Сколько лет было Хелене, когда она впервые увидела компьютер? Лет восемь? Девять? Она уже не помнила это точно, помнила только, это произошло у дяди Зигмунда. Конечно, у дяди Зигмунда. Этого она никогда не забудет.
Они навестили его после того, как он вернулся из очередного путешествия. На этот раз – из Южной Америки. Он показывал им изображения умопомрачительных гор, это были Анды, пушистых лам, которые с любопытством заглядывали в камеру, перуанцев в забавных шляпах и пестрых нарядах. Он побывал в джунглях и в древнем заброшенном городе высоко в горах, построенном невероятно давно, но никто не знал, кем или даже как – как они подняли все эти огромные камни на такую высоту? И, наконец, он побывал в Рио-де-Жанейро. Это название очаровало Хелену. Звонкое «ж», с которого начиналось последнее слово, звучало так сказочно многообещающе. Еще он сделал фотографии на пляже, фотографии красивых женщин в купальниках, с бронзовым загаром, длинными черными кудрявыми волосами и темными глазами под длинными ресницами, которые соблазнительно смотрели и смеялись в камеру, и таких снимков он показывал довольно много, пока мама с негодованием не заметила, что уже достаточно.
Об этой поездке он тоже напишет репортаж, как всегда. От также сообщил, что этот репортаж должен появиться везде, но названия журналов ни о чем не говорили Хелене.
Она любила посещать дядю Зигмунда. Ей нравилось находиться в его затхлом маленьком домике, таинственно темном и сумрачном, пахнущем табаком и Востоком. На каждой стене висели памятные вещи со всего мира, по которому дядя бесстрашно разъезжал, – резные маски из черного дерева, привезенные из Африки и изображавшие жуткие лица, устрашающе длинные ножи и копья, привезенные дядей Зигмундом с далеких островов, изящно расписанная фарфоровая посуда из Японии, роскошные красно-золотые китайские веера из рисовой соломки или шкуры животных, от которых исходили посторонние запахи: запах крови, смерти и опасности. Весь дом был – нет, не музеем, чем-то больше, словно, передвигаясь по комнатам, можно было одновременно проделать путь по воспоминаниям дяди Зигмунда о его путешествиях.
Ее брат Армин не пошел вместе с ними. У него нет желания слушать, что происходило с другими людьми во время их путешествий, сказал он; и вообще, он бы предпочел сам когда-нибудь отправиться в путешествие по миру. Правда, Армин все равно терпеть не мог дядю Зигмунда, а Хелена не знала почему.
Так или иначе, но именно в тот день, показав им за кофе и ореховым пирогом фотографии из своего путешествия и рассказав о приключениях в далекой Южной Америке, дядя Зигмунд добавил:
– А еще я должен кое-что вам показать. В первую очередь это заинтересует тебя, Йоханн.
– Меня? – удивился отец Хелены. – Это почему же?
На что дядя Зигмунд заложил большие пальцы за крохотные карманы своего жилета и оглушительно засмеялся в свойственной ему манере.
– Я инвестировал часть своего гонорара в будущее. Пройдите и взгляните!
Затем все они встали и проследовали за ним в кабинет, в его святая святых, комнату с эркером на втором этаже, откуда открывался вид на весь город. И отец остановился в дверях и воскликнул:
– Компьютер! Ты купил себе компьютер!
– Точно, – произнес дядя Зигмунд. – Старая печатная машинка окончательно отслужила свой срок. На этом устройстве я могу писать свои тексты, перерабатывать и изменять их столько раз, сколько потребуется, и, только когда они готовы к печати, я их распечатываю. А многим редакторам даже этого не требуется, потому что многие газеты и журналы уже имеют компьютеры и подключены к глобальной сети. Я просто отправляю им текст по электронной почте.
«Устройство», о котором шла речь, представляло собой огромный предмет мебели из древесины дуба. Оно стояло у стены и выглядело как секретер, но не тот изящный секретер с узкими ножками, за которым мать Хелены отвечала на письма, а неуклюжий, угловатый предмет, весивший, казалось, тонну. Дядя Зигмунд открыл две деревянные дверные створки, за которыми появился экран, затем сдвинул назад часть столешницы: под ней находилась клавиатура, выглядевшая почти так же, как печатная машинка ее отца, с которой Хелене время от времени разрешалось играть. Когда дядя щелкнул потайной переключатель, за продолговатыми вентиляционными решетками на боковой части аппарата началось мощное жужжание и гудение. Хелена внимательно осмотрела предмет и обнаружила сбоку две украшенные резьбой секции: в одной лежала стопка белой бумаги, в другой – один листок с несколькими строчками текста.
