После обеда Нора отпросилась у Сони съездить на свою квартирку, чтобы посмотреть почту. Погода была почти летней, хотелось гулять, разглядывать прохожих, есть мороженое или сидеть часами в открытых кафе и наслаждаться теплом и солнцем…
– Ты нумеруешь кассеты? – спросила Соня, оторвавшись от какого-то любовного романа, которыми была завалена вся ее спальня. Создавалось впечатление, что она одновременно читает сразу несколько книг, плюс еще женские журналы, анекдоты, кроссворды… Нора удивлялась терпению Даши, которая несколько раз на день заглядывала в спальню и, рассортировав книжки, снова устанавливала их на полках, которые, кстати, просто ломились от самых разных, расставленных крайне бессистемно, книг. – Нумерую. – Нора стояла на пороге комнаты и не спеша натягивала на пальцы тонкие ажурные перчатки, которые посоветовала ей носить Соня с белым льняным костюмом классического английского покроя.
– Отлично выглядишь. Между прочим, тебе надо готовить документы и заграничный паспорт… Этим займется Серж, он в курсе…
– Заграничный паспорт?
– Мы скоро уезжаем. Меня в Лондоне ждет жених. Но перед тем, как полететь в Лондон, мне бы хотелось слегка развеяться и съездить в Европу. Так что, ты сейчас будешь в городе, вот и прикупи кассет, батарейки для диктофона, блокноты, словом, соберись… И еще продумай, какие вещи ты возьмешь с собой в путешествие. Бери минимум, потому что там в гостиницах можно купить хоть слона, если понадобиться… Минимум всего, постарайся уяснить себе это. Я говорю не потому, что боюсь накладных расходов, связанных с багажом, просто путешествовать налегке очень приятно… Ты и сама поймешь это очень скоро. Вот в таком виде, в каком ты сейчас стоишь передо мной, ходят, в основном, в Москве и вообще в России… Ну, разве что еще на подиумах… А поедем мы с тобой в штанах и майках, и на ноги наденем плоскую и удобную обувь. не забудь посмотреть себе солнцезащитные очки, я знаю, что они у тебя уже есть, но вот в таких деталях нужно быть пощепетильнее и купить дорогую, стильную оправу… То же касается и часов. Ну все, на этом мой маленький инструктаж исчерпан. желаю тебе хорошо провести время. Если ты надеешься встретиться с каким-нибудь мужчиной, чтобы провести с ним ночь, позвони мне и предупреди. Я все понимаю, но хотела бы, если честно, чтобы хотя бы на время написания романа ты принадлежала только мне. Алло, ты меня слышишь?
А Нора задумалась, вернее, успела размечтаться, стоя в луче солнца в дверном проеме, представляя себя в широких штанах и почему-то ярко-красной майке стоящей возле пивного бара где-нибудь в Гамбурге…
– Ночь я поведу здесь, – улыбнулась, очнувшись, Нора и, помахав в прощальном игривом жесте, скрылась за дверью.
Она не знала, что как только дверь за ней закроется, Соня бросится звонить по телефону. И только после получаса упорной борьбы с этим упрямым японским аппаратом ей удастся дозвониться до Лондона и услышать голос Джеймса Нэша.
***
Собирала их в дорогу Даша. Посреди гостиной стояло два аккуратных, натуральной кожи, кофра, куда она складывала необходимые туалетные принадлежности Норы и Сони, одежду и даже консервы.
– И это называется налегке? – поражалась Нора виду этих вместительных и красивых кофров.
– Конечно, потому что кроме них у нас будут лишь дамские сумочки или вообще рюкзаки.
Нора заглянула в гостинную всего на минутку, поскольку была сильно занята. Накануне Соне приснился сон, что сгорели все ее кассеты. «Тебе пора заняться записыванием моих текстов.» «На компьютер?» «Ни в коем случае. Компьютер – это что-то воздушно-электрическое, тексты нельзя „пощупать руками“, ты будешь все записывать либо от руки, либо печатать на машинке. Мне кажется, что от руки даже как-то надежнее…» «Но ведь и бумага тоже горит…» «Не бывает такого, чтобы сгорели одновременно и кассеты, и рукописи… И вообще, ты же сама знаешь, что рукописи не горят…»
И Нора принялась считывать с диктофона все, что она успела надиктовать за эти две недели. В основном, в них шла речь об интернате. За две недели работы над романом (хотя Нору так и подмывало поговорить с Соней на тему романа вообще, ведь ее записки носили скорее публицистический характер, нежели походили на художественную прозу), Нора с большим интересом слушала любовную историю учительницы музыки Анжелики Кайль, смаковала роман этой страстной и романтической дурехи со своим директором Зохиным и не понимала, почему так много времени Соня уделяет этой теме. Хотя подсознательно была готова к неожиданности в сюжете. Она чувствовала, что рано или поздно эта история закончится, и следом начнется история любви главной героини Сони (от лица которой, собственно, и велось повествование) и тоже наверняка с Зохиным.
