Она уже и не помнила, сколько дней прошло с тех пор, как она впервые переступила порог дома Нэша. Они с Соней много работали, особенно Нора, которой пришлось переписывать от руки с диктофона все записи, сделанные ими во время путешествия.
Дом, чудесный дом с высокими окнами, украшенными снаружи цветущими в деревянных ящиках бегониями, цокольным этажом, в котором размещались кухня и прачечные с кладовыми, и небольшим, вымощенным брусчаткой двориком, отделявшимся от улицы литым решетчатым ограждением, был изнутри просторным и уютным. Нэш, поджидая приезда своей невесты, украсил дом цветами, в которых приходящая прислуга (симпатичная толстуха по имени Дороти) едва поспевала менять воду. Однако, несмотря на приезд Сони, Джеймс по-прежнему утром отправлялся на службу в банк, вот только возвращался он не вечером, как обычно, а чуть пораньше, чтобы всем втроем пообедать где-нибудь в ресторане, а потом погулять по Грин-парку ли другим «зеленым» местам Лондона. Соня и Нэш отправлялись спать в правое крыло дома, и Нора, спальня которой находилась в левом крыле, ни разу не видела, куда именно, в какую дверь входили Соня с Джеймсом, поскольку там было несколько дверей, и не исключено такое, что они спали в разных комнатах… Но скорее всего, ей просто было приятно думать об этом, поскольку трудно себе было представить причину, заставившую их спать отдельно.
Их день обычно начинался с завтрака, но не того хрестоматийного, с овсянкой, беконом с яичницей и чаем, какой обычно бывает у англичан, а сплошь состоящего из овощей и фруктов. И Нора знала от Дороти, с которой они время от времени разговаривали, когда Соня с Нэшем уходили спать, что это изменение было внесено в их меню только лишь для того, чтобы доставить удовольствие «госпоже Соне». На вопрос Дороти, чем они занимаются, заперевшись в кабинете Нэша, Нора ответила, что Соня – молодая писательница, и что Нора при ней что-то вроде секретаря… При слове «писательница» Дороти от восхищения даже зажала рот рукой, настолько это ее потрясло. Но на этом все ее вопросы и ограничились. Дороти относилась к той породе людей, которые точно знают свое предназначение в жизни и стараются лишний раз не досаждать своим присутствием людям, более, на их взгляд, достойным и уважаемым, нежели они сами. Эта женщина, изо всех сил старающаяся быть незаметной, молча и упорно делала свою работу по дому, и держалась так, что присутствующие в доме люди вообще забывали о ее существовании. Когда Нора пыталась представить себе образ жизни Дороти, то почему-то сразу возникала маленькая квартирка с гостиной, в котором стоитстол, накрытый кружевной скатертью, а на столе – чашки, корзинка с печением… Еще Дороти отлично вязала и за то время, что Нора прожила в доме Нэша, она успела увидеть на ней около десятка самых разных вязаных шерстяных вещей, и это при том, что в Лондоне, в принципе, стояла ясная и сухая погода.
***
Из дневника Норы И.
«Соня тоже казалась умиротворенной, и даже ко мне стала относиться с какой-то заботливостью и даже нежностью… Я уже знала о том, что Нэш купил для них новую большую квартиру где-то в центральной части Лондона, куда обещал свозить нас обеих, чтобы показать ее. Но от умиротворенности оставалось лишь воспоминание, стоило только Нэшу уйти утром на службу. Соня сразу как будто приходила в себя от того наваждения, в котором жила, и, устремив взгляд своих сухих и словно больных глаз (а ведь еще недавно ее глаза излучали влажный, чуть ли не страстный блеск) в пространство, говорила, что им пора работать… История с Зохиным, с которым предавалась страсти ли похоти Л. Закончилась трагически только для Анжелики, которая зашла в приемную как раз в ту минуту, когда Зохин исторгал из себя судорожные, гортанные стоны, в то время как его руки продолжали крепко держать находящуюся приблизительно в таком же состоянии, задыхающуюся от захлестнувших ее ощущений, Л. Об этом главная героиня «романа» узнала от самой Л., прибежавшей в спальню и рассказавшей ей обо всем этом со всеми подробностями. Далее шла очень откровенная сцена в дУше, во время которой Л., приводя себя в порядок после свидания с Зохиным, показывала оставшиеся на своих бедрах синяках и ссадинах, оставшихся после ПРЕДЫДУЩЕГО свидания…
Соня диктовала, то есть рассказывала это так, словно сама при всем этом присутствовала, и после таких вот диктовок очень трудно было поверить в то, что она все это придумала или же услышала от своих интернатских подруг. Слишком много было деталей, которые выдумать было просто невозможно. Как, например, те слова, которые говорил Л. Зохин на ухо, совершая с ней определенные действия… Хотя, возможно, что нечто подобное происходило и с самой Соней, но с каким-нибудь другим мужчиной…
Нора пыталась понять основную идею этого «романа», и постепенно до нее стало доходить, ЧТО именно хотела выразить Соня, создавая образ своей подруги Л. БЕЗНАКАЗАННОСТЬ. Л., по идее Сони, все сходило с рук. Ей ВЕЗЛО. Главная героиня никак не могла понять, почему Л. не беременеет, вступая в близость (уже далее, по тексту) не только с Зохиным, но и преподавателем физкультуры, и еще двумя мальчиками из своего класса. Соня (вернее, главная героиня, которую я дальше буду звать С., мне так удобнее, поскольку я все равно, слушая Соню, представляю именно ее) могла все это сочинить, тем более, что в том возрасте, о котором идет речь, подростки очень склонны к вранью, и С. бы ей ни за что не поверила, что та ведет такую бурную сексуальную жизнь, если бы сама не увидела это своими глазами, в тот вечер, в приемной Зохина…
Что касается тех ден ег и прочего, что С. украла из сейфа, то эти страницы представляли собой особый интерес…»
Из романа Сони Л.
