Если вас интересует вопрос, спят ли когда-нибудь призраки, могу честно и открыто заявить: да, спят, но очень редко. Хотя в любом случае, мы – призраки – делаем это чаще, чем среднестатистический житель современной высокоразвитой цивилизации, что давно победила тягу человечества ко сну – как было доказано, главному тормозу научно-технического и прочих видов прогресса. Вот я, например, как характерный представитель нового поколения призраков – тех, что обречены безвылазно томиться в Менталиберте, – сплю примерно одну ночь в три недели. Это невыгодно отличает меня от обычного либерианца, напрочь лишенного подобного атавизма, зато позволяет пусть ненадолго, но отключиться от М-эфира. Чего я при всем желании не могу себе позволить в режиме ментального бодрствования.
В Храме Созерцателя можно завалиться спать где угодно. Старые хозяева церкви Великомученика Пантолеона, утратившей после их ухода последние остатки святости, появлялись здесь исключительно для свершения религиозных служб и обрядов. Нечто вроде вахтового метода: подключился на несколько часов к Менталиберту, оттрубил мессу, дождался смены и отключился. В прежней своей ипостаси храм функционировал круглосуточно, словно электростанция. Что, впрочем, не спасло его от быстрого фиаско, вызванного упрямым нежеланием многогрешных либерианцев посещать церковь.
Надо отдать должное святым отцам, они в поте лица старались завлечь к себе паству и, чтобы оградить себя даже от безобидных мирских соблазнов, не стали оборудовать в храме комнату для отдыха. В церкви вообще не было лишних помещений. Она представляла собой один-единственный зал с непрозрачными мозаичными окнами и массивными деревянными воротами, запирающимися на крепкий пудовый засов. Собственно говоря, только из-за них я и купил у церковников их выставленную на продажу ментальную собственность. Впервые закрыв за собой храмовые ворота, я наконец-то понял, как мне обрести в суетливом Менталиберте долгожданное уединение. А то, что при этом придется спать прямо на полу (нарушать здешнее гармоничное убранство покупкой кровати я счел чистой воды святотатством), являлось всего лишь мелким и вполне терпимым неудобством.
Что давал мне сон в М-эфирном пространстве и почему он вообще нисходил на меня, в то время как миллионы прочих либерианцев могли круглосуточно без устали бодрствовать и радоваться жизни? Во-первых, я уставал и нуждался в периодическом отдыхе, поскольку являлся не М-дублем – ментальной оболочкой пользователя М-эфира, – а был самой настоящей, полноценной личностью. И во-вторых, если обычный либерианец имел возможность выбора, какими качествами наделить свое второе «я», а какие оставить за бортом, то Созерцателю приходилось довольствоваться тем, что он имел. Почти как в реальном мире. Я не контролировал процесс своего рождения и появился в Менталиберте с тем набором качеств, какие не утратил после переселения из моего предыдущего мира в этот. А там, чего греха таить, я любил поспать, поскольку хроническая бессонница тогда еще не вошла в моду.
Ну а в-третьих, мне еще снились сны. Что само по себе было удивительным явлением в Менталиберте, который, по сути, являлся массовой галлюцинацией, передаваемой креаторами пользователям посредством внешних ментальных волн. В моем прежнем М-эфирном мире Терра Нубладо, где мне приходилось спать гораздо чаще, я никогда не видел снов. Здесь же они посещали меня при каждом моем погружении в глубокое забытье. Обычно это были грезы о светлых моментах моего прошлого, но изредка накатывали видения, порожденные неприятными воспоминаниями. А вот абстрактные или пророческие сны почему-то не приходили. Может быть, потому, что с годами я попросту разучился мечтать и фантазировать…
Сегодня мой сон выдался беспокойным. Мне снилось, что я нахожусь на песчаном берегу широкой реки и веду бой с шайкой оголтелых речных пиратов. В руке у меня – двуствольный штуцер устрашающего калибра, с которым я на диво ловко управляюсь. Пираты палят по мне из ружей и револьверов, но я не только легко уклоняюсь от пуль, но и очень метко отстреливаюсь, укладывая негодяев одного за другим.
Ба-ба-ба-ба-ба-бах!..
До моих ушей долетает частый ритмичный грохот. Э, нет, Морфей, врешь: не было у тех пиратов пулемета! Я точно помню, а иначе вряд ли бы мне посчастливилось выйти победителем из той заварухи. Ружья, револьверы, легкие мортиры – этого добра имелось предостаточно, но только не пулеметы…
Ба-ба-ба-ба-ба-бах!..
Впервые за время обитания в Менталиберте события в моем сне начали развиваться по собственному сценарию, а не повторяли те, что когда-то происходили со мной наяву. С чего бы это вдруг? А впрочем…
Ба-ба-ба-ба-ба-бах!..
Да, так оно и есть: это вовсе не пираты раздобыли невесть где чужеродное для их мира, автоматическое оружие, а кто-то упорно ломится в двери моего храма. Сказать по правде, событие тоже по-своему уникальное. И не припоминаю, когда в последний раз мое отдохновение было кем-то прервано. Обычно визиты редких посетителей совпадали с моим трехнедельным бодрствованием, и эти несколько часов сна всегда протекали спокойно.
