
На сей раз они поняли, что спорить бесполезно, поднялись и ушли.
– Нельзя обращаться с учениками подобным образом, – заговорил Эйдан. – Мы, наоборот, должны их поощрять, завлекать в библиотеку, а не вышвыривать, наподобие вышибал в ночных клубах, по которым ты привык шляться. Какой пример ты им подаешь?
– Мы здесь не для того, чтобы подавать им пример, а для того, чтобы учить их, чтобы вбивать в их головы полезную информацию, – все очень просто.
Эйдан враждебно посмотрел на собеседника и едко проговорил:
– Надеюсь, ты затащил меня сюда не для того, чтобы потчевать своей убогой философией. Она меня совершенно не интересует. А теперь позволь мне отправиться к моим ученикам.
– Эйдан! – Голос Тони звучал уже по-другому. – Выслушай меня, Эйдан. Директором назначат меня. Об этом хотели сообщить на следующей неделе, но я подумал, что лучше сказать тебе об этом сейчас.
– Что-что? – Эйдан испытал такое ощущение, будто его ударили кулаком в живот. Это случилось слишком внезапно, он не был к этому готов. Кроме того, какие есть доказательства того, что Тони говорит правду? Ничего пока не решено.
– Я говорю тебе об этом для того, чтобы вытрясти из твоей головы всякий мусор, чтобы ты не тешил себя тщетной надеждой на то, что место директора достанется тебе… Чтобы не расстраивался сам и не расстраивал… других людей – вот зачем я это делаю.
Эйдан поднял взгляд на Тони О’Брайена:
– Почему ты со мной так поступаешь, Тони? Почему? Предположим, тебе действительно отдадут директорскую должность, ну и что? Для чего ты затащил меня сюда и тычешь в это носом? Ты, которому плевать на Маунтинвью! Есть ли у тебя хоть капля чести? Неужели ты не мог хотя бы дождаться, пока совет изберет тебя директором, и уже после этого измываться надо мной? До чего же ты самоуверен, эгоистичен и…
– Эйдан, неужели ты всерьез верил в то, что тебя сделают директором? Разве этот старый болтун Уолш не объяснил тебе, как обстоят дела? Мы все думали, что он поговорит с тобой и расставит точки над «и» и он заверил нас в том, что сделал это.
– Он сказал: есть вероятность того, что эту должность получишь ты, и, кстати, добавил, что лично его такой прискорбный выбор сильно огорчит.
Дверь библиотеки приоткрылась. В образовавшуюся щель просунулась голова мальчика. Он с изумлением взирал на двух раскрасневшихся учителей, буравивших друг друга взглядом, стоя по разные стороны стола. Тони О’Брайен зарычал так страшно, что мальчишка чуть не взлетел в воздух:
– Убирайся отсюда к чертовой матери, щенок!!! Ты что, не видишь, что здесь учителя разговаривают?! Марш в свой класс!
Побледневший мальчик перевел взгляд на Эйдана Данна, рассчитывая на его поддержку.
– Иди в класс, Деклан, – мягко проговорил Эйдан. – Скажи ребятам, чтобы они открыли книгу Вергилия, а я скоро подойду.
Дверь закрылась.
– Ты знаешь их всех по именам? – удивленно спросил Тони О’Брайен.
– А ты вряд ли знаешь хотя бы одного, – отрезал Эйдан Данн.
– Знаешь, мистер Обаяшка, должность директора вовсе не требует от человека, чтобы он был Дейлом Карнеги.
– Да, разумеется, – согласился Эйдан.
Оба мужчины теперь были гораздо спокойнее, чем в начале разговора. Злость и возбуждение оставили их.
– Ты будешь мне нужен, Эйдан. Если мы хотим, чтобы эта школа не пошла окончательно ко дну, мне понадобится твоя помощь.
Однако душа Эйдана затвердела от испытанного унижения и горького разочарования.
– Ты хочешь от меня слишком многого. Пусть я податливый человек, но я не могу сделать то, о чем ты просишь. Это для меня будет чересчур. После всего этого я не смогу здесь остаться.
– Но, ради всего святого, чем же ты займешься?
– Знаешь, меня еще рано выбрасывать на помойку. Если я не нужен этой школе, найдутся другие, которые с радостью возьмут меня на работу.
– Ты не нужен этой школе? Эх ты, глупец! Нужен, да еще как! Ты же один из столпов Маунтинвью, и сам об этом знаешь.
– Не такой уж я и столп, раз меня не хотят видеть в роли директора.