– Печатное устройство, – пояснил дядя Зигмунд, обращаясь к отцу Хелены. – Причем, если бы мне пришлось сделать выбор еще раз, я бы предпочел модель с отдельным печатным устройством. Правда, в таком случае вокруг стола будет разбросан кабель и потребуется на одну розетку больше, но рядом с принтером постоянно что-нибудь находится, и каждый раз мне приходится все это отсюда вытаскивать, чтобы добраться до задней заслонки.
– Типичные мужчины, – произнесла мама. – Вечно должны обладать самыми новейшими игрушками.
– Напротив, дорогая сестра, – возразил дядя Зигмунд с напускной улыбкой. – Это не игрушка, это будущее. Через несколько лет компьютеры станут абсолютно привычными и будут повсюду в современном мире.
– Я даже и не знаю, для чего обычному человеку может понадобиться такое устройство.
– Например, чтобы попрактиковаться и расширить свои знания иностранного языка. В настоящее время почти в каждой западной стране существует так называемый форум, на котором можно обсудить с другими всевозможные темы с помощью компьютера. Таким образом, можно вступать в контакт с людьми по всему миру, а, учитывая то, что мы пережили, это только к лучшему. Только взаимопонимание между народами, причем на всех возможных уровнях, может обеспечить мир и предотвратить повторение столь ужасной войны.
Мама неодобрительно наблюдала за тем, как отец опустился на колени и через заслонку на боковой стороне устройства обследовал его внутренности.
– Это все хорошо, но мне не верится, что эти устройства войдут в обиход.
– О, это ведь несомненно, – возразил дядя Зигмунд. – Подумай о том, как быстро вошли в обиход портативные телефоны. И это притом, что необходимая технология была впервые разработана во время войны. Компьютеры существуют уже несколько десятилетий, но эта новая технология скоро сделает их доступными для всех.
Мама поморщилась. Хелена не любила это ее выражение лица, потому что так она выглядела некрасиво.
– Во-первых, я нахожу эти портативные телефоны ужасными, – возразила мама, – а во-вторых, они распространяются по всему миру так быстро только потому, что державы-победительницы украли после войны все наши патенты и теперь каждый может производить все, что изобрели немецкие техники.
Дядя Зигмунд невозмутимо пожал плечами.
– Возможно, но именно это и сделало их такими дешевыми. Это рыночная экономика. Почитай Адама Смита.
– Ты, конечно, снова заступаешься за американцев.
– Не за американцев. За здравый смысл.
Отец поднялся после осмотра, отряхнул пыль с колен и произнес:
– Я не ошибся? У тебя есть собственный накопитель данных на устройстве?
– Да. Самый большой из имеющихся в наличии.
– Разве подключение к хранилищу данных не значительно лучше? Безопаснее, прежде всего?
Дядя Зигмунд потеребил свою бороду.
– Честно говоря, я не доверяю этим службам. Да, возможно, они обеспечивают бо́льшую безопасность от потери данных. Но только то, что я храню в своем доме, принадлежит мне, и, кроме всего прочего, никто другой не сможет туда заглянуть. Не известно же, кто там все читает, в этом центре хранилища данных.
– Я даже и не знал, что ты склонен к мании преследования, – возразил отец. – Судя по тому, что я прочитал, преимущество службы хранилища…
– Йоханн! – прервала его мама. – Надеюсь, ты не собираешься обзаводиться такой ужасной машиной! Я не допущу появления подобного монстра в нашем доме – это я тебе сразу говорю.
Отец провел рукой по гладко зачесанным назад волосам.
– Ну, он стоял бы в моем кабинете, а не в жилой комнате…
Дальше Хелена не следила за дискуссией. Время от времени ей разрешали играть с пишущей машинкой отца, она даже печатала на ней письма своей бабушке. Сначала это была многочасовая работа, всегда в поисках нужной кнопки, но это доставляло ей какое-то удовольствие.