«Л. знала, что Зохин будет подозревать в краже кого угодно, но только не ее, поскольку она весь вечер провела в его объятиях и убежала из приемной только после того, как туда вошла Анжелика. Судя по темпераментному характеру Анжелики, которая в присутствии Л. сначала стояла в дверях словно каменная, не в силах пошевелиться или произнести какой-нибудь звук, но потом, по рассказам Л., она начала громко кричать и все это было похоже на самый настоящий скандал… Возможно, что Зохин заподозрил в краже Анжелику, который был еще один комплект ключей от кабинета и приемной и, возможно (а почему бы и нет?) от сейфа, в котором хранились деньги… Как бы то ни было, но я была сильно удивлена, когда в день смерти Анжелики, когда ее,
бедняжку, увезли в морг, в кабинете музыки, ЕЕ КАБИНЕТЕ, в одном из шкафов обнаружили те самые папки с документами и кое-какие канцелярские принадлежности, который я вместе с деньгами выгребла из сейфа и принесла в мешке в спальню… Это, вне всякого сомнения, сделала Л. Но я не могла ее упрекнуть в этом, поскольку мы с ней теперь были связаны, да и деньги (правда, после похорон Анжелики Кайль) мы тратили вместе…
Это Л. придумала какую-то тетю, которая якобы прислала ей все те сладости, которыми Л. потом угощала всех наших… А покупали мы все эти вкусные вещи в самом дорогом магазине, и кассирша, которая обслуживала нас, еще заметила тогда, что от такого количества шоколада, конфет и печенья мы можем покрыться сыпью. «Дура, – обозвала ее Л. уже после того, как мы вышли из магазина. – Это у тебя пусть рот облезет от таких слов…»
И хотя все мы знали, что у Л. никого нет вообще, что она подкидыш и всю жизнь воспитывалась в казенных домах, но все молча грызли засахаренные орешки, запивая все это обжигающей и приторной колой, ели до изнеможения фруктовые немецкие рулеты и кексы, и завидовали Л. Думаю, некоторые из них знали о том образе жизни, что вела их подружка, но никому и в голову не могло прийти, что мы пировали на ворованные деньги… Ведь Анжелика ушла в мир иной с липким и грязным шлейфом: «воровка, сумасшедшая, проститутка, жидовка…", в то время как за Л. закрепилось крепкое и головокружительное
– ЖЕНЩИНА.»
***
– Это Нэш выбирает маршруты? – спросила Нора во время одной из очередных вечерних прогулок по Грин-парку, поистине зеленому парку, в котором помимо зеленых лужаек, аллей, деревьев, даже легкий туман казался зеленовато-серебристым… Лондонцы отдыхали здесь семьями, устроившись в полосатых шезлонгах, и предавались молчаливому созерцанию застывших призрачных деревьев, источающих терпкий аромат свежести и влажной травы…
Соня пожала плечами и вяло ответила, что маршруты выбираются словно сами по себе, и что, на ее взгляд, никто особо над этим не задумывается. Нэш, который отошел, чтобы купить сигарет для Сони, вернувшись, предложил поехать в Кенсингтонские сады, чтобы показать Норе, которая впервые в Лондоне, детские площадки с с резными фигурками эльфов, резвящихся вместе со статуей Питера Пена, а потом заглянуть в галерею Серпантайн, на выставку.