– А ты хотя бы раз задумывался, что такое работа директора? Сегодня это нечто совсем другое, не то, что прежде. Совет хочет видеть на этом месте не яйцеголового мыслителя, а человека, который умеет рявкнуть, стукнуть кулаком по столу, поспорить с чиновниками Комитета по образованию и прочих бюрократических ведомств, организовать в школе службу охраны на случай вандализма или торговли наркотиками, общаться со склочными родителями, которых, как тебе известно, хватает…
– Я не смогу работать под твоим началом, Тони. Я не уважаю тебя как учителя.
– А тебе и не нужно уважать меня как учителя.
– Видишь ли, мне не нравятся вещи, которые по нраву тебе, а ты плевать хотел на многое из того, что очень важно для меня.
– На что же, например? Ну, назови! Хотя бы что-то одно! О чем ты думаешь, подходя к школьным воротам? Что бы ты сделал в первую очередь, если бы тебя назначили директором?
– Первым делом я бы покрасил здание. Оно грязное, облупилось и напоминает трущобу.
– Согласен, я бы тоже это сделал.
– Ты только так говоришь.
– Нет, Эйдан, это не пустые слова. Более того, я не просто говорю, я знаю, как это сделать. А ты бы даже не знал, с чего начать, как к этому подступиться. Я приглашу одного знакомого журналиста из вечерней газеты. Он приедет сюда вместе с фотографом, а потом в газете появится статья под заголовком «Блистательная Маунтинвью», а на фотографиях будет и облупившаяся штукатурка, и ржавый забор, и указатели с отвалившимися буквами.
– Неужели ты готов так унизить нашу школу?
– Это будет не унижение. На следующий день я пойду с этой статьей в совет управляющих и добьюсь согласия на большой ремонт. Мы составим список спонсоров, распределим, кто какую работу возьмет на себя: цветоводческие питомники, магазины стройматериалов и т. д. Между прочим, этот список – длиной в полмили – у меня уже заготовлен.
Эйдан опустил взгляд на свои руки. Он понимал, что сам не сумел бы придумать ничего подобного, разработать такой хитроумный план, который наверняка сработает. Да, в следующем году в это же время Маунтинвью будет не узнать. Ей сделают такую косметическую операцию, какую он сам нипочем не сумел бы организовать. И при мысли об этом Эйдан почувствовал себя еще более несчастным, будто только что осиротел.
– И все же, Тони, я не смогу здесь остаться. Я постоянно буду чувствовать обиду, разочарование, все будут смотреть на меня как на никчемного неудачника.
– Но ведь здесь никто и мысли не допускал о том, что ты можешь стать директором.
– Я так и думал, – просто ответил Эйдан.
– В таком случае унижение, о котором ты толкуешь, существует только в твоем воображении.
– А моя семья? Они считают, что должность директора уже у меня в кармане, они собираются праздновать это.
Тони О’Брайен почувствовал, как в горле у него застрял комок. Он знал, что это было правдой: он сам убедился, что дочь этого человека гордится тем, что ее папа станет директором! Однако сейчас не время для сантиментов, надо действовать!
– Так дай им повод, достойный того, чтобы его отпраздновать.
– Какой, например?
– Предположим, не было никакой гонки за директорским местом. Предположим, у тебя появилась бы возможность занять какой-нибудь другой пост, что-нибудь устроить, организовать… Что бы ты в таком случае сделал?
– Послушай, Тони, я понимаю, что ты желаешь мне добра, и благодарен тебе за это, но сейчас я не в настроении играть в «предположим, что…».
– Я уже директор, неужели ты этого до сих пор не понял? Я могу делать в этой школе что захочу, поэтому речь не идет о каких-то играх. Мне нужно, чтобы ты был моим союзником, чтобы ты пахал как вол, а не ныл по поводу своей несчастной судьбы. Вот я и спрашиваю тебя: что бы ты сделал, если бы тебе дали карт-бланш?
– Тебе вряд ли понравится моя идея, поскольку она не связана напрямую со школой, но мне кажется, что нам нужны вечерние образовательные курсы.
– Что-что?
– Вот видишь? Я знал, что тебе это не понравится.
– Я не сказал, что мне это не нравится. А что за курсы такие?
Двое мужчин продолжали беседовать в библиотеке, а в их классах, как ни странно, царила мертвая тишина. Хотя обычно, стоит преподавателю выйти, поднимается такой гвалт, что его можно услышать с улицы. Две школьницы, которых мистер О’Брайен вытурил из библиотеки, рассказали об этом своим одноклассникам, не преминув описать, какое у него при этом было лицо. По всему было видно, что учитель географии вышел на тропу войны, поэтому класс резонно рассудил, что до его возвращения разумнее всего будет держать себя ниже травы и тише воды. Им уже приходилось видеть его в гневе, и ни у кого не было желания пережить эти волнующие мгновения еще раз.