Но такой компьютер – он выглядел еще прекрасней! Теперь, когда у нее появилась возможность присмотреться к клавиатуре, она увидела, что на ней есть множество клавиш, о которых она и понятия не имела, для чего они предназначались. Ей очень хотелось нажать на них, но она не осмеливалась, поскольку дядя Зигмунд только недавно купил устройство и его можно было легко сломать.
К сожалению, мама добилась своего, и отец не обзавелся компьютером, даже в своем кабинете. К чему это, думала мама, в конце концов, у него есть фрау Винтербах, секретарша, выполнявшая в течение многих лет все, что нужно было сделать в кабинете хирурга.
Все свое детство Хелена слышала, что дела у всех плохи, но она так и не поняла, что же это значит, ведь у них, насколько она могла судить, всё в порядке? Они жили в большом красивом доме, окруженном великолепным садом, где цвело множество цветов и пели птицы, и у них был садовник, герр Хайнрих, который обо всем заботился и пил пиво всякий раз, когда ему казалось, что за ним никто не следит. Но Хелена очень хорошо его видела. У них была кухарка, Йоханна, которая изо дня в день хлопотала на кухне, вечно в своем синем фартуке в цветочек, и у нее всегда было что поесть, даже если голод настиг между приемами пищи. И у них была горничная, Берта, с широкими плечами и носом картошкой, немногословная, но она всегда держала все в чистоте и порядке. С ней внимательность подводила Хелену: она никогда не могла уследить, как и когда Берта делала то, что делала, именно поэтому Хелене представлялось настоящим чудом то, что квартира постоянно оставалась чистой, хоть и двигалась Берта медленно. Кроме того, никто никогда не знал, где ее встретит. Куда бы вы ни направлялись в доме, в любой момент могло случиться так, что Берта неожиданно выйдет из тени и загадочно взглянет на вас, неторопливо ступая своей дорогой.
Короче говоря, она наводила на Хелену ужас. Но больше не было ничего особенного, на что ей можно было бы пожаловаться.
Отец иногда жаловался на свою работу в клинике и на своего начальника, профессора доктора Фройденбергера, который иногда критиковал его работу. Однажды Хелена услышала, как отец сказал матери: «Теперь Фройденбергер назначил моим руководителем Ландау, хотя была моя очередь продвижения по службе. Если дело касается выгоды, жиды всегда держатся вместе».
Но даже если отец порой раздражался и иногда жаловался, тем не менее дела у него были не так уж и плохи.
Впрочем, уж кому на самом деле было плохо, так это его пациентам. И притом им было плохо не просто потому, что они были больны, а потому, что они часто не могли заплатить за свое лечение. Хелена не понимала всех подробностей, но, так или иначе, у отца часто возникали трудности с получением денег, причитающихся ему за работу, и тогда она нередко слышала, как он говорил, что наступили тяжелые времена. Иногда он говорил, что совершенно несправедливо Германия теперь является самой бедной страной в мире, и только потому, что проиграла в крупной войне. В конце концов, остальные так же виноваты, что война вообще разразилась.
Мать часто бранилась из-за того, что отец все-таки лечил больных, соглашаясь на уплату в рассрочку, бартерные сделки и прочее, а порой и вообще отказывался от гонорара. По словам матери, это стоит ему не только рабочего времени, но также и материалов, необходимых для проведения операций, и уж эти затраты в любом случае ложились на них. А они не могут решить проблемы Германии в одиночку.
Когда Хелена спросила отца, зачем он это делает и лечит больных бесплатно, он объяснил ей клятву Гиппократа, которую должен дать каждый врач, прежде чем ему разрешат практиковать, и что его долг – облегчить страдания, когда это в его власти, и эти слова внушили Хелене большое уважение.
Вскоре после этого Хелена нашла в саду птицу со сломанным крылом, дрозда, и, подумав о клятве Гиппократа, она взяла птицу и понесла ее в дом, потому что знала, что в противном случае ее съест очередная кошка, которой птица попадется на пути. Это было в воскресенье, отец как раз был дома и помог ей наложить на сломанное крыло шину, чтобы оно срасталось как следует. Затем они взяли из книжного шкафа «Жизнь животных» Брема и проверили, чем следует кормить животное, пока оно находится на попечении Хелены. Когда они рассказывали об этом за ужином, отец произнес:
– Быть может, наша Хелена станет ветеринаром, кто знает? – и было видно, что эта мысль не казалась ему плохой.
