Сергей Павлов
Газонокосильщик
Тимоша не находит места. Пройдётся, посидит, бормочет про себя и замолкает, прислушивается, словно бы чего-то ждёт, и, не дождавшись, вновь бормочет:
– Слова. Цветы. Акации. Пионы. Бутоны слов.
Слова бутонов…
Тимоша – поэт. Тимоша пробует сочинить новое стихотворение.
Валерьян подходит к бензиновой газонокосилке, плавно вытаскивает шнур стартера на максимальную длину, и резким движением дёргает его на себя. Трава растёт два раза в день, и всю её вовек не перекосишь. А небо как-то мрачновато. К дождю? Ингода Валерьяну кажется, что он различает в небе точки, похожие на умершие звёзды.
Не то на буквы… Не то на луковки волос, растущих дальше в космос. К тому же – небо говорит, точней, пытается сказать:
– Бутоны слов. Слова бутонов…
Валерьян давно привык к такому нерешительному небу. Он вытягивает из ложбинки первый попавший хрупкий грибок. Прожевав, закуривает, и, двинувшись уже с косилкою вдоль борозды, провозглашает:
– Глаголы пагубных акаций истязают…
Небо оживлённо подхватывает, и вторит:
– Глаголы пагубных…
Тимоше кажется, что он нащупал нить, пусть смысл пока не ясен, но надо записать. Он бросается к планшету. «Для разблокировки проведите пальцем по экрану».
– Как им не стыдно! Пальцем! А если у меня персты?
Записывает: «… акаций истязают».
На пути у Валерьяна дерево с дуплом.
Оставив на время косилку, он выпускает дым в дупло, и громко шепчет:
– И слух, и небо, что в открытое окно…
Тимоша подошёл к трюмо и осторожно смотрит в отражение. Зрачки расширены, всклокоченные волосы, как ветви шелестят, а из ушей, как будто, валит дым.
– Ну, ничего. Всё это ничего.
Валерьянов участок – покатый холм со рвом посередине. Ну, точно тебе – ядро грецкого орешка.
Землица плодородная, но кочковата, испещрена бороздами, иначе сказать – извилинами. Трава стрижётся поверху борозд, ложбинки остаются уж как есть.
Зато в ложбинах этих – самые грибочки. И ягоды: морошка, чернослив, клюковка в сахаре. К большому счастью нету облепихи. Облепиху Валерьян ненавидит хуже всего. Пробовать не пробовал, но в книжечках читал – мерзота редкая.
Вот, кажется – поймай самую грязную собаку, выверни наизнанку – получится облепиха.
Валерьян бросает сигаретку под ноги.
В голове у Тимоши – вдруг, словно кто прижёг.
Валерьяна веселит, конечно, близость огонька с бачком бензокосилки. Но он наслышан о пылающих торфяниках в соседних-то районах. Притаптывает свой хабарик, да ещё приплюнул.
Тут и Тимошина головушка проходит.
– Полегчало.
А Валерьян сыскал в траве грибочек поосанистей, побольше, и декламирует в него, как в микрофон:
– Вливается, шумя и застревая глаголами, торчащими из туч. Беленький зайчишка, словно не веря своим ушам, с любопытством выглядывает из ложбинки.
Валерьян откусывает шляпку «микрофона», и валится в траву, и жмёт траву в горстях, счастливый и хмельной, как молодой Есенин, плачет, и целует землю, и кричит туда:
– Акаций ворох и певуч, и пагубен одновременно.
Всё равно!
Зайчишка, поджав уши, мчится наутёк, а небо, голосом Тимоши, повторяет вслед:
– Одновременно. Всё равно.
Ночь
Ночь. Полвторого. Все спят, и только сверху доносится тихая музыка и пение. Это сосед-гитарист этажом выше исполняет красивые романсы, вероятно, своего сочинения. Дождь и ветер шумят за окном, но совсем не мешают наслаждаться прекрасной мелодией. Затем ещё одной, и ещё…
Вдруг просыпается жена и просит меня постучать по батарее, чтобы «этот гад заткнулся». Я знаю, мне сейчас не получится ей объяснить, как хороша и своевременна эта музыка, поэтому я молча приношу с кухни столовую ложку, и начинаю стучать по вертикальному стояку. У меня отличное чувство ритма, поэтому я без труда попадаю в такт. Наш ансамбль звучит сыгранно, и мне кажется, что от этого сразу всем становится хорошо. Жене нужно, чтобы я стучал по батарее, и я стучу. Соседу важно поддерживать ритм, и ритм безупречен. А мне просто нужно, чтобы все были счастливы. Через некоторое время музыка наверху отчего-то замолкает. Видимо соседу удалось достичь высшей степени блаженства, и он отправился спать.