Из романа Сони Л.
«Дело было на пасху. На кухне пекли куличи. Нас пригласили в столовую, где на столах были расставлены корытца (которые наша воспитательница называла почему-то «паской») со сладким творогом, нежным, пахнувшим ванилью и в котором виднелся коричневатый изюм. Здесь же, по одному на стол, ставились довольно высокие, золотистые, облитые пеной с еще даже не успевшей затвердеть глазурью с посыпанным цветным – розовым, зеленым, голубым и желтым – пшеном, куличи… Когда их разрезали, от теплого теста пахло почему-то то ли водкой, то ли коньяком… Да и вообще мы знали, что сегодня интернат «гудит», то есть, весь персонал будет пить. А для нас это тоже праздник – мы сможем вырваться из его душных стен и безнаказанно гулять по городу…
Мы ели куличи, «пасху», запивая все это чаем, когда услышали совершенно дикий женский крик. Я не помню, как я оказалась на улице вместе со всеми. А день, надо сказать, был солнечный, какой-то жарко-ленивый, деревья зеленели прямо на глазах, распуская почки в каком-то бесстыдстве… Мы высыпали во двор, давясь вкусной едой и увидели столпившихся возле основного корпуса интерната людей… Дело в том, что это здание по периметру окружала асфальтовая дорожка, на которую с четвертого этажа и упала Анжелика… Я никогда не забуду ее распростертое тельце, почти детское, с раскинувшейся бабочкиным крылом радужной расцветки юбки, ее тонкие стройные ножки в прозрачных колготках и горящие на солнце рыжие, ну просто золотые волосы… Она лежала как-то боком, неловко, так, что не видно было ее лица… Как потом мы узнали, она выбросилась из окна после разговора с Зохиным. И никто во всем интернате кроме меня, да, разве что, Л. не знал истинную причину этого самоубийства… Но я не чувствую себя преступницей. Как сказала Л., если бы не я, то вместо меня была бы другая воспитанница… Уж чего-чего, а компромата на нас на всех у Зохинова было больше, чем достаточно…»
***
Оформлением документов занимался, как и говорила Соня, Серж. За день до отъезда от отвез их в парикмахерскую, где Норе сделали короткую, стильную стрижку, а Соне химическую завивку, после которой она стала походить на белокурого нежного барашка.
– Почему ты делаешь завивку? Ведь это не модно, во-первых, а во-вторых, от этого портятся волосы. Не лучше ли было бы их отрастить? Ведь они у тебя густые, красивые…
Они возвращались из парикмахерского салона поздно вечером, в салоне машины гулял прохладный ветерок: собирался дождь.
– Видишь ли, – говорила Соня, запуская пальцы в свои пышные кудри и вертя головой, словно дурачась и, одновременно, с трудом скрывая свое волнение, – в таком вот буйно-кудрявом виде меня полюбил Нэш…
– Тот самый англичанин? – они сидели рядышком на заднем сидении «мерседеса», и Нора, разговаривая с Соней, смотрела на ее отражение в зеркальце заднего вида. – И где же вы с ним познакомились?
– На одной вечеринке здесь, в Москве… Он финансист, у него здесь какие-то дела, но в Москву он сам приезжает довольно редко, в основном наши ездят к нему в Лондон для заключения договоров… Если бы только видела его, Нора… Это такой красавчик!
– Вы встречались какое-то время?
– А тебе на что? – вдруг прохладным тоном окатила ее Соня.