Мама, которая во второй половине дня была приглашена на чашку кофе к одной из своих многочисленных подруг и потому не была свидетелем последних волнительных часов, кисло улыбнулась, когда отец сказал это, и по ней было видно, что эта идея ей не понравилась.
Хелена нарекла птицу именем Чип, потому как ей показалось, что правильнее выбрать имя, которое птица могла бы произнести сама. Чип действительно выздоровел и через несколько недель был выпущен на свободу. Но он не обратился в бегство, а долгое время оставался поблизости, то и дело появлялся перед окном Хелены и что-то щебетал ей, и Хелена была убеждена, что таким образом он хочет выразить ей свою благодарность за то, что она для него сделала. Но со временем эти визиты случались все реже, а в какой-то момент и вовсе прекратились. Наверное, сказала она себе, просто пришло время Чипу двигаться дальше.
Некоторое время спустя Хелена нашла в саду другое раненое животное, на сей раз это был кролик. У него были серьезные раны от укуса на спине, отсутствовала часть меха, и он даже не пытался убежать, когда Хелена подняла его с земли, чтобы отнести в дом.
Но на этот раз дома была мама, и она твердо сказала:
– Нет, об этом не может быть и речи. Это не ветеринарная клиника, и ты ее здесь не откроешь. Отнеси его туда же, где ты его нашла.
– Но тогда он умрет! – запротестовала Хелена.
– Так бывает в природе, – невозмутимо возразила мама.
Хелена снова подняла дрожащий окровавленный комок меха, но не понесла его обратно в сад, а прокралась на чердак и спрятала его в ящике, набитом старыми тряпками. Она поставила перед животным крышку, полную воды, чтобы оно могло пить оттуда без особых усилий, а затем убежала к Рут, своей лучшей подруге.
Они с Рут Мельцер дружили с первого школьного дня, а также сидели за одной партой, хотя учителям не нравилось, когда подруги сидели вместе. Рут, конечно, тоже была знакома с Чипом, но причина, по которой Хелена побежала к ней, заключалась в том, что отцу Рут принадлежала придворная аптека в городе, представлявшаяся Хелене единственной надеждой получить необходимые для лечения кролика дезинфицирующие средства.
Рут мгновенно заинтересовалась, когда Хелена рассказала ей о кролике, его серебристо-сером мехе и больших, наполненных страхом глазах, которыми зверек смотрел на нее. Вместе они спустились в завораживающие, пахнущие химией комнаты, где располагались полки со стеклянными бутылками, наполненными таинственными жидкостями, и выпросили у отца Рут, худощавого мужчины с жидкими волосами, маленький флакон с дезинфицирующим средством и несколько бинтов.
– У них была повреждена упаковка, я все равно не смогу их продать, – сказал он. – Но для кролика они могут пригодиться.
Когда они со своей добычей добрались до чердака, кролик уже выпил всю воду и больше не дрожал. Дезинфекция ран, несомненно, причинила ему боль, хорошо, что Рут была рядом и удерживала животное, пока Хелена вытирала кровь, устраняла налипшую на рану грязь, дезинфицировала ее и, наконец, перевязывала. После этого кролик был настолько измотан, что заснул.
– Как ты его назовешь? – спросила Рут, пока они вместе смотрели на спящее, тяжело дышащее животное.
– Я не знаю, – ответила Хелена. Она еще не задумывалась над этим.
– Как по мне, так он выглядит как майстер Лампе, – сказала Рут. – Так называли зайцев в старых немецких стихотворениях. И у Гёте тоже.
Это было типично для нее. Рут была маленькой и коренастой, ее темные волосы были заплетены в две толстые косички, она больше походила на крестьянскую девочку, но на самом деле никогда не уезжала из города и любила стихотворения. Она их не только любила, она могла прочесть наизусть кучу стихов и знала все о поэтах, которые их написали. Ее любимым поэтом был Рильке, но Гете, как она говорила, был «тоже довольно хорош». Кроме того, у нее был самый красивый почерк в классе, и всякий раз, когда нужно было что-нибудь красиво написать – например, плакат, – это поручали Рут.