Я рывком принял сидячее положение и протер глаза. Изрядно позабытое ощущение: быть разбуженным таким вот бесцеремонным образом… Не спеша встав с пола и подобрав расстеленный на нем плащ, я накинул его на плечи и побрел ко входу. Чем замечателен Бульвар, так это тем, что на нем нет ни грязи, ни пыли. Абсолютно. В других приближенных к реальности квадратах все это присутствует, а здесь – идеальная санитарная зона.
Громкий стук продолжался. Я бы ничуть не расстроился, устань посетитель долбиться без толку в храмовые ворота и уйди восвояси; просто зевнул бы да вернулся досыпать положенное. Но нет, либерианец, которому я вдруг понадобился, был настойчив, как трезвонивший будильник – вещица, какую я не видел уже ни много ни мало – более полувека. То есть с момента, как раз и навсегда обосновался в М-эфирном пространстве.
Я отодвинул засов и приоткрыл скрипучую створку ворот. О, этот милый сердцу скрип несмазанных металлических петель! Я нарочно сделал ворота храма такими, хотя изначально они не издавали ни звука. С какой же ностальгической теплотой звучал этот скрип! Ну прямо чистая музыка, честное слово. Переливы моего храмового органа и те не бередили душу так, как трескучие мелодии, проигрываемые воротами.
– А, это ты, – произнес я после того, как увидел, кто ищет со мной встречи в этот ночной час. – Давно не виделись. Ну заходи.
Викки-Кастаньета, прекрасная и смертельно опасная сеньорита Наварро… Мой единственный постоянный прихожанин и одна из немногих, кто в курсе, что Созерцатель – не только оператор альтернативной поисковой системы Менталиберта, но и хозяин маленькой церкви. А я, в свою очередь, посвящен в страшную тайну Виктории, поскольку эта черноволосая девушка-баск вот уже пару лет неизвестно за какие заслуги считает меня своим исповедником.
– Почему так долго не открывал? Созерцал что-нибудь интересное? – спросила Викки, переступив порог храма и дожидаясь, пока я закрою за ней ворота. Я обратил внимание, что ее глаза поблескивают. По-моему, она была пьяна – определить это по запаху в Менталиберте не удавалось, ибо местное пойло не только не вызывало перегар, но еще и обладало весьма приятными вкусовыми качествами. Про отсутствие в этом мире похмельного синдрома, полагаю, можно и не заикаться.
– Нет, просто прилег вздремнуть, – сознался я. – Видел сон, а ты меня разбудила.
– «Прилег…» чего? – опешила Викки. – Я тебя правильно поняла: ты что, спал?
– Разве я не говорил тебе, что регулярно занимаюсь этим? – спросил я.
– Если бы говорил, я бы точно запомнила. – Девушка покачала головой. – Вот теперь я действительно вижу, какой ты, оказывается, древний и закостенелый тип, Созерцатель!
– Хочешь меня уязвить? Бесполезно, – отмахнулся я. – Наоборот, сочту за комплимент, ведь чем древнее привидение, тем оно легендарнее… А ты никак с праздника. Что отмечали?
– Брось прикидываться, как будто не знаешь! – всплеснула руками Наварро. – Ведь ты следишь за мной с того самого дня, как мы впервые встретились, разве не так? Ну же, признайся, что я права! Давай, говори: «Виктория, свет моих очей, ты целиком и полностью права»!
Точно, пьяна. Впрочем, это можно было определить еще по стуку – раньше Викки никогда не колотила в мои ворота с такой настырностью. И тем паче не вынуждала меня в чем-либо ей признаваться… Давненько я не общался с пьяными девушками, что верно, то верно. Хотя, конечно, не так давно, как видел последний в своей жизни будильник.
– Присядь, – попросил я прихожанку, указав ей на ближайшую скамью у стены и усаживаясь сам.
– Не сяду, пока не ответишь на мой вопрос! – уперев руки в боки, воспротивилась Викки. Дай ей сейчас в руки скалку, была бы вылитая разгневанная супруга, допытывающая мужа, где он, подонок, шлялся всю ночь.
– Хорошо, будь по-твоему. – Спорить с упрямой баскской красавицей было столь же бесполезно, как и плыть вверх по Ниагарскому водопаду. – Виктория, свет моих очей, должен признаться, что иногда я присматриваю за тобой. Но не тогда, когда ты переодеваешься или принимаешь душ, клянусь. Можешь быть спокойна: Созерцатель – не извращенец.
– Да ладно, чего там, разве это извращение? Если и было разок, я не в обиде, – расплылась в улыбке Кастаньета, вмиг подобрев и послушно усаживаясь рядом. – Я из нашего бара иду, из «Старого маразматика». Кликами вот разжилась и решила счетчик немного назад отмотать, друзей угостить. У нас так полагается: раз разбогател, значит, не скупись. Я ж теперь в «Дэс клабе» – персона номер два после Демиурга. Хочешь, мнемоампулу подарю о своей последней прогулке? Это ведь я за счет нее так разбогатела. Демиург сам не ожидал, что клип о налете на картель макаронников станет в Менталиберте настолько популярен, вот и загоняет теперь мои мнемоампулы по тройной цене.
– Видел я твою прогулку, – признался я. – Причем вживую, а не в записи. Уж прости, не мог удержаться от соблазна и пропустить такое зрелище. Никак не наиграетесь со своим Демиургом? Неужели ты и твои друзья согласились на танатоскопию только ради того, чтобы трепать в М-эфире нервы серьезным деловым людям?