– Извини, – смутилась Нора. Настроение было тут же испорчено. Мечты смазались, потускнели. И даже мысль о том, что рано утром они вылетят в Париж, почему-то не радовала…
***
Почти всю дорогу она проспала. Ей снились розовые слоны и голубые ослы. Чудесный детский сон, каких они видела сотни, а может, и тысячи, потому что за ночь ее могли посетить не один, а даже два, а то и три сна…
Соня же напротив – не спала. Она принимала активное участие в жизни самолета и его пассажиров, то есть разговаривала с соседкой, сидящей слева от нее, читала предложенные стюардессой журналы, постоянно подзывала ее к себе и просила то соку, то минеральной, то поесть… Несколько раз сходила в туалет, сказала дремлющей Норе, что она там даже успела сделать небольшую освежающую масочку на лице и даже снять тесный бюстгальтер… Словом, была неугомонна, суетлива, и совсем не походила на себя. И только под конец, когда уже самолет стал садиться на полосу, Нора поняла, что Соня перенесла этот полет с трудом, она, оказывается, больше всего на свете боится летать… Она просто старалась делать вид, что с ней все в порядке, в то время как сама испытывала муки ада, борясь с тошнотой и занимаясь поисками этой чудовищной дисгармонии…
– Ну и как нашла? – спросила Нора, и сразу же обругала себя, что снова задала вопрос.
– Нашла, – вздохнув, ответила позеленевшая от перегрузок Нора, – просто я боюсь смерти…
***
Парижское метро напомнило ей Москву
– Здесь тоже, как и у нас? Конечная остановка и есть название линии? – спрашивала Нора, едва поспевая за Соней, толкающей перед собой катящийся на колесиках кофр. Она не понимала, почему Соня, которая сорила деньгами налево и направо, оказавшись в Париже, решила поехать до отеля на метро.
– А тебя не удивило, что мы с тобой поехали не на такси? – усмехнулась Соня, не отвечая, как обычно, на ее вопрос.
– Удивляет… Действительно, почему? – она вдруг представила себе, что сейчас потеряет в толпе Соню и останется в незнакомом ей городе с пятью стами франками в кармане. Что будет с ней дальше?
– Да потому что я хотела показать тебе метро… К тому же, мы еще успеем накататься и в такси. Все, сворачиваем, нам сюда… Запоминай: станция «Лувр».
Когда выбрались из-под земли на свет божий, Соня, щурясь от яркого солнца, которое заливало широкую и оживленную улицу, по которой неслись машины и автобусы, сказала:
– Это рю де Риволи, а вон то здание, видишь, и есть отель «Святой Игнасий»… Здесь мы поживем с недельку, а там видно будет…
Прозрачные двери отеля гостеприимно распахнулись, пропуская русских туристок в холл. Соня повела Нору к регистрационному столу. Оказавшись в номере, Соня первый делом распахнула все окна. Ворвавшийся свежий ветер заиграл занавесями, зашевелил лепестки стоящих на столе цветов.
– Тебе, наверно, кажется, что это сон? – спросила она Нору, которая, наполовину высунувшись из окна, смотрела на улицу.
– Да, ты права, у меня есть такое ощущение… Но я надеюсь, что скоро привыкну, к тому, что я в Париже…
– Ты поди, прими душ, приведи себя в порядок, а я тем временем распоряжусь насчет хорошего завтрака… А потом мы с тобой погуляем, я покажу тебе Лувр, Триумфальную арку… Жалко, что мы не прихватили с собой Дашу, я без нее, как без рук, боюсь, что не смогу найти даже свою зубную щетку или дезодорант… Ну, что ты стоишь? Иди… – и Соня, усевшись в кресло, взяла на колени телефон…
Нора, стоя под душем, размышляла о последней фразе, сказанной Соней про Дашу. «Уж не думает ли она, что здесь, в поездке, Дашу ей заменю я? Что я буду ходить за ней по пятам и исполнять все ее желания? Что буду стелить ей постель, мыть посуду и гладить платья?..»
Посвежевшая, она вышла в длинном голубом махровом халате, который нашла в ванной, и с наслаждением вдохнула в себя свежий воздух…
– Сейчас принесут завтрак, а я мигом, – и она скрылась в ванной. Нора отыскав в недрах своего необъятного кофра фен, посушила волосы, уложила их, припудрила нос, подкрасила ресницы и, достав из рюкзачка блокнот и ручку, раскрыла его.
Из дневника Норы И.
«В Парижском метро я увидела много женщин, и поняла, что Соня была права, когда говорила, что в Европе одеваются очень скромно. Молодые девушки ходят в джинсах, шортах и простых прозрачных платьях, на ногах плоская удобная, хотя и изящная обувь… Очень много длинноволосых парней, и волосы у них, кстати, чистые… Лица у большинства людей спокойные, кажется, что стоит к ним подойти и спросить что-нибудь на русском, как тебе сразу же ответят, и ты все поймешь… Соня меня немного раздражает. Я чувствую, что она хочет обратиться ко мне, как к служанке, но что-то ее все-таки сдерживает. Вот бы узнать, что именно?»