– Но ведь на самом деле это не заяц, – отметила Хелена, – а кролик.
– Тогда назови его Лампик.
Поскольку Гете вряд ли мог возразить, да и, с другой стороны, это был вовсе не заяц, то с тех пор кролика звали Лампик, а они обе прокрадывались к нему всякий раз, когда им это удавалось.
Однажды брат Хелены разузнал, чем они занимаются, и начал насмехаться над ними.
– Было бы лучше, если бы вы оставили его умирать, – считал он. – Слабый должен умереть, чтобы выжил сильнейший. Таков закон природы. Только сила дает право на жизнь.
– Хелена проявила сострадание, – произнесла Рут, пока Хелена была слишком напугана, чтобы сразу ответить.
Он донесет обо всем маме – это Хелена знала точно. Они с Армином с раннего детства были как кошка с собакой и ссорились по любому поводу, и всякий раз это заканчивалось тем, что Хелена чувствовала себя маленькой и глупой.
– Сострадание! – презрительно повторил Армин. – Сострадание – это тоже слабость.
У Хелены промелькнула спасительная мысль.
– Если ты расскажешь маме о кролике, – решительно заявила она, – то я сообщу ей, что ты втихаря куришь.
Армин испугался.
– Ты этого не сделаешь! – рассердился он. Ему было известно, что отец был против того, чтобы его дети курили, так как считал курение вредным для здоровья. Отец очень красочно рассказывал обо всех почерневших легких, которые ему приходилось видеть в своей жизни.
Хелена стойко выдержала яростный взгляд своего брата.
– Хочешь поспорить?
– Она тебе не поверит.
– Я знаю, где ты прячешь свои сигареты.
– Я легко спрячу их в другом месте.
– Мне также известно, где ты их покупаешь, – возразила Хелена. – И герр Пфеффер наверняка не станет врать, выгораживая тебя, когда она его спросит.
На это Армин ничего не ответил. Потом, поразмышляв какое-то время, он заявил:
– Мне плевать на вашего тупого кролика. Делайте, что хотите.
Затем он исчез.
Он не выдал ее тайну, но мама все равно узнала и сильно рассердилась из-за того, что Хелена не повиновалась ее указаниям.
– Я просто хочу, чтобы было кого любить! – запротестовала Хелена.
– Но не животное же! – воскликнула мама.
В конце концов мама согласилась на сделку: Хелене разрешили держать животное дома и ухаживать за ним еще четыре недели, но после этого его увезут в лес без всякой дополнительной отсрочки.
Но этого не случилось. Лампик умер еще до конца второй недели, и никто не знал почему, ведь казалось, что он постепенно выздоравливает. Почему-то Хелена была уверена, что он бы выжил, если бы остался необнаруженным, и она роптала на судьбу, потому что у нее не было дома, где она могла бы делать всё, что захочется.
Потом началась напряженная пора вступительных экзаменов в гимназию. Напряженной она была в меньшей степени из-за Хелены, которая постоянно получала хорошие оценки в школе, не прилагая особых усилий, так что никто не сомневался в ее пригодности к гимназии, а скорее из-за Рут, испытывавшей при всех своих прочих талантах ужасные сложности в арифметике. Но ей удалось сдать соответствующий экзамен с горем пополам, и так вышло, что в мае 1931 года обе девочки впервые поднимались вместе по старинной лестнице Луизеншуле, единственной женской гимназии в Веймаре.
Но старинная не значит старомодная, отметила Хелена, когда они обратились в секретариат, чтоб зарегистрироваться, и увидели, что там используют компьютер. Это было более изящно и современно выглядящее устройство, чем то, которое она в свое время видела у дяди Зигмунда. Но, как бы там ни было, устройство знало их имена и семейные данные и одним нажатием кнопки выплюнуло их ученические удостоверения.