Деклан, которому было велено передать ученикам, чтобы они открыли книгу Вергилия, шепотом рассказывал:
– По-моему, до моего прихода они занимались армрестлингом. Рожи у обоих были багровые, а мистер Данн говорил так, будто к его спине приставили нож.
Одноклассники смотрели на него округлившимися глазами. Деклан никогда не отличался избытком воображения, поэтому то, что он рассказывал сейчас, было, по-видимому, правдой. Все послушно вытащили из портфелей книгу Вергилия. Нет, они не читали и не переводили текст, поскольку такого приказания не поступало. Но на парте перед каждым учеником лежал открытый томик «Энеиды», и все они с испугом смотрели на дверь, словно ожидая, что вот-вот она откроется и войдет истекающий кровью мистер Данн с кинжалом, торчащим из-под лопатки.
На следующий день было сделано эпохальное объявление. Оно состояло из двух частей. Первое: в сентябре под руководством мистера Эйдана Данна стартует новый проект – вечерние образовательные курсы для взрослых. Второе: нынешний директор школы мистер Джон Уолш покидает свой пост в связи с уходом на пенсию, а его место занимает мистер Тони О’Брайен.
В учительской сыпались поздравления. Поздравляли и Эйдана, и Тони. Откупорили две бутылки шампанского и пили из чайных кружек за здоровье обоих виновников торжества.
Удивлению не было границ. Подумать только – вечерние курсы! Идея об их создании высказывалась и раньше, но совет управляющих каждый раз ее отвергал. Причины находились самые разные: образовательных курсов для взрослых в городе и без того хватает и с ними будет трудно конкурировать; учителям придется оставаться после основной работы; курсы должны сами себя финансировать, и это тоже целая проблема. Как же все-таки вышло, что эту идею приняли?
– Очевидно, Эйдану удалось их убедить, – отвечал Тони О’Брайен, заново разливая по кружкам шипучий напиток.
Пора было расходиться по домам.
– Даже не знаю, что и сказать, – проговорил Эйдан, обращаясь к своему новому директору.
– Мы с тобой заключили договор. Ты получил что хотел, а сейчас отправляйся прямиком к жене и дочерям и расскажи им в красках о своем достижении. Преподнеси это как великую победу. Ты ведь действительно мечтал именно об этом, а вовсе не о том, чтобы воевать с чиновниками от заката до рассвета! А ведь должность директора требует именно этого.
– Позволь мне кое-что спросить у тебя, Тони. Почему тебя волнует то, как я преподнесу все произошедшее моей семье?
– Все очень просто. Я тебе уже говорил, что ты мне нужен. Но ты мне нужен энергичным и довольным жизнью. А если ты будешь жаловаться домашним, будто тебя обошли, задвинули в угол и все такое, то и сам снова начнешь верить в эту дребедень.
– Логично.
– Кроме того, и семья порадуется за тебя, услышав, что ты получил то, о чем так давно мечтал.
Выходя из школы, Эйдан на секунду остановился, потрогал стену, с которой осыпалась штукатурка, посмотрел на ржавеющие замки и подумал: «Тони прав, я и впрямь не знал бы, с какой стороны подступиться ко всему этому». Затем он перевел взгляд на пристройку, где, по их договоренности с Тони, должны были разместиться вечерние курсы. В ней имелся отдельный вход, и слушателям не придется проходить через всю школу. Там располагались гардероб и две большие классные комнаты. Идеальное место для курсов!
Чудной все-таки парень этот Тони! Эйдан пригласил его на сегодняшний вечер в гости, чтобы познакомить с семьей, а тот отказался, заявив, что «пока не готов». Сказал, что это мероприятие может подождать до сентября, когда начнется новый учебный год.
– Кто знает, что случится до того времени!
Таковы были его слова – странные, как пара обуви, состоящая из двух левых ботинок. И все же назначение этого человека директором – самое лучшее, что могло выпасть на долю Маунтинвью.
Оставшись в здании школы один, Тони О’Брайен глубоко затянулся сигаретным дымом. Отныне он будет курить только в своем новом кабинете, но за его пределами – никогда! В окно он видел, как Эйдан Данн дошел до школьных ворот и даже любовно погладил их. Он – хороший учитель и хороший человек. Он заслуживает того, чтобы сделать ему подарок – даже такой, как вечерние курсы. Хотя за этим стоит чертова уйма самой поганой работы: надо будет воевать с Комитетом по образованию, с советом управляющих, давать лживые заверения в том, что эти курсы будут полностью самоокупаемыми, хотя любому дураку понятно, что такое невозможно.