– Он хочет показать тебе нарциссы, ведь правда, Джеймс? Нэш радостно закивал головой. В тот день на нем вместо строгого костюма были обычные твидовые широкие брюки, легкий черный джемпер и зеленая вельветовая куртка. На щеках его появился бледный румянец, который очень ему шел, и Соня, которая несколько раз останавливалась, чтобы поцеловать своего жениха, заставляла его краснеть еще больше… Похоже, он не привык афишировать свои отношения на людях и ужасно смущался. А вообще-то он вел себя довольно нейтрально, говорил на общепринятые темы и практически ни разу не задал вопросы напрямую Норе, словно боясь этим доставить неудовольствие своей невесте. Но сколько Нора ни старалась подсмотреть ЕГО взгляд, обращенный на Соню, она еще ни разу не видела выраженное любовное чувство Нэша к своей возлюбленной, на которой он собирался жениться. Быть может, он просто скрывал свои чувства, поскольку он все же был не французом, а англичанином, но Соня-то смотрела на него с обожанием, граничащим со страхом… И это тоже бросалось в глаза. Никогда в жизни Нора не видела такое количество нарциссов, желтый ковер из которых радовал глаз, а аромат их кружил голову.
Они медленно прохаживались по огромному, источающему благоухание весенних цветов и зелени, саду и почти не говорили. Нора думала о том, что в этих садах, наверное, трудится невидимые эльфы, призраки тех деревянных эльфов, которые им показывал Нэш на детских площадках Кенсингтонского сада, которые высаживают ранней весной луковицы нарциссов, а потом, стараясь быть незаметными, ухаживают за цветами, создавая иллюзию естественных природных цветочных полян…
– Вон там, видите, Нора? – и она обмерла, чувствуя, как Нэш, стоящий позади нее и Сони, крепко сжимает своей горячей рукой ее ладонь. – Видите остроконечную башенку и шпиль, словно гигантскую беседку, в которой кто-то сидит? Он снова сжал ее руку и она услышала, как он издал нечто, наподобие громкого полувздоха-полустона, причем так неожиданно, что даже Соня, которая тоже смотрела на застывший за поляной нарциссов памятник, резко обернулась, чтобы взглянуть на своего жениха. Но он уже к тому времени успел отпустить руку Норы, и стараясь не выдать своего волнения, продолжил: – Это памятник Альберту, построенный в честь супруга королевы Виктории в 1863 году и спроектированный сэром Георгом Гилбергом Скоттом…
– Скажите, Джеймс, – спросила Нора, – а откуда вы так хорошо знаете русский язык?
Соня состроила недовольную гримасу и отвернулась, словно ей было стыдно за поведение своей компаньонки.
– Я учил язык здесь, меня всегда интересовала Россия, поэтому я и открыл там филиал своей фирмы…
– Но ведь вы же служите в банке, насколько я поняла…
– Правильно, но я вложил деньги в один московский проект, который показался мне интересным и, как мне кажется, не прогадал… Во всяком случае, те люди, с которыми я сейчас там сотрудничаю, меня вполне устраивают… Это порядочные люди, которые умеют и хотят работать… Кроме того, не скрою, в России дешевая рабочая сила, может, я, конечно, не так выразился… Понятное дело, что на моей фирме трудятся отнюдь не рабочие, а высококвалифицированные инженеры, но я плачу им в пять раз меньше, чем платил бы таким же специалистам здесь, в Англии…
Он говорил сухо, по-деловому, и Соня как будто даже успокоилась. Беседа далее приняла вообще странный оборот: заговорили о политике. Вернее, говорили двое – Нора и Нэш. Соня же в это время откровенно скучала, а потом и вовсе запросилась домой.
Дома, перед ужином, когда Соня ушла переодеваться в свою спальню, а Нора сидела в гостиной и листала какой-то английский журнал по дизайну, послышались торопливые шаги. В комнату стремительно вошел Нэш и, тщательно прикрыв за собой дверь, быстро подошел к Норе и, остановившись перед ней, вдруг замер, всматриваясь в ее лицо.