Как и следовало ожидать, Рут в кратчайший срок стала любимой ученицей их учителя немецкого языка, профессора Вольтерса, мужчины с седой эспаньолкой и внушительным брюшком, который всегда казался несколько погруженным в свои мысли, но, если предоставить ему правильные реплики, мог забыться в декламации стихов или даже целых отрывков из пьес. В такие моменты он казался актером, ошибившимся сценой, и то, что все школьницы смеялись над ним, от него ускользало.
При этом Рут никогда не смеялась. Она боготворила профессора Вольтерса так же, как и он ее, и, ко всеобщему веселью, защищала его от насмешек класса.
И если она была обречена на одни пятерки по немецкому, то математика стала для нее ежедневным кошмаром, ведь теперь уже одной арифметики было недостаточно и нужно было понимать и разбираться в более сложных взаимосвязях. Что касается математики, Рут целиком и полностью зависела от помощи Хелены, от того, чтобы списывать у нее домашние задания, получать необходимые разъяснения и в чрезвычайной ситуации, то есть на экзаменах, получать от Хелены подсказки с правильными ответами. Несмотря на все старания подруг, оценки Рут по математике оставались настоящей катастрофой. Отец Рут регулярно заламывал руки над головой. Как же она сможет перенять аптеку, если она не освоила даже исчисление процентов?
– Мне придется выйти замуж за математика, – поделилась Рут, единственный ребенок своих родителей, с Хеленой одной идеей о том, как разрешить эту дилемму.
Возможно, высказала свое мнение Хелена, стало бы лучше, если бы у них в следующем году появился другой учитель. По ее мнению, бо́льшая часть страданий Рут была связана с тем, что профессор Касперский, говоривший с русским акцентом и смотревший пронизывающим взглядом, просто не умел хорошо объяснять предмет. Он быстро терял терпение, если кто-то переспрашивал, и, казалось, совершенно забыл, каково это – чего-то не знать.
И это произошло. После первого учебного года Рут с горем пополам перешла во второй класс, и у них появилась новая учительница по математике, фрау Перльман, которая умела спокойно и наглядно объяснять, и оценки Рут стали лучше, впрочем, это еще долго не означало, что они стали хорошими.
Во время пасхальных каникул Хелена снова нашла нуждающееся в помощи животное: подброшенного котенка, которому было всего несколько дней от роду. Она сразу же принесла его к Рут, ведь ее мама не возражала против их попыток позаботиться о нем вместе. На этот раз им это удалось: котенок выжил и остался в доме Мельцеров, красивый, ласковый зверек с элегантной бело-серой тигриной окраской, отзывавшийся на кличку Найденыш.
Хелена боялась язвительных замечаний брата по поводу ее перевода в гимназию. Сам он провалил экзамен, а впоследствии заявил, что не хочет ходить в школу дольше, чем это необходимо в обязательном порядке. Но когда она принесла домой табель успеваемости, он, к ее удивлению, поздравил ее и со всей серьезностью заявил, что гордится ею.
– Может быть, ты и в самом деле станешь ветеринаром, – сказал он. – Папа, во всяком случае, был бы в восторге, я думаю.
Его собственные амбиции были сосредоточены исключительно на спорте. Он плавал, присоединился к гандбольной команде, ездил на велосипеде и только что начал стрелять из лука. Со своей командой по гандболу он занял второе место на соревновании, принес домой серебряную медаль и рассказывал о желании стать профессиональным спортсменом – намерении, встретившем ожесточенное сопротивление со стороны родителей.
Для Хелены и Рут даже спустя год гимназия все еще оставалась миром, в которым они недостаточно хорошо разбирались. Старшие говорили о вещах, которых они не понимали, да и вообще не общались с теми, кто еще не перешел хотя бы в четвертый класс, по крайней мере серьезно.
Однажды из старого громкоговорителя, пищащего и свистевшего хуже, чем на вокзале, по гимназии раздалось сообщение ректора, согласно которому ученицам гимназии «запрещались любые политические высказывания под угрозой отчисления».
Что бы это могло значить, спросила Хелена свою подругу.
– Речь идет о краснорубашечниках против коричневорубашечников.
– А это что значит? – переспросила Хелена.
Но Рут знала так же мало, как и она, и они не нашли никого, кто разъяснил бы им это.
Однажды, когда Хелена вернулась из школы домой, у них в гостях был дядя Зигмунд, он сидел вместе с отцом и матерью в столовой.
