Сначала Кадилов притворился, что не узнал Зворыкину, а потом достаточно искусно изобразил пробуждение памяти.
– Вы, кажется, были моей студенткой, – прищурился он, внимательно ее разглядывая, словно она пришла в его кабинет не как предполагаемая сотрудница, а как пациентка.
– Вы вели у нас спецкурс, – напомнила она.
– Да-да-да, – согласился он. – Что получили на моем экзамене?
– «Отлично».
– Ну, тогда я беру вас на работу. У меня ведь пятерку получить сложно. Только поэтому я иду вам навстречу, а не из-за того, что за вас походатайствовало влиятельное лицо.
И тут он лукавил: Лена ничего у него не просила, это Пышкин заставил ее прийти сюда; к тому же Лена поняла, что Максим Максимович узнал ее сразу, как только она переступила порог, узнал, но сделал вид, что не понял, кто перед ним.
– …Какая тема была у вашей курсовой?
– Преступления сексуальной направленности как проявление внутренних имитаций.
– Что-то припоминаю, – кивнул Кадилов, – вы изучили мою нашумевшую тогда в научных кругах статью о связи основных прошивок и сексуальной агрессивности. Здесь это пригодится. Для начала поприсутствуете на моих приемах, потом пообщаетесь с нашими ведущими специалистами, посмотрите, как справляются они. После чего направлю пациентов к вам. Сейчас чем занимаетесь?
– Школьный психолог.
– Коррекция поведения подростков – не так ли? Тоже нужное дело. К нам иногда обращаются родители с подобными вопросами, но…
Максим Максимович замолчал, продолжая рассматривать Лену.
– Вас когда-нибудь приглашали экспертом по вопросам сексуальных преступлений, совершенных подростками?
– Нет, но я работала с жертвами таких преступлений. С девочками, разумеется, но был и мальчик, который не захотел говорить об этом с психологом-мужчиной…
– Интересно! – воскликнул Кадилов. – Хотите, расскажу, как это было у мальчика? Скорее всего, его совратил какой-нибудь хорошо знакомый родителям человек, которого они безусловно уважали. Мальчику лет двенадцать-четырнадцать – он тихий интроверт.
– Почти так. Пацану было двенадцать, а совратителем оказался сосед по даче – очень уважаемый и заслуженный человек, у него было двое своих сыновей, оба студенты. Дачу потом эта семья продала…
– Выходит, соседа посадили?
– Нет, он застрелился, когда за ним пришли. Попросил разрешения переодеться. Вошел в свой кабинет, достал пистолет и, не задумываясь, убил себя. Именно его смерть напугала ребенка, а не то, чем они занимались. Мальчик очень любил древнюю военную историю: спартанцы, римские войны. Сосед беседовал с ним и смог убедить, что легионеры занимались этим, чтобы стать сильнее, отважнее и защищать друзей, как самих себя…
Максим Максимович кивнул и тут же потерял интерес к этому случаю.
– За прессой следите? – спросил он. – То есть за криминальными хрониками? Что вы думаете по поводу недавних убийств чиновников?
Лена пожала плечами.
– Не слышали разве? – удивился Кадилов. – В течение месяца убиты двое высокопоставленных сотрудников мэрии: один курировал жилищное строительство, а второй ремонт дорог. Об этом столько говорят в последнее время! Самое интересное: никаких подозреваемых, никто этим людям не угрожал, ничего не вымогал, не требовал… Они не были никому должны и сами никому ничего не обещали.
– Так не бывает, – возразила Лена, – чиновники всегда обещают, а значит, должны или делать, или отвечать за несделанное…
– Тем не менее следственный комитет и прокуратура в тупике. Ко мне на прием захаживает один ответственный товарищ из этого ведомства, иногда он делится со мной информацией.
– А что с ответственным товарищем такое, что он к вам зачастил?
Кадилов вскинул на Лену удивленный взгляд:
– Что за вопрос? Вы же понимаете, коллега, что это врачебная тайна. Но случай очень и очень неординарный…
Две недели Лена присутствовала на приемах, который вел Максим Максимович и признанные специалисты его института. Впрочем, институт психоанализа, который создал Кадилов, был просто психотерапевтической клиникой – с просторными холлами, десятком кабинетов для сотрудников и парочкой комнат для физиотерапевтических процедур, – название «институт» Кадилов придумал для солидности, потому что сам был доктором наук, профессором и даже действительным членом Академии российского психоанализа, о существовании которой Лена прежде и не подозревала. В клинике имелась и служебная столовая, похожая на молодежный бар со светомузыкой, солярий, сауна с малюсеньким бессейнчиком. Все это, по мнению Кадилова, должно было сплачивать коллектив, кроме того, некоторые высокопоставленные клиенты посещали сауну и бассейн вместе с Максимом Максимовичем и там беседовали с ним о своих проблемах, потому что в кабинете не могли расслабиться и говорить правду.