Юноша, вкативший в номер столик на колесах, пробормотав что-то, исчез.
– Вот черт, я забыла ему дать чаевые… Ну ничего, дам, когда он вернется… Итак, что здесь у нас? Ты извини, но я выбирала на свой вкус. Ничего особенного, еда самая обычная…
Нора подсела к столу и увидела корзинку с круасанами, чашки с кофейником, вазочки с джемом, масло, холодную курицу.
– Я передумала идти гулять. Сейчас мы поработаем немного, потому что эта Анжелика не идет у меня из головы… Это хорошо, что ты ни о чем меня не спрашиваешь, ты молодец, держишься, потому что я бы на твоем месте давно бы уже удушила меня за такое свинское обращение к тебе…
Из романа Сони Л.
«Что касается компромата, то здесь мы были виноваты обе: и я, и Л. Просто после того, как наша обожаемая Марина Васильевна ушла в декрет, для нас настала собачья жизнь. В интернате работают одни садисты, вернее, садистки. Им, этим воспитательницам, всегда доставляло удовольствие унизить воспитанницу. К ребятам еще они относились более-менее уважительно и некоторым даже симпатизировали, а мы их раздражали своей молодостью, нежной кожей, здоровыми зубами и волосами…
Все началось с того, что у нас с Л. кончилось мыло. Оно кончилось не только у нас, а у всех девчонок. Сложности были и с шампунями. Чтобы проникнуть на склад и отовариться, как это мы делали раньше, не могло быть и речи. Оставалось одно – украсть деньги. И мы знали, где эти деньги можно было взять. У Зохина в кабинете стоял сейф, в котором лежали деньги на покупку компьютера. Но это деньги были ЧИСТЫЕ. Мы же хотели взять деньги, которые Зохину привез один коммерсант, который пристроил свою дочурку к нам в интернат. Никто, разумеется, не мог видеть, как Зохин кладет деньги в свой сейф, но все знали о том, что он взяточник, и что навряд ли он стал бы хранить деньги, упавшие ему, в принципе, с неба, у себя дома… Оставался только сейф. Но как проникнуть в него, если ключи от кабинета и, конечно же, от сейфа, находится у самого Зохина?… Л. предложила мне план. Она должна была зайти к нему вечером в кабинет и попросить у него разрешения позвонить по телефону в приемной. Это был знак. В интернате вообще много знаков. И вот этот – вечерний звонок по телефону – тоже знак. Знак того, что воспитанница пришла к Зохину, чтобы…»
***
– Все это пошло, не правда ли? – вдруг неожиданно спросила Соня, резко вставая с кресла и склоняясь над букетом цветов, вдыхая в себя их аромат…
Нора выключила диктофон, вернее, он сам отключился. Стало очень тихо. Тысячи незаданных вопросов накопились где-то в горле и клокотали. «Возможно, это моя злость?» Нора посмотрела на Соню почти с ненавистью. Откуда эти сюжеты? Кто такая Л.? Что делал Зохин со своими воспитанницами в своем кабинете?
– Пошло: что? Ты имеешь в виду жизненную ситуацию или сюжетную линию?
– Да плевать я хотела на сюжетную линию… И вообще на все… – она говорила, не поворачивая головы, и только ветер играл ее разлетающимися белоснежными прозрачными кудрями… Возможно, что она плакала. Но уже через пару минут она взяла себя в руки и повернулась:
– Послушай, ну что ты все молчишь? Ты кто по гороскопу, Рыба что ли?
«Я по гороскопу ДУРА, но тщательно скрываю это…»
– Нет, я Скорпион. Или Козерог. Словом, что-то страшное и неудобоваримое в смысле общения с людьми. У меня кошмарный характер…
– Не понимаю, как вообще можно не помнить своего знака? Но это не мое дело, я верно говорю? Мы же с тобой все-таки в Париже! Вставай, убирай диктофон и собирайся, мы с тобой идем гулять…
***
Из дневника Норы И.