– И что это значит – Немецкий форум? – спрашивала мама как раз в тот момент, когда Хелена вошла в дом.
– Это форум для дискуссий в глобальной сети, – пояснил отец. – Стать участником может каждый, кто обладает гражданством Германии. Необходимо по почте подать заявку на доступ, затем получить персональный гражданский номер и пароль для доступа, а потом можно написать всё, что захочешь, или прокомментировать то, что уже написали другие. Дискуссия, но в письменной форме. Это называется коллективное средство массовой информации.
– Причем теперь это можно назвать еще и электронной стеной общественного туалета, – посетовал дядя Зигмунд. – Раньше для доступа требовался компьютер, а компьютеры были в университетах или библиотеках или же стоили кучу денег, и это обеспечивало предварительный отбор собеседников. Но с тех пор, как доступ к форуму стал открыт с любого телефона, то присоединиться может любой идиот, и не только может, но и делает это. Многим безработным, похоже, больше нечем заняться, кроме как в кратчайшие сроки опустить любую длительную дискуссию до уровня полупьяной застольной болтовни или еще ниже.
– Но, – спросила мама с тревогой, такой нетипичной для нее, как показалось Хелене, – как они могут причинить тебе вред?
Хелена тихо сняла свой школьный портфель и тихо подошла к двери столовой, сомневаясь, следует ли ей сообщать о своем возвращении: вдруг тем самым она прервет важный разговор взрослых?
– Там есть некоторые, кто регулярно объединяется против каждого, чьи взгляды их не устраивают, – объяснил дядя Зигмунд. – Таких называют БНЧ, «бойцы за немецкую честь», иронично, разумеется. Ничто не чуждо этим типам настолько, как честь. Но они договариваются, пишут сотнями моему редактору и очерняют меня дичайшими обвинениями, которые только можно придумать. Звонит мне вчера редактор «Берлинской иллюстрированной газеты» и со всей серьезностью спрашивает, не потому ли я так часто ездил в Африку, что поддерживал там отношения с негритянками!
– Вот это да, – услышала Хелена, как возмущенно воскликнул отец.
Пожалуй, это был не самый подходящий момент, чтобы поприветствовать дядю.
Но и просто уйти она сейчас тоже не могла.
– Возмутительно, что он тебя вообще об этом спрашивает, – сказала мама.
– Audacter calumniare, semper aliquid haeret – это знали еще древние римляне, – произнес дядя Зигмунд. Хелена знала, что это значит: «Клевещи смело, всегда что-нибудь да останется». – Где те времена, в которые Вольтер говорил: «Мне ненавистны ваши убеждения, но я готов отдать жизнь за ваше право высказывать их»? В настоящее время свобода выражения мнений, по-видимому, означает свободу преследовать каждого, кто придерживается другого мнения. Для такого рода кампаний есть название: смыть кого-то в унитаз. Как раз это они пытаются провернуть со мной.
– Но зачем? – хотела узнать мама.
– Итак, представь себе дискуссию, в которой речь идет о будущем Германии, содержательную, интересную, оживленную дискуссию с самыми разными точками зрения. И вдруг появляется некто и самым примитивным образом нападает на евреев, да попросту поливает всех антисемитскими помоями. Все, что я сделал, так это задержался на его высказывании, а именно, что евреи виноваты в том, что Германия проиграла войну. Я привел несколько цифр о том, сколько немецких евреев были солдатами на войне, сколько из них пало, сколько было награждено орденами и так далее, – словом, доказал, что в таких утверждениях нет ни единой искорки правды. Н-да, и затем они накинулись на меня. «Симпатизирующий евреям» – вот как они меня прозвали, нет, вы только представьте! Таким образом стало ясно, откуда ветер дует: это была банда нацистов в глобальной сети. Их больше, чем штурмовых отрядов по пути в Берлин.
Возникла пауза, во время которой никто ничего не говорил, но казалось, что настроение в доме каким-то образом изменилось.
Наконец мама произнесла совершенно изменившимся голосом:
– Не кажется ли тебе несколько опрометчивым обвинять Гитлера в поведении каждого отдельного члена его движения? – Эти слова прозвучали так, словно она с отвращением поморщилась в отношении чего-то, что вызывало недовольство.
