Кажется, я зря попытался блеснуть интеллектом перед комбатом. Теперь загоняет. И без злобы, но с улыбочкой, уважительно. Промолчал бы и спал себе спокойно, как другие. А если язык распустил, то отправляйся в новую разведку, стаптывай башмаки, пока служба не кончилась. Чем отличается охламон от Тутанхамона, школьник объяснить, наверное, не сможет. Нынешние школьники вообще с интеллектом не дружат. Сколько ни сталкивался, не уставал их тупости удивляться. Впрочем, с современными школьными программами это естественный процесс. Школьники будут в один голос утверждать, что Тутанхамон – это чья-то собака, а охламон – герой какого-то фильма про собаку. Был вроде бы фильм с таким названием. Но комбат, как-никак, человек с высшим образованием и обязан знать, кто такой Тутанхамон. А охламонами он же, помнится, называл молодых солдат, которые не выдержали первого месяца службы в спецназе ГРУ. Ребята одного со мной призыва. Их тогда отправляли дослуживать в спецназ ВДВ. Там спокойнее. Там при занятиях нагрузок таких, как у нас, не бывает. Хотя ребята, как сначала казалось, серьезные, крепкие, все, как один, спортсмены не ниже первого разряда, представители разных видов единоборств. Я всегда считал, что борцы, например, парни терпеливые. Но, оказывается, они умеют терпеть только тогда, когда им шею ломают. А чтобы ползать несколько километров на спине, другой вид терпения требуется – характер. Требуется умение не обращать внимания на жесткие мозоли, что на лопатках набиваешь.
Умение терпеть требуется и во многом другом. Например, в возможности отвечать за свои действия или слова. Раз я распустил язык, и комбат лишний раз обо мне вспомнил, значит, следует идти в разведку и не роптать даже внутренне, хотя мы сегодня уже ходили в разведку и в два конца оттопали двадцать четыре километра. Сейчас в один конец идти столько же и даже больше. Но если начнешь роптать, значит, будешь себя жалеть, думать о несправедливости, о том, что устал больше других, и станешь в самом деле уставать. А уставать в боевой обстановке никак нельзя.
Я уже давно убедился, еще до армии, еще когда занимался спортом, что усталость – это явление характера и жалкой любви к себе. Перебороть эту усталость просто. Нужно себя не жалеть и жестче к себе относиться. Понимание этого даже в спорте, даже на лыжне, способно творить чудеса. Перестанешь себя жалеть, и нет усталости. И пусть противник, который много титулов и званий имеет, устает, а ты останешься свежим и неизмученным. Это всегда меня выручало в спорте. И в боевой обстановке тоже. Я много слышал про умение терпеть. Но я по себе знаю, что я не терплю, я просто не верю в то, что мне тяжело. Не верю, и все тут. Вот потому усталости не чувствую и полностью на себя рассчитываю.
Что и как чувствует и ощущает Вася Скворечня, я не знаю. Ни разу с ним на эту тему не разговаривали. Его приставили ко мне в качестве наставника с первых дней службы. Я сначала пытался за счет подвешенного языка показать Скворечне свое преимущество. Интеллект никуда не денешь, и я это демонстрировал при каждом удобном случае. Вася терпеливо все сносил, хотя вопросов задавал много. Если я говорил что-то непонятное, он переспрашивал и требовал дотошно объяснить. Но я подробностей и мелких деталей иногда и сам объяснить не мог. Знания мои, как я сам понял, оказались неглубокими. А природа Скворечни требовала деталей. Он любил до всего добираться, чтобы понимать. И мы иногда вместе садились к ротному компьютеру, чтобы уточнить что-то, что я объяснить не мог. Тем не менее Вася звал меня «ходячей энциклопедией». Уважительно. И никогда не замечал, что я как-то пытаюсь подчеркнуть свое превосходство. А если этого не замечают, зачем это подчеркивать? Это я понял быстро, и тогда уже мы с Васей стали равными. Но только не в боевой подготовке.
Командир взвода у нас деловой, конечно, и знает, что солдатам нужно преподавать. Но все на лету схватить невозможно. За два года службы, как говорили, еще можно было воспитать относительно неплохого спецназовца. За год это сделать чрезвычайно трудно. И именно потому в спецназе ГРУ разработали систему наставников. К каждому молодому солдату прикрепляли старослужащего, желательно солдата-контрактника. И что не было освоено на общих занятиях, мы оттачивали в так называемое «личное время» со Скворечней.