«Мы медленно брели с ней по Луврской аллее, глядя на залитые оранжево-розовым закатным сиянием строения и движущихся нам навстречу людей, в немом созерцании пересекли площадь Согласия и, держась за руки, как восхищенные дети, устремились вверх по Елисейским полям, навстречу призрачной и окутанной розоватым туманом Триумфальной арке… Соня хоть и казалась потрясенной открывшимся ей зрелищем, все же время от времени давала мне понять, что она здесь не в первый раз, что она искушена, но искушена на половину… Я хотела ее спросить, из какой она семьи и откуда знает про интернатскую жизнь, но не спросила… Я наслаждалась тем, что судьба подарила мне это путешествие, это добровольное рабство, эту работу и даже эту взбалмошную спутницу…
– У тебя был мужчина? Муж? – вдруг услышала я и вдруг почувствовала сладость от сознания, что наконец-то настала теперь и моя очередь ответить ей в том же духе, в котором отвечала мне и она. Но не успела она произнести готовящуюся в голове фразу, как тут же услышала: – Впрочем, ты можешь мне ничего не отвечать. И ты будешь права. Но мне как-то скучновато шляться по Парижу молча, мне хочется поговорить с тобой, узнать о тебе что-нибудь… Давай сделаем так: позволим друг другу общаться просто как приятельницы или даже подруги. И мой запрет на вопросы будет распространяться лишь на мою писанину, идет?
Как же точно она охарактеризовала то, чем мы с ней занимались все эти дни! Писанина – прекрасно! Я даже зауважала ее после этого. Если человеку не стыдно называть вещи своими именами, тем более, когда речь идет об их интеллектуальном труде, значит, это легкий и светлый человек, к тому же не лишенный самокритики и, конечно, юмора. Соня, несомненно, обладала и тем и другим, но оба эти качества носили тем не менее какой-то болезненный характер… Она была взвинчена, и даже при кажущемся спокойствии стоило только неожиданно окликнуть ее по имени, как она взрывалась… В чем это выражалось? Во-первых, она вздрагивала, во-вторых, на ее лице появлялось выражение тревоги… И это было явным. Почему она нервничала? А может, это волновалась я? Или во мне говорила моя мнительность, эмоциональность и впечатлительность, тем более, что такого добра во мне всегда было в избытке…
Что я ей ответила? Я ответила ей очень просто, сказала, что когда-то давно собиралась замуж, но у меня ничего не вышло, что у меня были любовники, но все, в основном, женатые… На ее вопрос, который последовал сразу же вслед за моими словами, как я в принципе отношусь к браку, я ответила, что никак, что я не знаю, что такое брак, но меня пугает, что одного и того же мужчину я должна буду видеть каждый день в течении нескольких десятков лет, что мне придется подлаживаться под его характер и, возможно, какие-то физиологические особенности его организма… Она расхохоталась и сказала, что вполне согласна с моими опасениями. И тут бы ей как раз рассказать о себе, о своих любовниках, друзьях-мужчинах, о Нэше, наконец, но она как-то сразу погрустнела и предложила войти в какое-то кафе, где угостила меня горячим шоколадом.»
***
Утром Нора обнаружила за двойной дверью спальни крохотный балкончик с ажурной решеткой, на перилах которого стояли деревянные ящики с цветущими растениями. Соня спала, когда она, обнаружив в ванной белый глиняный кувшин, наполнила его водой и принялась поливать цветы на балконе. Она вдруг представила себе, что это не гостиница, а ее собственная квартира, и что эти цветы она посадила сама, еще с осени… От этой дикой фантазии, ей стало необычайно весело и как-то удивительно радостно на душе, словно она подсмотрела свое будущее… «Возможно, что это и есть предчувствие?..»
– Что это ты носилась как лошадь все утро по квартире? – спросила за завтраком Соня, которая с самого утра выглядела мрачнее тучи. Они сидели в летнем кафе, под большим белым зонтом, дождя не было но небо потемнело и поднялся ветер, который трепал розовую скатерть и грозил опрокинуть чашки с кофе и унести голубям на площадь Согласия булочки с тмином.
– Я поливала цветы на балконе, – Нора намазывала булочки маслом и делала это машинально, о чем-то задумавшись. – Ты же тоже до сегодняшнего дня не знала о том, что здесь есть балкон?
– Вообще-то мне не до таких мелочей… У меня голова просто лопается от мыслей. Ты готова сегодня работать?
– Где, в гостинице? – вырвался у Норы возглас разочарования: провести весь день в душной гостинице, когда ты находишься в Париже – что может быть нелепее?
– Да нет же, конечно не в гостинице, а, скажем, на пароходе…
– На пароходе?
– Ну да, покатаемся по Сене, уединимся где-нибудь на палубе и ты запишешь мои очередные бредни…
– Скажи, ты пишешь о себе или все выдумываешь на ходу? – она решила все же изредка задавать подобные вопросы, чтобы как-нибудь однажды сбить Соню с толку и вытрясти у нее хотя бы каплю правды.