– Только не надо морализировать, дедушка, – фыркнула Викки. – Подумаешь, добавили огонька в скучную вечеринку. Что тут такого? Как наиграемся, займемся чем-нибудь общественно полезным. Например, станем старушек через Бульвар переводить, ха!.. Давай-ка лучше выпьем. Я тут принесла тебе немного.
Она вытащила из внутреннего кармана жакета плоский початый флакончик с виски, открутила на нем пробку и сделала пару глотков прямо из горлышка. После чего протянула бутылочку мне.
– Ты ведь знаешь, что я не пьянею, – напомнил я. Это была сущая правда, а благодарить за такую физиологическую особенность моего ментального организма следовало креатора последнего мира, в котором мне довелось жить до Менталиберта.
– Тем более глупо отказываться, – пожала плечами Виктория. – Пей и ничего не бойся. А то мне неловко одной, из горла, да еще в церкви… Извини – в Храме Созерцателя.
Я обреченно вздохнул, взял бутылочку и на секунду приложился к ней. Напиток имел вкус свежего персика и совершенно не обжигал горло, хотя на этикетке крупными буквами было выведено «Джек Дэниэлс». Разумеется, с припиской «М-вариант, радикально измененный вкус».
– Молодец, – похвалила меня Кастаньета, забрав бутылку и поставив ее рядом с собой на скамью. – Кажется, мы с тобой впервые за два года вместе выпиваем.
– Угу, – кивнул я, прислушиваясь к собственным ощущениям. Чем черт не шутит, а вдруг проклятье вечной трезвости исчезло и в моей жизни стало одной радостью больше? – Только тост произнести почему-то забыли.
Я ненадолго прикрыл глаза и совершил мысленный экскурс по Бульвару до бара «Старый маразматик». Не знаю, зачем я выбрал именно этот маршрут. Возможно, спонтанно, подобно тому как задумавшийся на улице человек провожает глазами летящую птицу. Однако, когда взгляд Созерцателя достиг нужной точки, ему открылось кое-что любопытное.
– Что-то рановато ты друзей бросила, – заметил я, пронаблюдав, как шумная компания одноклубников Наварро дружно усаживается в многоместный омнибус с рекламой квадрата Гавайи на боку. – Они вон через минуту будут загорать, пить дайкири и в океане плескаться. И охота было убегать от них в разгар вечеринки, чтобы ехать через весь Бульвар, в мрачную обитель самого скучного либерианца в М-эфире?
Кастаньета промолчала. Это было настолько на нее не похоже, что я тут же открыл глаза, вернув таким образом свое сознание обратно в Храм, и посмотрел на притихшую прихожанку. Виктория сидела, прислонившись к стене, и задумчиво крутила в пальцах бутылочную пробку. Я знал, что девушка прекрасно расслышала вопрос, и не стал его повторять, как и торопить Викки с ответом. Странная пауза, как и само появление Кастаньеты этой ночью в Храме Созерцателя.
– Давно хотела тебя кое о чем спросить, – наконец заговорила она. Голос ее утратил былую иронию и стал серьезным. – Но только теперь решилась на это. Причем не здесь, а почему-то в «Старом маразматике», прямо на вечеринке. Вдруг ни с того ни с сего втемяшилось в голову: иди и спроси! Вот и пришла… Кто ты, Созерцатель? Ведь ты не статист, играющий роль интерфейса продвинутой поисковой системы. И не обычный либерианец, который прыгает из квадрата в квадрат, надеясь за свою короткую жизнь успеть обойти весь Менталиберт. Ты практически безвылазно сидишь в своем Храме, однако знаешь обо всем, что творится в М-эфире. И ты не принадлежишь к администрации, иначе уже давно сдал бы меня и моих друзей квадрокопам. Так кто ты есть на самом деле? Только, пожалуйста, не говори, что призрак, тень давно покинувшего Менталиберт пользователя – я два года слышу от тебя эту ерунду и никогда в нее не верила.
Теперь настал мой черед впадать в замешательство и брать время на обдумывание ответа. Виктория была замечательной девушкой и моим другом. Но при всем при этом наши отношения являлись не настолько близкими, чтобы я мог позволить себе быть с ней абсолютно откровенным…
Я прознал о появлении в Менталиберте «Дэс клаба» гораздо раньше, чем Виктория узнала обо мне. Вряд ли кто-то еще, кроме меня, заметил легкое возмущение М-эфирного поля, когда первый из членов этого клуба – Демиург, – прошел процедуру танатоскопии (ее истинное название я выяснил гораздо позже, от Наварро) и поселился в Менталиберте. За Демиургом последовали другие, коих на сегодняшний день насчитывалось ровно два десятка.
Я ощущал появление в М-эфире каждого нового «мертвеца», поскольку все они являлись со мной одного поля ягодами. С той лишь разницей, что я был старше их первенца-Демиурга на сорок два года, а Менталиберта – на пятнадцать лет. В действительности это я должен носить первый порядковый номер в этой компании, но ни Кастаньета, ни ее одноклубники понятия не имели, что впервые танатоскопия была проведена в далеком две тысячи восьмом году. Просто тот темный гений, что превратил меня в заложника М-эфира и через четыре десятилетия поставил данную процедуру на поток, никогда не рассказывал обо мне своим нынешним пациентам.