Спустя почти год я только и начал понимать, какого труда и терпения стоила Васе моя, грубо говоря, «доводка». Но упорный и молчаливый сибиряк умел терпеть. В результате у нас получилась слаженная боевая пара. И даже на задания нас старались отправлять вместе, потому что мы уже хорошо чувствовали локоть друг друга. Даже без слов чувствовали…
Перед выходом в разведку Тицианов дважды смотрел на часы и дважды в карту. Нетрудно было догадаться, что он просчитывал маршрут. Младшего сержанта послал к старшине роты старшему прапорщику Василенко:
– Три тактических фонаря получи. И посмотри, чтобы аккумуляторы были свежие. Попроси, старший прапорщик разведке не откажет. В темноте возвращаться будем…
Тактический фонарь отличается от обычного армейского фонаря тем, что его можно крепить к автомату и освещать цели, по которым стреляешь. Одновременно он же способен работать как лазерный прицел. У старшины роты и каптера, на мой непросвещенный взгляд, самая трудная служба в роте. На каждую операцию они тащат с собой столько барахла на всю роту, что спины у них, наверное, отваливаются. Иногда, правда, и солдат нагружают, но чаще сами справляются. Однажды я поймал измученный взгляд каптера и взялся помочь ему. Потаскал его вместительный рамочный рюкзак с дополнительным баулом, который крепится сверху к раме. И больше на такое не отваживаюсь. Одного раза хватило. Сколько тактических фонарей тащат старшина роты с каптером на эту операцию, я не знал. Но предполагал, что не все эти фонари полагаются на нашу долю. И пусть каждый из них весит меньше двухсот граммов, но когда этих фонарей много, они уже и весят прилично.
Мне уже дважды доводилось пользоваться этими американскими фонарями. Они, кстати, не входят в стандартное оснащение спецназа. Это тоже, как и бинокли с тепловизорами, продукт удачного сохранения трофеев командиром батальона. Маленький светодиодный фонарь «G25» способен в трех цветовых гаммах выбрасывать луч почти на триста метров. При необходимости луч становится ослепляющим, и фонарь работает как фотовспышка. После такой вспышки противник не только не в состоянии тебя увидеть, он не увидит, куда ему следует отскочить или спрятаться. И так на несколько секунд, которых тебе хватит для подготовки выстрела. Но это использование тактического фонаря скорее эксклюзив, чем правило. Сама по себе эта техника во многие моменты способна оказаться незаменимой. Луч можно легко переключить на рассеянный свет и на точечное свечение. Регулировки все цифровые, с помощью кнопки. Включение фонаря производится выносной кнопкой, которую можно закрепить на корпусе автомата там, где до нее легко достанет палец. Значит, не требуется отвлекаться от прицеливания. Просто включил фонарь, за секунду-другую сделал корректировку прицела, и стреляй – тот, в кого целишься, освещен, и он за время корректировки не успеет спрятаться, потому что даже не сразу понимает, что освещен.
Честно говоря, я не знаю, какие тактические фонари используются в американском спецназе. Только в этой командировке мы несколько раз захватывали у бандитов и наствольные американские тактические фонари, причем даже такие, которые крепятся на пистолет, и нашлемные, и которые крепятся даже к козырьку кепки-бейсболки. Но лично мне больше других понравился фонарь «G25», хотя он производится не для нужд армии, а для охотников. И три вида освещения с помощью сменных фильтров – естественный белый, красный и зеленый – могут быть применены даже как условная сигнализация. А зеленый свет для охотников вообще, можно сказать, незаменим. Если белый и красный пугают животное, то зеленого света они совершенно не боятся. Зато охотник видит их хорошо. Есть еще хорошая регулировка для белого света, называемая «лунный свет». Такой подсветкой даже бандита не всегда испугаешь, если он сразу на небо не посмотрит и не поймет, что тонкий серп месяца так светить не может. Удобные, одним словом, фонари. Остается удивляться, почему наша промышленность доверяет выпускать все фонари китайцам, хотя всем известно, что после второго включения китайские фонари начинают светить в обратную сторону, если вообще светят.