– Нора, вы должны меня извинить за то, что я позволил себе в саду… Вы могли подумать обо мне дурно, но я не могу больше молчать. Я знаю, что я страшно виноват перед Соней… Я не знаю, что мне делать… С тех пор, как я увидел вас, я только о вас и думаю, я придумываю каждую ночь отговорки… но мне это не всегда удается… Соня что-то чувствует… Я бы хотел встретиться с вами… наедине… Сегодня ночью я могу прийти сюда, в гостиную и мы с вами поговорим… Но это опасно, она может проснуться… Давайте встретимся завтра на углу, здесь, за домом, вы знаете, где обычно стоит моя машина, если я не ставлю ее в гараж… И мы с вами пообедаем где-нибудь в ресторане… В двенадцать. Скажите Соне, что хотите немного прогуляться… Или просто, никому ничего не говоря выходите из дома… Так будет даже лучше… И он исчез. И только медленно открывающаяся дверь говорила о том, что из комнаты только что кто-то вышел. Но кто? Уж не призрак ли это Нэша? ора долго не могла пошевелиться. Она смотрела на дверь, а в голове еще продолжал звучать ЕГО голос. Значит, она не обманулась в своих предположениях? Нэш хоть и вел себя «нейтрально», все же источал, очевидно, какую-то невидимую, но ощутимую сердцем, душой энергию… «Может, это любовь?» Но она сама?… Готова ли была она сама к любви? Как спокойно и безмятежно жила она все это время без любви… Что с ней станет, если она признается самой себе в том, что безнадежно влюблена в этого высокого и худощавого англичанина, человека с другой планеты, у которого в душе цветут нарциссы, а лицо время от времени озаряется почти детской улыбкой? И не вопросы морали ее волновали – она знала, что Нэш не любит Соню, она искала доказательства тому все то время, что они жили у Нэша в доме, и находила этому подтверждение постоянно… Пусть он англичанин, пусть сотворен из холодного лондонского тумана, но любящий мужчина не ведет себя так, как он…
И вдруг ей стало жарко. Она закрыла глаза и представила себе Нэша. Нет, это невероятно, он не мог пригласить ее завтра пообедать в ресторане, он не такой, он НЕ СПОСОБЕН НА ТАКОЕ… Он порядочный мужчина, который обещал жениться на Соне, и он женится на ней, а все то, что произошло в этой гостинице – всего лишь проявление слабости… «Или силы?» В гостиную ворвалась Соня.
– Мне надо тебе кое-что подиктовать… Пойдем к тебе в комнату или… или нет, лучше в его кабинет, тем более, что он только что ушел… Сказал, что у него встреча где-то тут, поблизости… Но, думаю, он просто хочет прогуляться один… Мне кажется, что он устал от нас… ОБЕИХ…
– Устал? Но разве может устать жених от своей невесты?
– Ты просто не знаешь, как я поняла, мужчин. Совсем. Они – сами в себе. Это нам нужно общество, нам надо, чтобы нас было хотя бы двое – причем, неважно, с кем мы будем, с подружкой, мужчиной, кошкой или собачкой… Мужчины – существа другого рода. Они более самодостаточны, а поэтому я прекрасно понимаю его… Просто он так неожиданно ушел, чуть ли не хлопнув дверью, что Дороти уронила на стол чашку со взбитым яйцом от резкого звука… Может, ВЫ с ним повздорили? Вы с ним, случайно, сейчас не разговаривали… о политике? Кажется, это было вашей общей темой на прогулке…
– Нет, Соня, я не могу несколько раз на день возвращаться к этой бесполезной теме. Хотя, если честно, будь у меня такая же возможность, как и у тебя, я бы ни за что не вернулась в Москву…
– И что? Осталась бы в Лондоне? Это же отлично! Если хочешь, я поговорю об этом с Нэшем, возможно, он познакомит тебя с каким-нибудь своим другом…
– Ну уж нет, не надо меня ни с кем знакомить… Я же сказала просто так, как бы мне хотелось… думаю, что и ты тоже когда-то мечтала вырваться в рай…
– Как хорошо ты сказала: рай… Да, пожалуй, это и есть рай… Но ты отвлекла меня… Пойдем лучше, поработаем…
Нора пожала плечами: она не понимала, как можно вот так себя насиловать? И вообще, как можно что-то писать, когда ты влюблена? Ладно еще переписывать или корректировать, словом, совершать какую-то механическую работу, в это время можно будет, хотя бы, помечтать о любви и о райской жизни, но ведь то, чем сейчас собиралась заняться Соня, совершенно исключает подобную РАБОТУ ДУШИ! Как бы то ни было, Норе пришлось подчиниться и последовать за Соней в кабинет Нэша, где у них еще со вчерашнего дня были разложены рукописи, над которыми, считывая их с диктофона, трудилась Нора.
Из романа Сони Л.
«Этот человек поджидал ее каждый вечер на углом, возле кафе. Его большая темно-синяя машина волновала меня каждый раз, когда я видела ее из окна нашей спальни. Я была уверена, что ни единая душа в интернате не знала о существовании Д. Назову его для удобства Дмитрием, хотя у него более сложное и характерное имя. Л. было в ту пору четырнадцать. Она и выглядела на свой возраст, только вот лицо у нее было совсем взрослое. Она умела улыбаться так, как может улыбаться только знающая себе цену женщина, перед которой распахнуты все двери… И, в первую очередь, дверь кабинета директора.
Я знала, что она продолжает встречаться Зохиным. Думаю, что это знал еще кто-нибудь из персонала. Дело в том, что за интернатом находилось строение, напоминающее служебные помещения для слуг – говорят, что раньше наш интернат был господской усадьбой. Так вот, они – Зохин и Л. – встречались там. И я, зная об этом, проводила долгие часы, стараясь что-нибудь увидеть в зашторенное окно, за которым предавались своей страсти эти обезумевшие от вседозволенности двое… Уверена, что это была не любовь. Почему уверена, да потому, что Л. сама рассказывала мне о том, что Зохин дает ей деньги, дарит какие-то безделушки, вещи, возит ее купаться на закрытые частные пляжи, принадлежащие его друзьям-бизнесменам.