Впрочем, кое-что им было все-таки известно. А что именно, я выведал от Виктории только сейчас, хотя прежде считал, что хорошо изучил «Дэс клаб» и его неугомонных членов.
– Думаю, я знаю, кто ты такой, – проговорила Кастаньета, не дожидаясь, пока я отвечу. Взятая мной пауза затянулась почти на минуту. Я элементарно не ожидал такого поворота нашей беседы и потому был поставлен в тупик. – Ты – тот самый Черный Русский, имя которого постоянно отображено на наших лок-радарах. Демиург уверяет, что тебя не существует и что ты – всего лишь шальной ментальный импульс, прорвавшийся в М-эфир во время танатоскопии председателя «Дэс клаба» и до сих пор блуждающий в Менталиберте под случайно сгенерированным именем. Что-то типа непредсказуемой и неустранимой помехи, произошедшей по вине плохо настроенного сентенсора, но предотвращенной на последующих процедурах. Импульс навечно отпечатался в ментальном поле и с тех пор стабильно улавливается нашими лок-радарами.
– Черный Русский? – насторожился я. И неспроста. Девушка будто завела со мной старую детскую игру «горячо – холодно», взявшись догадками выцеживать из меня правду. С умыслом Викки это делала или нет, неизвестно, но я был заинтригован и невольно пошел у нее на поводу. – Не понимаю, о чем ты толкуешь. Я знаком лишь с одним Черным Русским – тем, которого можно встретить в любом баре. Да ты наверняка тоже с ним встречалась и даже целовалась: две части водки, часть кофейного ликера и несколько кубиков льда.
Кастаньета обиженно сверкнула глазами, а затем оттянула манжет жакета, включила на лок-радаре голографический дисплей, развернула на максимум спектр его изображения и ткнула пальцем в открывшийся моему взору список имен.
– Вот он – Черный Русский! Взгляни и убедись, что я не шучу! – сказала она при этом. – В самом низу списка. Тот, чье имя серым шрифтом написано.
Рядом с одноклубниками Наварро, чьи фотопортреты на лок-радаре отмечались яркими цветными подписями, мифический Черный Русский был изображен в образе темного силуэта с нарисованным поверх него вопросительным знаком. Однако имя у «шального импульса» имелось вполне конкретное. И действительно, самое что ни на есть русское…
С годами мои чувства изрядно притупились, и сегодня вызвать у меня удивление могло лишь из ряда вон выходящее событие. И даже когда подобное случалось – крайне редко, но я еще натыкался на весьма любопытные для себя вещи, – дождаться моей эмоциональной реакции на них было уже невозможно. Виктория тоже не стала исключением и не узрела смятение Созерцателя, когда он прочел то, что было написано бледным шрифтом под таинственным портретом.
Арсений Белкин.
Обычное русское имя, каких в России, наверное, сотни, а то и тысячи. Более того, когда-то я даже знал человека с таким именем. Правда, он очень давно умер… И не подозревал, что доведется вновь столкнуться с этим типом спустя почти полвека, в Менталиберте, да еще при таких обстоятельствах.
Арсений Белкин – так продолжали бы звать меня сегодня, не сбеги я в свое время из России и не погибни в окрестностях Лондона осенью две тысячи восьмого года.
– Так это и есть ваш Летучий Голландец? – усмехнулся я, хотя внутри у меня все трепетало от противоречивых ощущений. Я гадал, как отреагировать на столь невероятное открытие: сказать Викки правду или уйти в «несознанку». – Призрачный член «Дэс клаба», информация о котором постоянно поступает на ваши лок-радары? Погоди-ка, но если они обнаруживают присутствие Черного Русского и даже определяют его имя, значит, по идее, должны фиксировать и его координаты.
– Поэтому Арсений Белкин и числится призраком, так как его координат не может вычислить сам Демиург. А уж он-то способен любого либерианца вывести на чистую воду, – развела руками Кастаньета. – Где бы мы с друзьями ни находились, в какой бы квадрат ни отправились, на наших лок-радарах везде горит отметка Черного Русского. Такое впечатление, что он всегда незримо присутствует рядом с нами.
Впервые за долгое время произнесенное всуе, мое исконное имя пробрало меня, словно волна жара – зашедшего в парилку, а перед этим продрогшего на морозе человека. Действительно, в подаренных нам при рождении именах присутствует некая мистическая сила, ощутить которую можно даже в М-эфирном мире. Особенно когда в последний раз тебя величали этим именем так давно, что и не упомнить.
– В общем, ты решила, что раз Созерцатель называет себя привидением, значит, он и есть тот загадочный Черный Русский… как его?… Арсений Белкин? – Мое скрытное поведение было продиктовано интуицией. Не бог весть какой советчик, но поскольку в данный момент здравомыслие отказывалось работать, приходилось полагаться на природное чутье. А оно рекомендовало оставить пока все, как есть.
– А что, разве не так? – Похоже, сеньорита Прозорливость чувствовала себя куда увереннее, нежели загоняемый ею в угол Созерцатель. – Где твой М-паспорт? У всех без исключения либерианцев есть М-паспорт. Даже у меня и Демиурга, хотя мы, как и все «мертвецы», полностью независимы от алгоритмов входа и выхода. Но только не от квадрокопов, которые могут где угодно подвергнуть нас проверке.