Тем временем дождь поутих. Теперь по подоконнику стучат лишь отдельные капли: тук-тук, тук-тук. Точно сердце. Как будто это бьётся сердце ночи. Или это уже моё сердце. А порывы ветра подобны её прерывистому дыханию. Или моему. А сама ночь так же темна, неопределённа и пьяна, словно моя душа. Не зря говорят: душа – потёмки. А Луна очень похожа на мою жену.
Как и у моей жены, у Луны есть передняя сторона и задняя. Таинственная. Но, присмотревшись получше, я делаю неожиданное открытие. Оно звучит, как научная сенсация, но, помимо двух сторон, я обнаруживаю у Луны – верх.
А затем, несколько позже, – ещё и низ! Какое поразительное сходство! Кроме того, известно, что Луна холодна.
Как и моя жена. Хотя я знаю, если мне не пить несколько дней подряд, то она немного теплеет. А может, Луна от того и холодная, что на Земле постоянно кто-то пьян?
Ночь. Она так глубока, что её границ, как и границ жизни, совсем не видно, словно их вовсе нет. Она тянется ввысь и плавно переходит в небо, даже кажется, что ночь и небо – одно целое. Это не так. Ночи сменяют друг друга. Они, как и люди, приходят и уходят, а небо остаётся.
Порывы ночного ветра не утихают.
Ветер подхватывает уличные фонари, отрывая их от корней, и плавно уносит в ввысь, туда, где они превращаются в звёзды. Редкие машины по ночной бесконечной дороге заезжают на небо сами, и их фары светят уже оттуда.
Кошки с горящими глазами тоже становятся звёздами.
Но прежде им приходится вскарабкаться на крышу, а там уже до неба один шаг.
Всё это прекрасно видно из окна. Мне нравится эта ночь. Она так интересна, как и сама моя жизнь.
Мне хочется, чтобы дыхание ветра подольше не утихало, чтобы ритмичный стук дождя по подоконнику не замолкал. Тук-тук, тук-тук. Чтобы она ещё продолжалась.
Ведь до рассвета ещё далеко?
Воздух
Один человек весь день пил водку.
Затем наступил следующий день. Этот человек выполз на балкон проветриться. Он полежал немного на животе и перевернулся на спину. Когда он открыл глаза, то встретился взглядом с соседкой. Она делала вид, что развешивает бельё на прилегающем балконе справа, но сама внимательно наблюдала за ним. Человеку сделалось неловко, он встал на четвереньки и быстро, как ящерица, уполз с балкона.
Он не хотел привлекать внимание, но ему нужно было освежиться. В то же время просто стоять на ногах, как это делают многие люди, из-за невероятного головокружения было тяжело и даже опасно, – того и гляди рухнешь с балкона вниз.
Через некоторое время человек осторожно положил шею на порог балкона, свесив голову наружу. Он жадно вдыхал воздух, чуть приоткрыв рот и слегка высунув язык.
Голова его была немного повёрнута в сторону, а взгляд, сначала направленный перед собой, затем медленно и с опаской заскользил правее, по бетонному полу, пока не упёрся в решётчатое перекрытие между балконами.
Скосив глаза ещё чуть выше, человек обнаружил, что соседка уже вместе со своим мужем молча глядят на него, не скрывая любопытства. Неохотно он переместил голову обратно в комнату.
Проблема оставалась нерешённой, и человек задумал действовать нестандартно. Он достал из кармана ножик и отрезал себе голову. Когда кровь немного поутихла, он обнаружил, что голова больше почти не кружится, а значит, можно легко стоять на ногах. Он взял голову, вынес её на балкон и положил в дальний угол, за старыми коробками. Туда уже не проникали чужие взгляды, зато свежего воздуха было предостаточно.
Человек торжественно покинул балкон.
Войдя в комнату, он почувствовал, что очень устал (действительно, выглядел он неважно) и решил, что пришла пора отдохнуть. Он прислонился к стене, медленно опустился и сел возле открытой двери балкона. На лице его была улыбка.
От автора. Многие возмущённые читатели гневно спрашивают меня: мол, как это возможно, чтобы при отрезанной голове на лице была улыбка. Я весело отвечаю: очень просто. Его улыбка на его лице, его лицо на его голове, его голова на его балконе, а сам он рядом.
Голова, пусть даже и отрезанная, всё равно остаётся собственностью своего хозяина, если только её кто-нибудь не украдёт. Это закон.
Это только его лицо, и ничьё больше, что подтверждается паспортом, который менять надо будет ещё только через год в связи с достижением сорокапятилетнего возраста. Кстати, украсть голову некому, так как человек живёт один, а квартира его предусмотрительно изнутри заперта на замок. Это раз.
Кроме того, акт отрезания головы — лишь ловкий приём конспирации, при котором обе части тела преследуют общую цель. Эта цель – свобода во всех смыслах, а также дерзкий вызов всему консервативному обществу. Когда цель достигнута, отчего же не улыбнуться?