Однажды Л. вернулась после одной из таких прогулок почти больная. И НИЧЕГО мне в тот вечер не рассказала. Весь день она лежала, ссылаясь на болезнь, а вечером, когда мы в спальне были одни – я приводила в порядок свою тумбочку и выгребала оттуда апельсиновую кожуру и фантики от конфет – Л. сказала, что Зохин пригласил ее в дом одного из своих друзей, которые предложили ей за деньги переспать с каждым из них по-очереди, но в присутствии всех… Всего их было четверо.
– Ну и что, ты согласилась?
– Сначала я испугалась, но потом, когда они угостили меня вином, мне стало так весело…
Она говорила, устремив взгляд своих погрустневших глаз в окно, а я смотрела на ее словно разбитые губы, которые искусала то ли она сама, то ли те, с кем она все же решилась лечь в постель, и мне впервые стало жаль ее. Но это было временное чувство.
– И что было потом?
– Потом они все сели на ковер вокруг расстеленного на нем матраца и смотрели, как я была сначала с Зохиным… ты не представляешь себе, С., как все это меня возбуждало… Я хотела, чтобы это продолжалось еще и еще… Мне казалось, что после каждого мужчины, который все это делал со мной, я становлюсь ближе к тем ощущениям, которые были у меня всего один лишь раз… первый раз, когда Зохин взял меня силой… Наверно, я ненормальная, раз меня не удовлетворяет один мужчина… Или мне нужно это делать в необычных местах… Зохин говорит, что это нормально.
– Но зачем ты все это делаешь? Тебе нравится это?
– А ты попробуй, тогда и узнаешь…
И тогда я поняла, что подсознательно всегда ждала этого приглашения. Я была счастлива, когда Л. предложила мне составить ей компанию.
– Но ты не дорассказала, чем у вас все закончилось? Я же вижу, что тебе сейчас плохо…
– Мне стало плохо уже поздно вечером, когда из меня стало выходить вино… Но и это, конечно, не самое главное. Понимаешь… – она склонила голову набок и вдруг замолчала, хитро сощурив теперь уже ставшие усталыми, глаза. – Тебе еще рано об этом знать, я тебе лучше потом расскажу, что они со мной делали потом, хорошо?
У меня от этих разговоров закружилась голова и мне захотелось оказаться на матраце вместо Л.
А потом в ее жизни появился этот человек, Дмитрий. Он был старше нее на две жизни. И познакомился он с ней на улице. Она шла, а он ехал на своей машине. Все произошло как в кино. Он предложил подвезти ее, и она спокойно села к нему в машину.»
Из дневника Норы И.
«И тогда я снова не выдержала и спросила: неужели во всем интернате на нашлось ни одного взрослого человека, который бы положил конец этому разврату? На что Соня ответила мне (причем, так, словно речь шла не о романе, а о действительных, реальных событиях):
– Видишь ли, воспитательница, которая были приставлена к нашему классу, находилась в зависимости от Зохина, как и все остальные… Дело в том, что он принимал на работу людей, оказавшихся на грани нищеты, отчаявшихся, согласных на любую работу, лишь бы регулярно платили деньги. Кроме того, он разработал систему пайков. Зохин – это вообще голова. Он знал, как потрафить своим подчиненным и придумал выдавать им в конце каждой рабочей недели пайки с крупами, маслом и мясом. Он специально заключил договора с каким-то фермерским хозяйством и на льготных условиях имел от него дешевое мясо и масло…
– Но что за льготные условия? С какой стати фермеру отдавать свою продукцию по дешевке?
– Да потому что у этого фермера в интернате содержались трое его детей, на полном, так сказать, пансионе, хотя юридически прав на это не имели… Зохин знал, с кого что взять и как это правильно оформить. Поэтому-то у него все по струночке и ходили…
Соня забылась. Она, сказав «к НАШЕМУ классу», тем самым полностью расписалась в автобиографичности своего романа. Больше того, рассказывая с жаром о своем директоре (а я теперь уже нисколько не сомневалась, что она росла именно в интернате или детском доме, а не в нормальной семье), она выдавала такую информацию, которую и придумать-то было сложно.
Меня мучал вопрос: зачем ей это нужно? Зачем? Но ответа не находила.»