– Наверное, если я скажу, что потерял свои документы, ты мне не поверишь? – Я попытался робко отшутиться.
– О-о-очень смешно! – съехидничала Виктория. – Объясняю тебе, дедушка, прописную истину. Через какой бы М-транслятор пользователь ни подключался к Менталиберту, ему всегда – подчеркиваю, всегда! – автоматически выдается М-паспорт. Это здесь, ежели у тебя хватает мозгов, ты можешь шифровать его данные, подделывать их и тому подобное. Но ни выбросить, ни потерять свое удостоверение личности ты просто физически не способен. Разве только вместе с головой, но и то останется дубликат на заднице или в подмышке.
М-паспорта либерианцев представляли собой едва заметный пигментный рисунок на кожном покрове, считываемый посредством особого излучения полицейских фонарей-идентификаторов. Строго индивидуальные клейма размером с электрическую розетку припечатывались каждому М-дублю на все перечисленные Кастаньетой участки тела. При желании можно было хорошенько приглядеться и рассмотреть эти метки невооруженным глазом. Еще на одной из наших первых встреч глазастая Викки обратила внимание на девственную чистоту моего лба, чему, конечно же, несказанно удивилась. Пришлось сознаться, что и в интимных местах у Созерцателя кроме волос и шрамов тоже нет ничего лишнего. В тот раз Наварро лишь озадаченно почесала макушку и поверила моей сказке о неклейменом привидении. Но, как теперь выяснилось, все это время Викки разрабатывала свою версию моих анатомических странностей.
– Понятия не имею, что тебе ответить, – вконец растерялся я. Это в готических романах призраки только и ждут момента, чтобы поведать о себе душераздирающую историю. Меня же, наоборот, не тянуло выкладывать свою биографию, даже когда нашелся человек, готовый выслушать мои откровения. Очевидно, Созерцатель являлся неправильным призраком, но тут уже ничего не попишешь. – Сообщить тебе что-то новое я не в силах. Как и ваш Черный Русский, я – такой же продукт уникального технического сбоя. Автоном, чей хозяин безвозвратно покинул Менталиберт почти пятнадцать лет назад. Но по неведомой причине аннулирование М-дубля этого пользователя прошло некорректно, и я остался здесь таким, каков есть. Этим, и ничем иным, объясняется отсутствие у меня паспорта. Должен тебя огорчить, но с Черным Русским я не знаком и не в состоянии обнаружить его в М-эфире. Может быть, он и впрямь существует, а может, Демиург прав и ваши лок-радары ловят лишь ментальную помеху.
Викки, разумеется, мой ответ изрядно огорчил. Насупившись, она залпом допила остатки «персикового» виски, засунула пустую бутылочку в боковой карман, решительно поднялась со скамьи и направилась к выходу.
– Вранье! – не оборачиваясь, громко прокричала Виктория на весь Храм. Голос обиженной прихожанки эхом заметался под каменными сводами. От этого казалось, будто не Викки, а статуя великомученика Пантолеона и изображенные на стенах святые взялись хором укорять меня в содеянном мелком грехе. – Ты всегда мне врал и опять врешь! Почему? Разве я хоть раз солгала тебе? Нет, ведь я считала, что мы – друзья! Видимо, ошибалась… Извини, но я не могу быть другом тому, кто мне не доверяет. Прощай!
Лязгнул отпираемый засов, ворота издали дежурный скрип, а затем с грохотом захлопнулись, и я вновь очутился в привычной тишине. Но теперь она показалась мне не такой уютной, как раньше. Каменный Пантолеон и нарисованные святые продолжали взирать на меня в отблесках несгорающих свечей с немым укором, разве что головами не качали. И не припоминаю, чтобы за полтора десятка лет мой Храм выглядел когда-нибудь таким недружелюбным.
– Чего уставились? Что, никогда не видели взбалмошную пьяную девку? – проворчал я и махнул рукой на безмолвных свидетелей: – А ну вас! Вы еще будете мне на совесть давить! Вот погодите, соберусь однажды и перекрашу стены во что-нибудь жизнерадостное. Посмотрим, что тогда запоете!
Я прогулялся до ворот, вновь запер их и вернулся на то место, где четверть часа назад предавался сну. Но Морфей, видимо, решил, что на сегодня его рабочая вахта окончена, и слинял, не дожидаясь утра. Я закрыл глаза, но, поняв, что о сне можно забыть, не нашел иного занятия, как мысленно догнать Викторию, дабы выяснить, сильно ли она оскорбилась.
Кастаньета не стала ловить кэб, чтобы присоединиться к друзьям, отправившимся в квадрат Гавайи, а неторопливо брела по Бульвару, понурив голову и глядя себе под ноги. Народу в этот час на главной улице Менталиберта (Бульвар жил по гринвичскому времени) шлялось мало, но это была всего лишь очередная волна затишья, никак не связанная с предрассветным часом. Толчея могла возникнуть здесь в любую минуту. И только по преобладанию в толпе азиатских либо европейских и африканских лиц можно было судить, в каком полушарии Земли наступает ночь – самое подходящее время для походов по развлекательным квадратам М-эфирного мира, – а в каком – самый разгар трудовых будней. Но это, конечно, был лишь отчасти верный критерий, пригодный для приблизительных вычислений.