Хелена услышала вздох дяди Зигмунда, этот глубочайший вздох, при котором невольно становится страшно, что его дородное тело сдуется как воздушный шар, из которого спустили воздух.
– Ну, заступись еще за него, – произнес он, – за этого ефрейтора с усами Чарли Чаплина.
– Возможно, – возразил отец, – тебе стоит спросить себя, каким образом ты сам помог навлечь на себя столько негодования. Ничего против твоего мнения, на которое, конечно, ты имеешь полное право, но ты весьма неуважительно относишься к политику, который все-таки представляет значительную часть населения и в то же время выступает только за благосостояние Германии.
Грохот, донесшийся из столовой, заставил вздрогнуть Хелену снаружи, в коридоре. Что это было? Кто-то опрокинул стул? Как бы то ни было, она услышала, как дядя Зигмунд крикнул:
– Я не могу поверить, что вы оба действительно попались на этот крючок! Адольф Гитлер – кто это? Человек появляется ниоткуда! Он уже находился в заключении за попытку государственного переворота – путча против того самого государства, в правительство которого он сейчас хочет попасть! Да это неслыханно!
Кто-то, предположительно ее отец, невнятно пробормотал что-то, чего Хелена не расслышала. Затем она услышала, как дядя возразил:
– Это только потому, что Гитлер – первый политик, который догадался использовать телевидение для своей пропаганды. То есть вообще-то это придумал Геббельс, он в этом отношении ни перед чем не остановится.
– Может быть, это и так, – сказал отец, – но именно поэтому он прав во многом, что говорит. Я имею в виду, что состояние в империи на самом деле катастрофическое. Одна только безработица… в Германии, которая когда-то была мировой державой, лидером в области науки и техники! А сегодня весь мир жалостливо смотрит на нас свысока. Так просто не может продолжаться. Сколько еще Германия должна ползать на брюхе перед остальным миром только потому, что проиграла войну, в которой другие были так же виноваты? Германия нуждается в обновлении – для меня это очевидно, и если Гитлер – единственный, кто совершит эти обновления, то он получит мой голос.
Дядя Зигмунд фыркнул. Хелена могла представить его хорошенько: лицо покраснело, глаза блестят, ноздри яростно раздуваются. Его редко можно было увидеть таким, но, увидев, забыть было уже невозможно.
– А ты, Гертруда? – спросил он.
– Я думаю так же, как Йоханн.
– Моя родная сестра! – Снова это фырканье, но уже несколько сдержанное. – Неужели вы не читали его книгу? «Моя борьба»? В ней он совершенно ясно говорит, чего он хочет: войну. Ужасно скучное чтение, но он в мельчайших подробностях описывает то, что задумал. И ничто из этого мне не нравится.
– Перед выборами политики всегда говорят одно, а потом делают что-то другое, – высказал свое мнение отец. – Таков ход вещей при демократии. В отличие от короля избранные правители должны нравиться простому народу.
Возникла долгая пауза, затем дядя Зигмунд устало произнес:
– Да. Возможно, так оно и есть. Возможно, это я недостаточно простой.
– Ну что ж, Зигмунд… – начала мама.
– Но несмотря на все это я не позволю затыкать мне рот, – воскликнул дядя. – В том числе на Немецком форуме. Даже если бабенки оттуда, которые волочатся за этим Гитлером, забросают меня дерьмом.
– Теперь ты говоришь, что я…
– Нет, не ты, сестренка. Но некоторые… впрочем, не важно. Знаешь, что касается форума, то я просто не могу позволить себе не появляться там. Сейчас это попросту ярмарка мнений и важная пропаганда. Чем больше людей прочитает и оценит мои статьи, тем лучше, потому что редакторы газет, конечно же, это учитывают. Того, кто спросил меня про Африку, я проигнорирую. Вместо него я легко найду двух других, которые что-нибудь напечатают из моего.
Шум заставил Хелену развернуться. Позади нее стояла Берта, словно по мановению волшебной палочки, и смотрела на нее без выражения. Кто знает, как долго она так простояла. Она ничего не говорила, и Хелена тоже ничего не сказала, а просто ушла, прошла в свою комнату и попыталась понять смысл услышанного.