***
В тот день они проработали что-то около четырех часов. Соня диктовала, а вернее, увлеченно рассказывала Норе, которая пару раз сменила кассету в диктофоне, о своей подруге Л., которая завела себе богатого и ОЧЕНЬ старого любовника по имени Дмитрий. У Норы краснели уши от интимных подробностей, которые описывала Соня в связи с любовными похождениями Л. Но самое шокирующее и – она вынуждена была признаться себе
в этом – интересное началось тогда, когда главная героиня (С.) впервые встретилась с Дмитрием. Л. привела ее к нему на квартиру с определенной целью – продать свою подружку, а точнее, ее девственность. Но Дмитрий – высокий сутуловатый старик с прекрасными зубами и коротко подстриженными седыми волосами, одетый с иголочки, объяснил девочкам, что его интересует только Л. И подарив С. на память серебряный миниатюрный браслет, дал понять, что они больше никогда не увидятся. – Ты в ужасе от того, что я тебе надиктовала? – спросила Соня, вставая с кресла и потягиваясь, разминая затекшие мышцы. – Но ты не можешь не согласиться, что это интересно.
Понимаешь, ОНИ, эти девочки развивались, они познавали мир, мужчин, самое себя…
– Но ты пишешь о Л. с подтекстом. Мне кажется, что ты хочешь подвести к ее ВЗРОСЛОЙ жизни, я угадала?
– Конечно, а чего ради я бы стала вообще о ней писать…
– Но это твоя жизнь… И теперь, когда ты привезла меня сюда, в Лондон, ты не посмеешь прогнать меня лишь потому, что я разгадала это… Нора и сама не знала, зачем она это сказала. «Неужели слова Нэша придали мне сил?»
– Мне трудно объяснить тебе все это… Я сама никогда не жила в интернате, я тебе уже об этом говорила, – сказала она раздраженно и, снова потянувшись, хрустнула пальцами высоко поднятых рук, – но иногда мне кажется, что я действительно жила там, потому что я общалась с девчонками и разговаривала сними… Господи, я же тебе уже все объяснила… И вообще, Нора, прекращай свои расспросы, надоело, честное слово… Я тебя приняла на работу, чтобы ты занималась литературной работой. И нечего лезть мне в душу, ей Богу… – и она вышла из кабинета, резко хлопнув дверью.
***
Дороти вошла в кабинет и, увидев сидящую в раздумьи Нору, словно обрадовалась и, прикрыв за собой дверь, уселась в кресло напротив, как раз туда, где только сидела Соня и сказала (она говорила, естественно, на английском, и хотя Нора прекрасно ее понимала, ей почему-то показалось, что она смотрит английский фильм, настолько колоритно и ярко выглядела эта простая и милая женщина):
– Сэр Джеймс ушел, и все забыли про ужин… Я подогревала два раза, ждала, что он вернется, но его до сих пор нет… А вы все пишете? – она покраснела, поняв, что сказала лишнее.
– Это не мое дело, но я приготовила свинину и пирог, а вы стали работать…
– Дороти, если хотите, я поговорю с Соней и попрошу ее отпустить вас домой. Думаю, что вы уже давно должны быть дома…
Но не успела она договорить, как в кабинет, распахнув дверь, вошла Соня. Лицо ее было красным от злости.
– Вот черт, уже столько времени прошло, а его все нет… Спроси у нее, – Соня не говорила по-английски и общалась с Дороти с помощью Норы или Нэша, – она не знает, куда он убежал и где вообще он может быть в такое время… Уже темно, на улице дождь, а он вышел без зонта… ничего не понимаю. Хо тя бы позвонил…
Нора перевела Дороти вопрос, но могла бы этого и не делать – Дороти, конечно же, ничего не знала. Она сказала, что ее хозяин всегда в это время дома, что он не ходит по гостям, разве что в клуб, но это бывает по пятницам, а сегодня четверг.
Но тут они услышали шум, и Соня метнулась к двери:
– Ну наконец-то…
Конечно, Соня в Лондоне и Соня в Москве – это две разные женщины. В Москве – это вконец испорченное, обленившееся донельзя существо, находящее сладость в сне, вкусной еде, светских развлечениях и пространных беседах о бессмысленности существования или очень общо об искусстве. В Лондоне же – измученная неуверенностью в себе и отсутствием любовных ласк женщина, чувствующая приближение чего-то неотвратимого… Такую Соню Нора увидела, во всяком случае, тем поздним вечером, когда они все трое ужинали за столом. Заявившийся домой с таким опозданием Нэш, даже не проронил ни слова в свое оправдание и, ничего не объясняя, сидел теперь с мокрыми от дождя волосами, но уже переодетый, правда, во все сухое и домашнее, и ковырялся вилкой в тарелке. Он не знал, куда спрятать свой виноватый взгляд и предпочел рассматривать пирог, нежели смотреть в глаза своей невесте.
– Джеймс, что случилось? – не выдержала первой Соня и отодвинула тарелку от себя.