Тони глубоко вздохнул. Он надеялся, что, придя домой, Эйдан сумеет преподнести новости семье так, как надо. В противном случае будущее его отношений с Гранией Данн – первой девушкой, которая стала ему по-настоящему близка и дорога, – обещает быть весьма проблематичным.
– У меня очень хорошие новости, – сообщил Эйдан своим домашним за ужином. Он рассказал им о вечерних курсах, о школьной пристройке, о том, как он намерен распорядиться средствами, которые ему будут выделены, и о том, как он сам будет преподавать итальянский язык и культуру.
Энтузиазм Эйдана оказался заразителен. Жена и дочери засыпали его вопросами. Есть ли возможность развесить в пристройке картины, плакаты и карты? Будут ли они висеть там постоянно или только во время занятий? Кого из специалистов он намерен пригласить для чтения лекций? Будут ли на курсах изучать итальянскую кухню? Будут ли студенты слушать арии из итальянских опер?
– Не кажется ли тебе, что такая нагрузка окажется для тебя непосильной: исполнять обязанности директора да еще вести эти курсы? – спросила Нелл.
– О нет, я займусь курсами вместо того, чтобы быть директором, – с воодушевлением пояснил Эйдан и посмотрел на лица женщин. На них не отразилось ни разочарования, ни удивления. Похоже, они посчитали сделанный им выбор вполне резонным и правильным. И что удивительно, точно такое же чувство стало все больше крепнуть в его собственной душе. Может, этот чудак Тони О’Брайен на самом деле гораздо умнее, чем о нем привыкли думать?
В этот вечер они четверо беседовали между собой как настоящая семья. Какие понадобятся учебники? В каком объеме нужно преподавать итальянский – в облегченном, чтобы суметь объясниться, поехав на каникулы в Италию, или необходимо углубленное изучение языка? Тарелки были отодвинуты в сторону, а Эйдан делал пометки в блокноте.
Позже, гораздо позже Бриджит спросила:
– Но если ты отказался от места директора, кто же теперь займет этот пост?
– А, есть у нас один – Тони О’Брайен, учитель географии. Хороший парень. Он сумеет вытянуть Маунтинвью.
– Я так и знала, что женщину директором нипочем не назначат! – скептически фыркнула Нелл.
– Ну почему же, в конкурсе участвовали две женщины, но затем они сняли свои кандидатуры в пользу более подходящего человека, – ответил Эйдан и налил всем еще по бокалу вина, которое он купил, чтобы отпраздновать радостные новости.
Скоро он переедет в свою новую комнату. Сегодня Эйдан обмеряет ее, чтобы знать, какого размера нужны полки. Один из учителей их школы в свободное время плотничает, и его можно попросить сделать полки для книг и подставки для итальянских блюд.
Они не заметили, как Грания потихоньку встала из-за стола и вышла.
Тони сидел в гостиной и ждал. Она обязательно придет – хотя бы для того, чтобы сказать, сколь сильно ненавидит его. Это – в лучшем случае. Раздался звонок в дверь. На крыльце стояла она, с красными, заплаканными глазами.
– Я купил кофеварку, – сказал он, – и настоящего колумбийского кофе. Я правильно поступил?
Она вошла в комнату – юная и неуверенная в себе. Уже неуверенная.
– Какой же ты негодяй! Мерзкий, лживый негодяй!
– Ничего подобного. – Он говорил очень спокойно. – Я порядочный человек, и ты должна мне верить.
– Я не верю ни одному твоему слову! Ты с самого начала смеялся и надо мной, и над моим отцом – даже по поводу кофейника! Ну что ж, давай потешайся над нами и дальше! Я пришла, чтобы сказать, что ты – самый низкий человек на свете! Надеюсь, мне никогда в жизни не придется встретить мужчину хуже, чем ты! Надеюсь, что я буду жить долго-долго, узнаю многих людей, но ни одного такого, как ты, что я никогда больше не доверюсь человеку, которому плевать на чувства других! Если Бог существует, пусть Он поможет мне в этом!
Отчаяние девушки было столь велико, что Тони даже не осмелился протянуть руку и прикоснуться к ней.
– Еще сегодня утром я и понятия не имел, что ты – дочь Эйдана Данна, – заговорил Тони. – Еще сегодня утром я не знал, что он считает, будто должность директора уже у него в кармане.
– Ты мог бы сказать мне! Ты мог мне все рассказать! – крикнула Грания.