– Мерзавец! – бухтела под нос Викки. – Знаю, что сейчас ты меня слышишь, да и черт с тобой! Можешь так и написать на воротах своего Храма: «Здесь живет самый отъявленный мерзавец и лжец»! И пусть каждый в Менталиберте это увидит! Урод ты, а не призрак! Несчастный Квазимодо в своей убогой церкви! Трусливый неудачник, который мог бы жить, как все нормальные либерианцы, но панически боится свободы! И правильно: она не для таких несчастных слабаков, как ты!..
Не иначе, я и впрямь крепко разозлил Кастаньету. Однако на что она вообще надеялась, приставая ко мне со своими расспросами? Я к ней в друзья не набивался – это Викки нравилось приходить сюда и беседовать о том, о сем с пожилым призраком.
Впрочем, разве ее визиты не доставляли мне радость? Да, доставляли, чего там скрывать. Но где это видано, чтобы прихожанин устраивал допрос своему исповеднику, да еще в стенах его же Храма?! А с другой стороны, почему бы и нет, если тот и другой являются друзьями… Все-таки я действительно стал чересчур мнительным: взял и ни за что, ни про что обидел девушку. Кто обязывал меня хранить эту конспирацию? Никто. Во всем виновата моя боязнь привлекать к себе внимание и навлечь на свою голову лишние неприятности. Отсюда следует, что Виктория права: я действительно был трусом, готовым пожертвовать ее дружбой, только бы сохранить привычный и необременительный для себя порядок вещей.
Нет, так дело не пойдет. Надо будет при следующем визите Кастаньеты непременно извиниться перед ней и во всем признаться. Вот только состоится ли он, этот визит? Баски – народ гордый, и горе тому, на кого они затаят злобу.
Я покачал головой и оставил Викки наедине с ее обидами. В конце концов, это попросту неэтично – подсматривать за кем-то исподтишка, будь он хоть другом, хоть посторонним человеком. Нынче и без того выдалась насыщенная событиями ночь. Я пережил прямо-таки целый шквал ностальгических воспоминаний. Сначала был разбужен посреди ночи, чего со мной не случалось с незапамятных времен. Затем – пожалуй, самая впечатляющая новость – узнал, что лок-радары «Дэс клаба» фиксируют присутствие Созерцателя в Менталиберте, да еще под настоящим именем, известным лишь единицам. Кого благодарить за это рассекречивание, я догадывался, ибо список подозреваемых был предельно короток и состоял всего из пары имен.
Ну и напоследок, впервые за долгие годы согласия с собственной совестью я пережил с ней первую размолвку. После стольких лет молчания эта стерва вдруг возвысила свой недовольный голос и принялась чихвостить меня, словно старая склочница! Мне следовало срочно придумывать способ, как ее угомонить, а иначе моему гармоничному душевному равновесию грозил настать конец. При всем разнообразии букета захлестнувших меня воспоминаний Созерцателю такая ностальгия была даром не нужна…
…А все же грех Арсению Белкину сетовать на незавидную судьбину, поскольку не каждому неудачнику доводилось загубить себе жизнь столь изощренным способом. И пусть в написании моей уникальной биографии поучаствовали многие люди – как обычные, так и, без преувеличения сказать, великие, – основную сюжетную канву для нее состряпал все-таки я. Это мне, тридцатилетнему романтику с большой дороги, пришла идея ограбить тот злосчастный броневик с алмазами, что принадлежал могущественной медиа-корпорации «Терра». А после получить пулю в голову и угодить на операционный стол профессора Элиота Эберта – гениального нейрохирурга, работающего на атакованную мной корпорацию и позарез нуждающегося в лабораторном материале для своих безумных экспериментов. В две тысячи восьмом году Элиот провел на мне – остывающем трупе – первую процедуру танатоскопии и сумел записать и сохранить предсмертные ментальные импульсы моего мозга, в коих была закодирована вся информация о моей личности. А через много лет тот же Эберт и его коллеги создали на базе этого экспериментального материала первого человека, которому довелось воскреснуть в виртуальном мире, сотворенном в только что открытом «Террой» М-эфире, именуемом в те годы ВМВ – Внешними Ментальными Волнами.
Если быть точным, то их первооткрывателем был германский академик Альберт Госс – светило мировой медицины. Он обнаружил окружающее нашу планету ментальное поле и сконструировал прототипы оборудования, что позволяло людям осуществлять при помощи ВМВ телепатическую связь друг с другом. Не получив, однако, должной признательности, академик с расстройства продал патент на свое открытие дальновидной «Терре», а сам с головой ушел в медицинские исследования, где впоследствии снискал гораздо большую славу. А медиа-корпорация подпрягла на разработку материалов Госса его бывшего коллегу Эберта. Получив в распоряжение высококвалифицированный персонал и неограниченный бюджет, Элиот в обстановке строжайшей секретности – «Терра» планировала монополизировать рынок внедрения в жизнь М-эфирных технологий – взялся закладывать фундамент современного Менталиберта.