Фонари, которые принес от старшины роты Вася, были, к счастью, американскими. Кавказские бандиты тоже знают качество китайских товаров, и потому среди трофеев продукция Поднебесной редко встречается. Лучше всего эти фонари крепятся на «планку Пикатинни»[2], но, за неимением оной на отечественном оружии, можно было обойтись обыкновенными кронштейнами. Благо, они входили в комплект. Вообще-то кронштейны предназначались для охотничьего оружия, но подходили и к автоматному стволу. Перед выходом мы только сменили носки, поскольку старые от длительной ходьбы в этот день уже могли натирать ноги в новом марше. И далее не задерживаясь двинулись. Никто нас не провожал, никто не желал на прощание удачи. Это потому, что никто не знал, кроме, естественно, комбата, куда и зачем мы отправились…
Первый участок пути был нами преодолен уже трижды. Дважды во время утренней разведки, потом вместе со всей ротой до места утренней перестрелки. А по знакомому пути всегда легко идти. Хотя и о безопасности мы тоже не забывали и глазели не только под ноги, но и по сторонам. А Тицианов, как опытный офицер спецназа, еще и не забывал время от времени прикладывать к глазам бинокль и просматривать все пространство впереди. Особенно часто стал смотреть, когда мы прошли те четыре километра, которые преодолевали растянутой шеренгой, как правило, от одного поворота ущелья до другого поворота. Именно в такой момент просмотра старший лейтенант и «тормознул» нас, резко выкрикнув команду:
– Ложись!
Мы со Скворечней залегли и сразу лязгнули затворами автоматов. Но противника в прицелы не нашли. И ждали дальнейшей команды. А Тицианов только на одно колено встал и так и стоял, не отрывая бинокля от глаз.
– Что там, товарищ старший лейтенант? – спросил Вася Скворечня.
– Биологическое свечение из-за камня. Слабое. Возможно, там яма. Вход в бункер. И человек рядом с выходом. Подождем…
Мы ждали минут десять. Но так можно было и темноты дождаться. Тем более в горах она быстро наступает.
– И что? – Васе не терпелось что-то узнать, а Тицианов все десять минут молчал и только наблюдал.
– Без изменений. Возможно, спит кто-то…
– Разрешите, товарищ старший лейтенант, глянуть? Я быстро…
– Гони…
– Покажите – где…
Командир взвода дал Васе бинокль. Тот приложил его к глазам, потом убрал и посмотрел вперед, отыскивая направление уже без прибора. Затем молча вернул бинокль старшему лейтенанту.
Младший сержант Скворечня побежал от одного валуна к другому, умело используя все, что могло скрыть его передвижение. И моментально преодолел две трети дистанции. Хотя я, наблюдая за ним, и не знал, какую дистанцию он преодолевает, поскольку мне Тицианов бинокль не доверил. Дистанцию я определил потом. Вася быстро пополз, извиваясь, как ящерица, и огибая камни, которые по-прежнему служили ему защитой от чьих-либо нескромных взглядов через прицел автомата. Последние же метры Скворечня преодолевал медленно и осторожно. И именно по этим его движениям я и понял, что дистанция заканчивается, и сам приподнял автомат, готовый по приказу старшего лейтенанта бежать к Скворечне, если это понадобится. Сам же младший сержант медленно поднялся в полный рост и выглянул за камень. И видно было, как он расслабился, шагнул вперед, наклонился, что-то рассматривая, потом сделал нам знак рукой, показывая, что мы можем продолжать движение. А сам двинулся наперерез нам.
– Там все в порядке, – сказал Тицианов так, словно я был от рождения слепым. Наверное, он очень удивил бы мою маму таким сообщением. Я же не удивился и просто расслабился, хотел было даже ремень автомата за плечо забросить, но вовремя спохватился, что боевую обстановку на маршруте нам никто не отменял и произойти может всякое.
Старший лейтенант пошел первым. Я двинулся за ним. К точке пересечения путей мы приблизились одновременно со Скворечней.
– Чем полюбовался? – спросил старший лейтенант.
Вася махнул рукой:
– Собака дохлая. Хотел посмотреть, дохлая или убитая, но там разве поймешь? Уже несколько дней, наверное, лежит. Днем тепло, она не на снегу, под солнцем. Разлагаться уже начала. Если и застрелили, то в тот бок стреляли, на который она упала.