Внезапно он почувствовал себя безумно уставшим. У него был очень тяжелый день.
– Нет, я не мог, – тихо заговорил он. – Я не мог сказать тебе: «Твой папа заблуждается. На самом деле директорское место получит твой возлюбленный». Если уж речь зашла о порядочности, то с моей стороны она заключалась в том, чтобы не позволить ему выставить себя в дурацком свете, смягчить ожидавшее его разочарование. И вот он получил то, что было ему действительно нужно, – новую, ответственную и интересную должность.
– Ну да, конечно! – с горьким сарказмом проговорила Грания. – Ты подарил ему вечерние курсы, как свистульку несмышленому малышу, и погладил по головке!
Голос Тони О’Брайена прозвучал холодно:
– Что ж, если ты представляешь себе это именно в таком свете, вряд ли мне удастся переубедить тебя. Если ты не видишь, что на самом деле это – прорыв, начало чего-то нового, что, возможно, изменит жизнь многих, и в первую очередь твоего отца, мне остается только сожалеть. Сожалеть и удивляться. Я полагал, что ты проявишь большее понимание.
– Я не ваша ученица, мистер О’Брайен, и на меня не подействует это ваше укоризненное покачивание головой! Ты обманул и меня, и моего отца!
– И каким же, интересно, образом?
– Ему не известно, что ты затащил в постель его дочь, выведал у нее о его надеждах и перебежал ему дорогу. Вот каким!
– И ты, желая папе добра, наверняка рассказала ему об этом?
– Ты прекрасно знаешь, что нет. Но дело вовсе не в том, что ты спал с его дочерью. Подумаешь, одна случайная ночь…
– Я надеюсь, что ты не думаешь так на самом деле, Грания. Ты очень – очень! – дорога мне, и я не хочу тебя терять.
– Ага, охотно верю!
– Не стоит язвить, я говорю чистую правду. Тебе это может показаться странным, но меня прельщают даже не твои красота и молодость. Я встречался со многими красивыми девушками, и если мне понадобится компания такого рода, поверь, я без труда ее найду. Но ты другая. Если ты уйдешь от меня, я потеряю нечто очень важное. Хочешь – верь, хочешь – нет, дело твое, но я говорю тебе правду.
Некоторое время в комнате царило молчание. Они смотрели друг на друга. Потом Тони заговорил снова:
– Твой отец приглашал меня в гости, чтобы познакомить со своей семьей, но я ответил, что подожду с этим до сентября. Сентябрь еще далеко, сказал я, и кто знает, что случится до того времени.
Она пожала плечами.
– На самом деле я думал не о себе, а о тебе. Либо ты по-прежнему будешь полна гнева и обиды, и когда я позвоню тебе, ты бросишь трубку. Либо мы снова окажемся вместе, будем любить друг друга искренне и нежно, вспоминая то, что произошло сегодня, как плохой сон.
Грания ничего не ответила.
– Значит, до сентября, – проговорил он.
– Пусть будет так, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.
– Я не стану беспокоить тебя, Грания. Если захочешь, позвони мне сама. Я буду здесь и буду с нетерпением ожидать нашей новой встречи. Нам необязательно быть любовниками, если ты этого не хочешь. Если вчерашняя ночь была для тебя «случайной», я больше не хотел бы тебя видеть. Если бы эта ночь была случайной и для меня, я предпочел бы, чтобы все закончилось сейчас. Но я буду здесь и буду ждать твоего возвращения.
Ее лицо по-прежнему оставалось напряженным и расстроенным.
– Очевидно, я должна позвонить первой, чтобы убедиться в том, что с тобой нет девушки из тех, о которых ты говорил?
– Их не будет, пока ты не вернешься, – ответил он.
Она покачала головой и сказала:
– Вряд ли это случится.
– Давай договоримся: никогда не говори «никогда». – Его улыбка была доброй и открытой.
Он стоял в дверях, а она уходила вниз по дороге – засунув руки в карманы куртки и низко опустив голову. Она была одинока и растеряна. Ему хотелось догнать ее и вернуть, но время для этого еще не пришло.
И все же он сделал то, что был должен. У них могло бы вообще не быть будущего, если бы он пассивно наблюдал, как тонет Эйдан, и морочил бы голову его дочери, утверждая, что ничего не знал. Интересно, подумал он, какую ставку азартный человек сделал бы на то, что Грания когда-либо вернется? И решил: пятьдесят на пятьдесят.
Шансы на то, что увенчается успехом затея с вечерними курсами, были куда меньше – по крайней мере, для любого здравомыслящего человека. Они были обречены еще до своего рождения.