Вскоре стало понятно, насколько огромен потенциал М-эфира. Но осваивать его и исследовать свойства непознанной субстанции было решено с простого – с игр, созданных на ее основе. Так появились первые симуляторы жизни – симулайфы, фантастические виртуальные миры, к которым пользователи подключались посредством запущенного в широкую продажу М-эфирного оборудования. В отличие от аналогичных интернет-развлечений в симулайфе игрок действительно жил, а не играл в интерактивную игру на мониторе своего компьютера или видеоприставки. Надо ли говорить, насколько популярными стали сотворенные «Террой» ментальные игровые вселенные?
В первую очередь для их создания требовался креатор – человек, обладающий максимально развитым, гибким и активным воображением. Отыскать таких людей оказалось отнюдь не просто: было доказано, что построить у себя в голове предельно реалистичный, грандиозный и детализированный мир – даже по готовому сценарию – способны очень и очень немногие люди. Воистину талантливых креаторов отбирали путем тщательного тестирования и практически боготворили, помещая в максимально комфортные условия для работы и назначая огромные оклады и пенсии. Богатые фантазии креатора обретали М-эфирную форму, доводились до идеала целым штатом дизайнеров и корректоров и передавались подключенным к М-эфиру пользователям. А они в образе ментальных двойников-дублей путешествовали по симулайфам, понемногу привыкая жить двойной, а то и более жизнью.
Такими были первые симулайфы, отдельные М-эфирные образования, еще не объединенные в общую сеть – Менталиберт – и принадлежащие исключительному монополисту – «Терре». В одном из симулайфов Элиот Эберт и воскресил меня, возродив личность неудачливого грабителя Белкина из записанного четверть века назад ментального импульса, издаваемого мозгом умирающего человека. В реальности мое тело давно истлело в могиле, а в М-эфире я начал новую жизнь таким, каким я был на момент своей гибели – здоровым и еще полным надежд тридцатилетним мужчиной.
Мое посмертное существование выдалось отнюдь не легким. Мало того, что долгое время меня держали в неведении, заставляя верить, будто Арсений Белкин живет в загробном мире, так еще и вынуждали заниматься малоприятной работой по поддержанию порядка в симулайфе Терра Нубладо. Я был в нем кем-то вроде судьи и палача в одном лице. Я штрафовал игроков, которые играли не по правилам. А точнее, попросту отстреливал их (симулайф являл собой некую интерпретацию американского Дикого Запада) и тем самым, фигурально выражаясь, удалял нарушителей с игрового поля.
Затем волею судьбы меня переселили из Терра Нубладо в другой симулайф. И хоть он, в отличие от предыдущего, был откровенно сказочным, там я наконец-то обрел долгожданную свободу от всех обязательств перед «Террой» и даже сумел полюбить и создать семью, как бы абсурдно это не выглядело для персонажа М-эфирного спектакля. Однако не надо забывать, что если для кого-то симулайф считался только игрой, то для меня он с момента воскрешения был полноценной и единственной жизнью. И я всячески стремился прожить ее так, как всегда мечтал, но по собственной глупости лишил себя шанса сделать это в реальности.
Оглядываясь назад, сегодня можно уверенно сказать, что те пять лет, которые я прожил в образе сказочного Героя (не то чтобы слишком благородного, но все же куда более положительного, чем грабитель Белкин и жестокий судья Терра Нубладо), были самыми счастливыми годами в моей непутевой жизни. Я осознавал, что ни одна игра не длится вечно, и был готов к тому, что мое пребывание в этом замечательном симулайфе рано или поздно подойдет к концу. Так однажды и произошло. В один прекрасный день – хотя какой он, к чертовой матери, прекрасный? – я отправился дальше, на просторы Менталиберта, уже оформившегося к тому времени в прообраз современного М-эфирного океана.
Пока я целую пятилетку размахивал мечом, гоняя по своему уютному мирку всякую нечисть, и сожительствовал с красавицей-эльфийкой, в реальности многое изменилось. «Терра» лишилась монополии на свои разработки, правда, сохранив на себе «майку лидера» в начатой вслед за этим гонке по освоению М-эфирного рынка. Симулайфы ныне плодились как грибы, поскольку ушлая медиа-корпорация открыла первый в мире институт по подготовке креаторов и начала выпускать их оттуда целыми партиями. И каждый выпускник горел желанием основать в ментальном пространстве как минимум один, а особо плодотворные – и по нескольку миров. Естественно, формирование ментальной мультивселенной нуждалось в срочном упорядочивании, для чего и был сформирован в Лондоне Международный Административный Совет по контролю над М-эфирным полем Земли. Он выдавал креаторам лицензии на право работы в Менталиберте и поддерживал порядок на Бульваре – центральном узле новообразованной ментальной структуры – и тех ее подразделениях, куда был открыт беспрепятственный доступ административным надзирателям – квадрокопам. В частных квадратах обязанность следить за порядком перекладывалась на их владельцев. Но если от либерианцев поступали жалобы о творимом там произволе, власти Менталиберта лишали хозяев права на неприкосновенность собственности и пресекали беззаконие, вплоть до полного удаления проблемного квадрата из М-эфира.