Из десятка психотерапевтов, работающих в клинике, кое-кого Лена знала: двое преподавали на факультете в те годы, когда она училась, а одна была студенткой на курс младше. Звали ее Ритой, и уже тогда ходили слухи, что она любовница профессора Кадилова. Рита и в клинике находилась на особом положении: говорила громко и давала всем советы. Но Лену она узнала сразу и приветливо обняла.
– Я рада, что мы будем работать бок о бок! – объявила она. – Если возникнут проблемы или трудности – прямо ко мне. Больше тебе здесь никто не поможет.
Судя по всему, Максим Максимович до сих пор поддерживал со своей бывшей студенткой близкие отношения. Лена побывала и на ее приеме. И поразилась, что Рита Ковальчук оказалась довольно сомнительным специалистом, если вообще понимала, как следует общаться с пациентами: она не беседовала с ними, а учила жить, громко, с интонациями сержанта, наставляющего новобранцев. Голос у Риты был резкий, с выговором уроженки южных областей России. Люди уходили от нее подавленные и растерянные. Зато стеллажи в кабинете многолетней любовницы Кадилова были заставлены американскими книгами по психоанализу, и, как ни странно, Рита прочитала их почти полностью. Как-то она сняла одну из них с полки, начала ее пересказывать, а потом протянула Лене:
– Что мне тебе рассказывать! Ты почитай лучше сама и поймешь мой метод.
Лена посмотрела на обложку:
– «Традиция почитания икон Богоматери России глазами американского психоаналитика» – я правильно перевела?
– Абсолютно, – кивнула Рита, – очень мудрая книга. В ней есть все – для меня это и библия, и методическое пособие. Смотри не потеряй, я ее специально из Штатов заказывала – мне эта книга кучу денег стоила.
Лена знакомилась с откровениями известного американского психоаналитика, не отрываясь, два дня и ничего не поняла. Вернее, поняла, что все изложенное популярным человеком – невероятная чушь: Христос – добровольный мазохист, русские молитвы и почитание икон – бессмысленные фразы и последовательность действий, понятные только самому человеку, произносящему набор ничего не значащих слов, почитание Богоматери – детская боязнь русских остаться сиротами и тому подобное. И, возвращая книгу Рите, она сказала, что хотя не все поняла, но не со всем согласна.
– Просто ты не доросла, – спокойно отнеслась к ее оценке Рита, – для понимания столь сложного текста необходимо обладать не только обширными знаниями специальности, но и собственной глубокой духовной практикой. Вот я, например, разработала свой метод общения с пациентами, основываясь на том, что почерпнула из этой великой книги. Американцы ведь многого добились в психоанализе, с этим никто не спорит: у них посещение психоаналитика – такое же обычное дело, как визит к дантисту. Полагается ходить к стоматологу не реже раза в полугодие – американцы это делают, а к психоаналитику они ходят даже чаще и платят намного больше, чем зубному врачу, а потому все они такие удачливые и спокойные.
Лена спорить не стала. С Ритой вообще никто в клинике не спорил, потому что любовница хозяина и главного специалиста все равно говорила громче всех. Странно только, что Кадилов посоветовал Зворыкиной обратить внимание на то, как работает именно Рита…
Но специалисты в клинике Максима Максимовича все же имелись, и лучшим среди них был профессор Рейнгольд. Присутствовать на его приемах было интересно и поучительно. К тому же Дмитрий Натанович всегда предлагал Лене поучаствовать в процессе. Однажды к нему на прием пришла женщина, измученная борьбой с сыном-шестиклассником. Во всех своих неурядицах она винила только себя, к тому же школьный психолог, которому в свое время поручили поработать с мальчиком, вынес свое заключение: ребенок адекватный – во всем виновата сама мама, которой следует заняться серьезной коррекцией собственного поведения.
Дмитрий Натанович слушал, задавал вопросы, а потом обратился к Зворыкиной:
– Может, вы что-нибудь посоветуете, коллега?
– Вероятно, школьный психолог был прав, – сказала она, – у вас нормальный сын: не наркоман, не токсикоман, не просиживает сутками у компьютера, ладит со сверстниками… А поскольку отца нет, он копирует манеру поведения мамы, при этом пытаясь выполнять роль мужчины в семье…
Лена посмотрела на посетительницу, которая слушала ее с некоторым недоверием.
– Если хотите, я дам некоторые рекомендации…
Лена говорила более получаса, а женщина записывала, хотя и выражала порой сомнения: «Это вряд ли… Этого точно он не будет делать… На это я пойти не смогу…»
Через день она позвонила Зворыкиной и доложила, что сын принял ее условия, а она – его условия. Каждый завел журнал своих хороших поступков и журнал исполнения желаний, которые будут заполнять в конце каждого дня вместе…
Потом она стала названивать часто.
– …Я не захожу теперь в его комнату, как вы советовали, а он в обмен на это сам убирает в ней, и, кстати, очень тщательно… Он попросил научить его готовить, а я взамен попросила его прочитать «Войну и мир» и пересказать мне: якобы у меня на чтение нет времени – работа все отнимает. Он таким классным рассказчиком оказался… Вчера мы с ним записались в секцию айкидо…