– Извините меня, вы из-за меня не поужинали, хотя вам не следовало меня ждать… Понимаете, я и сам не знаю, что со мной произошло… Я поехал в клуб, но потом, вспомнив, что сегодня только четверг, хотел вернуться домой, но почему-то не вернулся…
Он поднял голову и Нора увидела его зеленые глаза, взгляд которых был обращен в эту минуту только на нее. Соня перехватила этот взгляд и нахмурила брови.
– У тебя неприятности на работе или что-нибудь с квартирой?
– О, нет, все хорошо… – мышцы на его лице сразу расслабились и возникла прежняя, спокойная и детская улыбка. И Нора поняла, что Нэш только сейчас взял себя в руки…
***
Ночью к ней в спальню пришла Соня.
– Ты что, собираешься опять диктовать? – Нора закрыла лицо от вспыхнувшего света лампы, которую включила Соня. – Ну пощади…
– Да нет-нет, успокойся… Никакой диктовки… Я вообще теперь не знаю, когда мы вернемся с тобой к работе… Я пришла сказать тебе – я понимаю, что ты мне никто, вернее, я хотела сказать, что Я тебе никто, но раз уж мы подружились, то мне очень хочется кое-что рассказать тебе, поскольку мне больше не с кем поделиться… – она перевела дух, потому что скороговоркой выпалила и так достаточно длинное и довольно сложное предложение, – словом, я хотела сказать тебе, что я, кажется, беременна… Я забеременела…
– И давно? – Нора с трудом сглотнула и даже закашлялась от услышанного.
– Только что, – прошептала сияющая от счастья Соня, – понимаешь, я ЭТО почувствовала… Когда я встала с постели, меня затошнило… Мне рассказывали знакомые женщины, что и с ними такое бывало… Но со мной-то такого никогда прежде не было…
– А может, это от свинины? – робко проговорила Нора, в душе не веря в Сонино предположение.
– Сама ты – свинина! – возмутилась она. – Если Джеймс Нэш – это свинина, то, значит, от нее… Глупая, ты просто не понимаешь, что это значит – забеременеть от любимого человека…
Она в каком-то блаженстве положила обе ладони себе на живот и вздохнула, едва сдерживая улыбку. Как же не похожа сейчас она была на ту Соню, которая появилась у нее не так давно в квартире, чтобы нанять на работу! «Как же меняет людей любовь!»
И вдруг произошло нечто, что ошеломило Нору. Она даже не поняла, как это вообще могло случиться, что Соня, присев на постель рядом с ней, вдруг нежно обняла ее, прижалась к ней и поцеловала в щеку, как родного и близкого человека. И тут же, словно устыдившись своих чувств, быстро встала и прошелестев: «Спокойной ночи…", исчезла.
***
Именно об этом думала она, выходя из дома на следующий день и стараясь не производить шума дверями… Она поступила так, как посоветовал ей Нэш – то есть выйти незаметно из дома, никому ничего не докладывая. ез пяти пять она уже стояла за углом улицы, куда выходила глухая стена дома и где ее никто из находящихся в доме увидеть не мог. Отличное место для подобных встреч. Без одной минуты двенадцать появилась его черная машина. Он подъехал к своему дому с противоположной стороны улицы, не так, как подъезжал к ней обычно. Распахнулась дверь, и она услышала:
– Садитесь, Нора.
Ехали молча. Она даже боялась повернуть голову и посмотреть на Нэша. Спустя четверть часа остановились на улице Бервик-стрит (Нора прочла название на табличке), Нэш, припарковав машину, помог ей выйти из машины. – Куда мы идем?
Каково же было ее удивление, когда Нэш, перед тем, как войти в расположенный в шаге от них ресторан, подошел к лавке, торгующей фруктами и купил несколько пушистых, золотисто- красных персиков. И только после этого они вошли в ресторан.
Если бы ее спросили в тот же день, даже спустя час после обеда, какие блюда им подавали в том маленьком ресторанчике, она бы навряд ли вспомнила… В памяти остались лишь принесенные официантом, вымытые, в серебряных капельках воды, персики…
Он говорил ей о любви, держа ее руку в своей и глядя ей в глаза с какой-то мукой во взгляде. Все было нелепо, с начала и до конца. Она пыталась объяснить, что Соня достойна его любви, что она сама любит его без памяти, и что она, Нора, не вправе так поступить с ней… Он отвечал ей, что все понимает, но его чувство к Норе сильнее тех чувств, которые он пытался найти в себе по отношению к Соне.
– Джеймс, что вы от меня хотите?