Благодаря своей уникальности я – по сути, живой мыслящий человек – сумел без проблем выдать себя за обычного статиста, искусственного служаку, коих на Бульваре было пруд пруди. Чему в немалой степени способствовало отсутствие у меня подключенного к М-эфиру реального тела и, как следствие этого, либерианского паспорта. Спасибо моим бывшим покровителям – они снабдили меня неплохим выходным пособием, которого мне вполне хватило на покупку жилья. Как и любой другой либерианец, я мог при необходимости обходиться без пищи, но не был лишен остальных человеческих слабостей. Иногда я покидал Храм, чтобы развеяться: заглянуть в ближайший бордель-сауну (здесь это считалось вовсе не злачным местом, а вполне респектабельным заведением) или библиотечный бар. Иные общественные места меня не интересовали.
Квадрокопы ко мне практически не наведывались. А если и заглядывали на огонек, я выдавал себя не за хозяина, что при отсутствии паспорта являлось попросту невозможно, а за сторожа-статиста, нанятого владельцем для присмотра за его ментальной собственностью. Копы пожимали плечами и уходили. А что им еще оставалось? Просрочек по оплате аренды бульварной площади у анонимного содержателя пустующей церкви не было, других же претензий администрация ему предъявить не могла.
Откуда квадрокопам было знать, что сторож и владелец Храма Созерцателя – одно и то же лицо? Я зарабатывал на оплату аренды и свои мелкие жизненные радости за счет своего дара видеть Менталиберт целиком и проникать мыслью в любые его уголки, даже закрытые от посторонних глаз непроницаемыми М-рубежами. Этот талант помогал мне работать на порядок эффективнее любых М-эфирных поисковых систем, однако, чтобы не создавать им открытой конкуренции, я общался лишь с узким кругом доверенных клиентов, с которых, разумеется, брал – а точнее, драл – достаточно высокие гонорары за свои услуги. Никто не противился, поскольку добываемые мною сведения того стоили. То, что пользователю не удавалось добыть по официальным каналам, он мог обнаружить через меня, причем со стопроцентной гарантией. Моя репутация надежного альтернативного поисковика была безупречной, и, стало быть, я имел право устанавливать свои тарифы.
В ментальном мире для меня не существовало тайн, а если я о чем-то не знал, значит, данная информация была мне даром не нужна. В чем крылся секрет моей сверхпроницательности, объяснить сложно. Причин тому могло быть много. Но, на мой взгляд, самая логичная выглядела следующим образом. Очутившись в Менталиберте на раннем этапе его активного формирования и упорядочивания, я – полустатист, полулиберианец – невольно стал частью этой сложной структуры. Можно даже сказать, это она сформировалась вокруг меня, а не наоборот.
Сознание Созерцателя являло собой нечто вроде горсти песка, брошенной в жидкий бетон М-эфира и полностью растворенной в нем. Это мизерное вкрапление никак не влияло на свойства раствора, зато позволяло мне находиться одновременно везде и всюду. Только лок-радары членов «Дэс клаба» сумели обнаружить мой размытый след, и то лишь потому, что ментальные волны прошедших танатоскопию «призраков» отчасти совпадали. Для прочих не знакомых со мной либерианцев я был и оставался обычным статистом, смотрителем заброшенной церкви на Бульваре.
Забавные выкрутасы порой выписывает жизнь, не правда ли? В реальном мире мне было суждено дожить до тридцати лет, в М-эфирном я прожил в полтора раза дольше этого срока. На сегодняшний день я видел сотни искусственных миров, однако уже полвека не бывал в настоящей реальности – мире, где мне довелось родиться и прожить больше трети собственной жизни. Я даже понятия не имел, где и у кого хранится сегодня мое загрузочное досье – то самое, что было создано методом танатоскопии в две тысячи восьмом. Не исключено, что оно давно утрачено и мне при всем желании не суждено попасть на Полосу Воскрешения. Первая же моя гибель в Менталиберте грозила стать для меня последней, поскольку для восстановления такого досье требовались либо его копия, либо новое М-дублирование оригинального пользователя. И если насчет первого спасительного варианта во мне еще теплилась надежда, то по поводу второго все было предельно ясно.
В этом плане члены «Дэс клаба» имели передо мной преимущество: они точно знали, что копии их досье находятся в надежном месте и в случае чего будут оперативно отосланы на Полосу Воскрешения. Такое условие было прописано в контрактах, заключенных Викки и ее одноклубниками с частным институтом Элиота Эберта. До сей поры престарелый профессор-нейрохирург исправно исполнял взятые на себя обязательства. Однако в ночь моей ссоры с Викки – весьма дурацкой ссоры, надо заметить – я еще не подозревал, что минуют сутки, и все до одного контракты Эберта с двадцатью «мертвецами» будут аннулированы.
Я лежал на полу в своем Храме, вяло переругивался с ворчливой совестью и не ведал, что уже завтра моему спокойному существованию придет конец и я окажусь втянут в войну, аналогов которой в Менталиберте еще не было.
В мой новый мир готовилось войти чудовище, в сравнении с которым даже самый свирепые драконы сказочных гейм-квадратов выглядели беззубыми птенчиками. Кровавый Мичиганский Флибустьер и впрямь мог считаться в М-эфире монстром из другой реальности. Той реальности, где за пролитую кровь не начисляли очки опыта, а отправляли прямиком на электрический стул. Доминику Аглиотти довелось побывать в камере смертников, а вот в Менталиберте – пока ни разу. Но, как и положено матерому хищнику, Тремито быстро осваивался в незнакомой среде. Осваивался, чтобы учинить здесь беспрецедентную охоту за головами, причем не игрушечную, а самую что ни на есть натуральную…