– Да нет же, говорю, фантазии… Или, если хочешь знать, у меня в голове словно крутится фильм. Понимаешь, я ИХ вижу!
– Кого?
– Ну… интернат, и всех его обитателей, Зохина, Анжелику…
– Ты еще скажи, что у тебя амнезия, и тогда будет в лучших традициях американских бестселлеров… – возмутилась Нора, не поверив ни единому ее слову.
– А как ты думаешь, пишут настоящие писатели? Да если бы все они писали лишь то, что с ними приключилось на самом деле, представь, какая это была бы смурь и тоска!.. Ведь все писатели, в принципе, глубоко неудовлетворенные жизнью люди. Они пишут для того, чтобы как бы ПЕРЕЖИТЬ на своих страницах все то, чего они в реальной жизни никогда не переживут из-за собственной инертности, трусости, осторожности, если хочешь… Вот как я, к примеру… Мои родители подарили мне золотое детство, и это не просто красивые слова… Мы жили в большой квартире на Набережной, они меня баловали, холили, все прощали…
– Они живы?
– Конечно, только переехали в Одессу, там у меня еще жив дедушка… Так вот, наш дом стоял как раз напротив интерната, быть может поэтому мне иногда кажется, что и я жила там, потому что мне часто приходилось играть с интернатовскими девчонками… Они всегда хотели есть, и я приносила им из дома хлеб, варенье, а иногда и приглашала их к себе, чтобы покормить… Но они не такие, как мы, у которых была семья… Об этом я расскажу тебе позже… – Твою подружку звали Л.?
– Это не имеет никакого значения.
– А случай с Анжеликой, это было на самом деле?
– Да, я как раз была на спортивной площадке, когда это случилось… И меня угощали куличом… мои подружки… И вдруг мы услышали крик… Нора, ты можешь включить диктофон… Я готова к тому, чтобы рассказывать дальше… Ведь, сознайся, все, что ты хотела узнать, ты уже узнала… Ты хитрая и умная, мне бы поостеречься от тебя…
Нора достала диктофон и включила его. Соня, откинувшись на спинку плетеного стула, на котором сидела, устремила взгляд своих прозрачных – и ставших при сером свете дня бирюзовыми – глаз куда-то в пространство… Нора ждала, когда же Соня заговорит, но прошла минута, другая, а она все молчала. Она отсутствовала в тот момент, ее не было в кафе за столиком, возможно, она была ТАМ, в своем детстве…
***
Из романа Сони Л.
«Она нравилась Зохину, потому что у нее были красивые волосы, хорошая фигура. За ней бегали все наши парни. За поцелуй Л. брала сладким. Но Зохина она не собиралась целовать. Мы собирались ограбить его, как Бонни и Клайд. Зохин любил смотреть на девочек. И пока он смотрел на полураздетую Л., я смотрела на него с улицы, в окно… Л. должна была сказать, что ей душно и попросить его открыть окно, а потом, для того, чтобы я беспрепятственно влезла в его кабинет, она должна была позвать лечь с собой на диване в приемной, смежной с его кабинетом. разве мы могли тогда знать, что у Анжелики есть запасные ключи от приемной? Да и сам Зохин разве мог предположить, что Л. сама придет к нему вечером и предложит себя? Конечно, все вышло так, как мы и предполагали, я залезла в окно и ключами, которые нашла на письменном столе, открыла сейф и взяла пакет с деньгами. Вернее, я взяла не только пакет, потому что я ведь не могла знать, где именно лежат деньги, а все то, что попалось мне под руку вплоть до коробки с фломастером и папки с документами. Сложив все это добро в мешок, который я сшила в кастелянтской из старой простыни специально для этого случая (поскольку пластиковый пакет бы шуршал и привлек внимание Зохина), я собиралась было уже залезть на подоконник и спрыгнуть на землю, как странные звуки привлекли уже мое внимание. Мы договаривались с Л., что она разденется и просто полежит перед Зохиным, показывая ему то, что он любил больше всего на свете, но когда я, приблизившись к двери, посмотрела в щель, то я чуть не уронила мешок… Он не ограничился рассматриванием Л., он делал с ней то, о чем мы, девчонки, говорили душными весенними ночами в интернатских Постелях, страдая от переполнявших нас чувств и желаний… никогда не видела это прежде наяву, мы видели это в кино, куда сбегали по субботам… Но кино, это кино, а здесь я видела совсем близко от себя нашего директора, крепко вцепившегося руками в ноги Л., он двигался с закрытыми глазами и лицо его, в капельках пота, выражало одновременно и верх наслаждения и муку… Боже, я отдала бы все, чтобы лежать там сейчас вместо Л. … И тогда я поняла, что, как и Л., я влюблена в Зохина, как влюблены в него и все наши девчонки, и что не сейф с деньгами был нам нужен, а сам Зохин с его шлейфом любовных похождений и пристрастий… Зохин был и останется легендой интерната. Я ничего не сказала о Л. Она лежала с широко раскрытыми глазами и, казалось, была удивлена всем тем, что с ней происходило. Но ей это нравилось, ей это безумно нравилось, и тогда вдруг я поняла, что она занимается этим уже не первый раз… Но кто тогда был первым? Зохин или кто-то из наших мальчишек?