– Что бы вы остались здесь, со мной…
– Но ведь вы же являетесь женихом Сони… И как я могу вообще говорить с вами об этом, если завтра, останься я с вами, окажусь в таком же положении, как сейчас Соня…
– ВЫ, верно, принимаете меня за непорядочного человека. Возможно, так оно и есть на самом деле… – он отпустил ее руку и откинулся на спинку стула. – Но я никогда не любил Соню, она сама придумала весь этот брак, все это… – он обвел руками вокруг, словно подразумевая Лондон с приехавшей сюда Соней. – Я был в Москве, мы познакомились, ходили в Большой театр, рестораны, она показывала мне Москву, а потом, в гостинице… Я не могу сказать, что не виноват… Я запутался, мне плохо… Я, наверно, не должен был приглашать вас сюда… Представляю, что вы сейчас обо мне думаете…
Он сидел, обхватив голову руками и поставив локти на стол, а Нора, глядя на него, боролась со своими чувствами. Она вдруг поняла, что позови он ее сейчас с собой – куда угодно, хоть обратно в Москву, которая почему-то здесь и теперь ассоциировалась у нее с тревогой и страхом одиночества, – она встанет и пойдет, не оглядываясь… Больше того, с ней вообще стало твориться что-то непонятное. Она провела прохладными ладонями по своему лицу и поняла, что счастлива, и что счастье ее совершенно. Она полюбила Нэша еще там, в Париже, когда первый раз увидела его в гостиничном номере… Она и пила тогда много, чтобы не видеть, как воркуют жених и невеста. Но она, кто? Да никто. Человек, который служит Соне. И разве позволено ей любить такого мужчину, как Джеймс Нэш?!
Она знала, что этот разговор останется без последствий, что она выслушает его и, превозмогая боль, откажется от него… Слишком уж все нереально, фантастично… Они с Соней вернутся в МОскву, закончат работу над романом, а чуть позже (со слов самой Сони) в Москву приедет Нэш и заберет Соню в Лондон. Вот и вся «культурная» программа.
Она и не заметила, как глаза ее наполнились слезами. Она полюбила, то, чего она боялась, случилось, и теперь ей надо только найти в себе силы вырвать Нэша из своего сердца.
– Вы не любите меня, я знаю… – услышала она его голос, показавшийся ей почему-то далеким и призрачным. – Тогда скажите хотя бы, что позволите мне встретиться с вами там, в Москве, куда я скоро приеду… Я не смогу вас не увидеть, я найду вас, где бы вы не были… Я люблю вас, Нора… И все эти дни, что вы живете здесь, в моем доме, я просыпаюсь с мыслью о вас, о том, что когда вы уедете, я буду сидеть в том же кресле и лежать на той же кровати, что и вы… Я попрошу Дороти рассказать мне о вас… Поймите, со мной этого никогда не было и поэтому прошу у вас снисхождения…
– Нэш, откуда вы знаете язык? Вы жили в Москве?
– Нет, у меня мама русская… Она сейчас живет в Швейцарии, а отец умер…
– Так я и думала…
– Это и все, что вы хотите мне сказать?
Он взъерошил пальцами волосы на голове, словно это могло помочь ему сосредоточиться. Он был так красив, что Нора не могла оторвать от него глаз…
– Да, это все, что я хочу вам сказать… А теперь отвезите меня обратно…
– Ты мне ничего не скажешь? – он сказал это довольно громко, так, что за соседним столиком замолчали. А Нэш, протянув свою руку и поймав ее, с силой сжал ее пальцы… Это длилось около двух минут. Она вдруг вспомнила, что Соня ждет ребенка от Нэша. «Он знает или нет?» Но прошло всего несколько минут после того, как Соня покинула постель Нэша, разве ей дано знать, забеременела она в этот раз или нет?
– Ты не любишь меня?
Она ничего не ответила и поднялась со своего места. Она уже не в силах была вести этот мучительный для нее разговор. Она не знает, что такое любовь, и никогда не узнает. И уже тот факт, что она согласилась на встречу с женихом Сони, делал ее в собственных же глазах предательницей, совершенно безвольным и бесхарактерным человеком.
В машине оба молчали. Нора едва сдерживалась, чтобы не повернуться к Нэшу и не признаться ему в своих чувствах. И чем ближе к дому они подъезжали, тем острее она понимала, что если не сейчас, значит – никогда… И он, словно прочитав ее мысли, остановил машину, и, повернувшись к ней, сжал ее в своих объятиях. Он аж застонал, когда его губы коснулись ее губ…
Когда он отпустил ее, она ничего не видела и не слышала и словно находилась в плотном тумане… Он о чем-то ее спрашивал и на все его вопросы, смысл которых она едва успевала улавливать, она отвечала отрицательным покачиванием головы…
В дом она входила, покачиваясь, как после пережитого потрясения… Ноги ее подкашивались, голова кружилась, а губы горели и еще хранили вкус ЕГО губ. «Нора, разве можно так заболеть от одного-единственного поцелуя?»
***