К тому времени, когда Лизхен решилась-таки тронуться с места, голова моя распухла от обилия информации, правда, весьма и весьма сомнительного толка, но для начала сойдет.
Ехали мы долго. Дом, оставленный Громовым женам и подруге детства, находился за городом. Он был большим и обыкновенным: ни колонн, ни лестницы со львами, ни атлантов с кариатидами, поддерживающими портик, ни самого портика. На все еще зеленом газоне, разрезанном пополам дорогой, расположилась обыкновенная серая громадина в три этажа, с аккуратными прямоугольниками окон, равномерно размещенных по фасаду, с солидной металлической дверью, над которой предупреждающе подмигивал красный глазок видеокамеры. За дверью начинался необъятных размеров холл: ядовито-зеленый ковролин, яркий, резкий свет ламп, от которого глаза моментально резануло болью, стерильная белизна стен и потолка да черная мебель.
– У Игоря были специфические предпочтения. Ну, да скоро сами увидите, – Лизхен придерживала меня за локоть, при этом сама старалась держаться в отдалении, в результате чего со стороны мы смотрелись презабавно, благо зеркало, чтобы оценить, имелось.
– Я собиралась все тут переделать, я больше тяготею к классицизму, но теперь даже не знаю, имею ли право что-то менять. Как вы думаете?
Никак. Я же юрист, и, честно говоря, мне все равно.
– Остальные уже приехали, наверное, в гостиной. А прислуги нет, после похорон Дуся всех распустила… вернее, почти всех. По-моему, это крайне глупо, Евгении одной тяжело управляться с домом, а Валя у нас дальше кухни не ходит.
Холл сужался в коридор, который через несколько метров расходился в пространство огромного зала. Белые стены, уходящие вверх, почти неразличимый потолок, четыре колонны, между которыми начиналась винтовая лестница, подымавшаяся сначала на второй, а потом и на третий этаж. Искусственная зелень, все тот же яркий, неестественный свет, удручающая массивность хрустальной люстры, блеск паркета. Создавалось стойкое ощущение ирреальности. Как декорации, дорогие, но все же невыносимо искусственные. Нет, мне здесь определенно не нравится.
– Ну что, Лизок, все успела доложить? – Ника сидела на ступеньках, вытянув ноги. Колготки-сеточка, красные босоножки с открытыми носами, красная юбка, вызывающе яркая и вызывающе короткая.
– Кто, с кем и сколько раз? Яков Павлович! Можно, я буду называть вас просто Яша?
Она поднялась, ухватившись за перила, покачнулась, икнула.
– Уже успела нажраться, – мрачно отметила Лизхен.
– Э, нет, не нажралась. Нервы успокоила. Здесь иначе нельзя, Яша, крыша съедет. А мы вас ждали… ждали, ждали и вот, – Ника развела руками и опять икнула. – Даме руку не предложите? А то ж навернусь на фиг.
Она вцепилась в другой локоть и, в отличие от Лизхен, прижалась, дыхнула коньячными парами, облизнула полные губы.
– Остальные где? – поинтересовалась Лизхен.
– В зале. Ждут. И Дуська приехала. Прикинь, и не одна! Скоренько она печалиться по Гарику перестала, а? Ты, Яш, не думай, я не сплетничаю. Я инф…инфр… информирую, – выговорила она наконец. – Идем. Убедишься, что не вру. Ника вообще никогда не врет, за это и пострадала.
Собственно говоря, зал не был залом, скорее уж больших размеров кабинетом, который разительно отличался от увиденного ранее строгостью и даже некоторой английской чопорностью обстановки. Дубовые панели, тяжелые гардины с витыми золотистыми шнурами, массивный стол, инкрустированный вставками красного и черного дерева, и в противовес ему нарочито легкие стулья с атласной обивкой. Софа. Диван. Морские пейзажи в резных рамах. Живые цветы в углах.
Пятеро бывших жен Громова и незнакомка.
Дуся. Я сразу понял, что это именно она, и сразу разочаровался, потому что полученное описание соответствовало увиденному. Не было в Дусе ни грамма роковой красоты, ни шарма, ни обаяния. Унылая серость. Массивная серость. Неопределенной длины волосы – вроде бы и не короткие, но и длинными не назовешь: еще немного, и коснутся по-мужски широких плеч, обтянутых розовым свитерком. Забавно, но даже этот вызывающе яркий цвет лишь придавал Дусиному облику унылости. Как и черные брюки классического кроя, плотно облегавшие живот и бедра, и очочки на веревочке, болтающиеся где-то на уровне груди, и тапки с загнутыми вверх носами.
– Здравствуйте, – сказала она и моргнула. И я моргнул, потому что в этот момент Дуся вдруг стала яркой. Всего на долю секунды, на миг, который с легкостью можно было бы вычеркнуть из памяти. Показалась – и не было оттенка рыжины в густом каштановом глянце волос. Показалось – и глаза у нее серые, а не серо-голубые. Показалось – и полнота фигуры совсем не уютная, не домашняя. Показалось.
– Чего показалось? – переспросила Ника, отлепляясь от меня. Оказывается, я говорил вслух. Жаль. Не люблю доверять людям случайные мысли.
– Это наша Дуся! Дуся, а это – Яша.
– Яков Павлович, если позволите, – стало до отвращения неприятно, потому что теперь Дуся будет думать, что я – мальчик на побегушках для девочки-алкоголички. Хотелось бы остаться Яковом Павловичем.
– Дуся, – просто ответила Дуся. И руку протянула, а я пожал. И все-таки глаза у нее серо-голубые, ясные, а ручка крохотная, влажноватая и теплая.
Да, что-то не то со мной творится, определенно не то.
– Дуся, ты мне все же ответь, – Алла Сергеевна продолжила разговор, прерванный моим появлением. – Зачем ты его сюда притащила? Тут же охраны нет! Понимаете, Яков Павлович, эта статуя безумно дорогая, ей только в банке и храниться…
– Теперь нас ограбят, – печально вздохнула Лизхен.
– И убьют, – добавила Ника, икнув.