Я с трудом сглотнула и чуть не закашлялась, настолько у меня все пересохло в горле, затем на цыпочках подошла к окну и уже через минуту бежала по залитой лунным светом спортивной площадке к спальному корпусу. Я знала, что скоро вернется Л. и все мне расскажет.»
Из дневника Норы И.
«В тот день мы все-таки покатались на пароходе. И не было еще в моей жизни прогулки восхитительнее, чем та, по Сене… Конечно, Соня даже и не вспомнила о диктофоне, она без устали рассказывала мне о своем женихе, Джеймсе Нэше, встреча с которым ей предстояла… Она описывала его внешность, стоя на палубе и облокотясь на перила, и легкий ветерок играл ее пушистыми волосами… Она была молода, красива и таинственна до невозможности. Хотелось повернуть ее к себе и заглянуть в бездонные синие глаза ее, засыпать вопросами и тут же получить все ответы. Значит, я была права, когда думала о том, что Соня не интернатская воспитанница. Конечно же, она воспитывалась в хорошей семье, где был достаток, который и передался ей, возможно, по наследству. Хотя навряд ли ее родители, кем бы они сейчас не были, не смогли бы содержать свою пусть даже и единственную дочку в такой роскоши… Ведь Соня не считала денег. Она наслаждалась жизнью, но и в этом чувствовался болезненный оттенок. Я даже начала подумывать о том, что она больна физически, и потому старается получить перед смертью от жизни все, что только можно. Но потом поняла, что наверно мой мозг устроен таким образом, что просто не может довольствоваться какими-то обычными объяснениями того образа жизни, который вела Соня. Скорее всего, конечно, ее содержал Нэш.
Обедали мы неподалеку от Шартрского собора, в котором Соня долго восхищалась витражами, а потом, обнаружив у себя на ноге кровавый мозоль, с трудом выбралась на свежий воздух и почти рухнула на скамейку в каком-то дворике. Чуть позже нам подавали горячий луковый суп в станционном буфете, и даже я, которая терпеть на могу вареный лук, нашла этот обед потрясающе вкусным. Потом мы вернулись в отель и проспали там до вечера. Когда Соня разбудила меня, я метнулась была уже к рюкзаку, в котором лежал диктофон, но Соня молча приложила палец к губам и, блестя глазами, прошептала мне в самое ухо:
– Он здесь…
– Кто? – не поняла я, подумав в первую минуту о том, что Соня находится в полусне, настолько идиотским было выражение ее лица. Но потом, спустя несколько минут, я поняла, что она в тот момент, когда говорила мне эти слова, была просто СЧАСТЛИВА. И еще мне подумалось тогда, что наверно все счастливые люди выглядят в какой-то мере идиотами… Дело в том, что в то время, как я смотрела свой очередной сон, в наш отель, в котором мы остановились, в «Святой Игнасий» приехал Нэш.»
***
Соня исчезла из спальни так же неожиданно, как и появилась. Нора, тряхнув головой, поспешно поднялась и посмотрела в окно: воздух над Парижем стал золотисто-розовым, а это означало, что пришла пора вечернего освещения, что город купается в океане электрического света, делающего все вокруг все необычайно теплым и одухотворенным…
«Неужели я сейчас увижу того самого Нэша, которым бредит эта избалованная особа?»
Нора достала косметическое молочко и слегка освежила лицо, затем привела в порядок волосы на голове, смазав их сухим воском, подкрасила губы и, поправив и без того сидящую на ней безукоризненно красную трикотажную кофточку, которую Соня посоветовала ей носить вместе с песочного цвета джинсами, вышла в гостиную, откуда уже доносились голоса… Каким она представляла себе Нэша? Солидного господина, шуршащего торчащими изо всех карманов (почему-то непременно серого строгого костюма) фунтами стерлингов…
Джеймсу Нэшу было, судя по умному спокойному лицу, где-то под сорок. Но кожа на его лице была свежая и без единой морщинки. Словно он каждое утро купался в молоке и питался одними проросшими зернами пшеницы. Высокий худощавый, со светлыми, слегка растрепанными («Наверно, от объятий…") слегка волнистыми волосами и обезоруживающей почти детской улыбкой… Глаза его были цвета английских газонов – удивительно зеленые, яркие… «И это при довольно ярком электрическом свете, какими же они будут на солнце?»
– Знакомься, Джеймс, это Нора, моя компаньонка, я тебе говорила о ней по телефону, мы с ней пишем роман… – Соня порозовела и казалась смущенной. – А это Джеймс Нэш, мой жених… Нора, он отлично говорит на русском, разве что с небольшим акцентом… ты извини, что я тебя не предупредила, я и сама не была уверена в том, что он приедет… Ведь правда, Джеймс? – она скосила глаза в его сторону и состроила уморительную гримаску. – Ты же сказал, что и сам не знаешь точно, вылетишь тем рейсом или нет?..
– Да-да, я не был уверен… – ответил Нэш с милым акцентом. – Но я все же прилетел, душа моя…
У него был приятный глубокий голос, который мог бы позвать любую женщину в розовые дали, и навсегда…
Нэш был сказкой, английским принцем, красивым мужчиной, от которого исходила внутренняя сила… В чем он был силен? Во-первых, наверняка физически, во-вторых, его сила крылась в обаянии и том качестве, которое заставляет женщину положиться на такого мужчину абсолютно во всем. Это просто надо понять и поверить. Но такие мужчины, как Нэш никогда не заставят женщину волноваться, разве что эти волнения будут любовными…
– Куда мы отправимся ужинать? – Соня ластилась к своему жениху и постоянно заглядывала ему в глаза. Она, в отличии от очень просто одетой Норы, была уже почему-то в голубом облегающем платье, о существовании которого Нора и не подозревала… – Нора, ты тоже идешь… Возьми что-нибудь из моего гардероба и собирайся…
– Я не пойду ужинать, – вдруг сказала Нора, чувствуя, как краснеют и наливаются кровью ее щеки. – Думаю, что вам, после разлуки просто необходимо провести этот вечер вдвоем… А я, если ты не против, погуляю возле отеля… Дальше-то я пойти не осмелюсь, боюсь заблудиться… Я даже не обижусь, если вы придете только утром…
– Хорошо, спасибо, – тоже неожиданно произнесла Соня довольно трогательным тоном, мысленно благодаря, конечно, Нору за ее такт и понимание. – Тогда давай с тобой поговорим немного на разные пустяковые темы, и мы расстанемся на несколько часов…
И она, увлекая Нору в спальню, из которой та только что вышла, показала ей, где лежат деньги:
– Ты можешь провести эту ночь так, как тебе заблагорассудится… Мы не вернемся до утра, переночуем в каком-нибудь другом отеле… – она взяла руку Норы в свою и крепко сжала: – Ну как он тебе? – спросила она шепотом.
– Очень красивый мужчина… У меня просто нет слов.
– Вот и я, когда только увидела его, сразу же потеряла голову… Вот увидишь, я буду не я, если не опишу его в своем романе. Согласись, что не часто встретишь такие зеленые глаза и эти непослушные волосы… Я обожаю его, как бы я хотела, чтобы все поскорее кончилось… И, ничего не объясняя, она выскользнула из спальни. Нора видела, как Нэш с Соней садились в такси прямо под окнами их номера, и даже помахала им рукой, стоя на балкончике. Они уехали, но остался Париж.
Вернувшись в комнату, Нора поняла, что, пожалуй, впервые находится ОДНА, без Сони, без присмотра и что ей сейчас позволено, в принципе, ВСЕ.
Из дневника Норы И. «Если я не могу покопаться в ее прошлом, как не могу отвинтить ее изящную головку (как хрустальную пробку с женственного флакона дорогих духов) с плеч и заглянуть внутрь ее существа с тем, чтобы только понять, проникнуться и причаститься к ее тайне, то почему бы мне не попытаться приоткрыть некоторые ящички ее сущности путем разглядывания принадлежащих ей вещей, мелочей? Да, мне стыдно, да, мне неприятно, что я сейчас залезу в чужой, по сути, кофр, но ведь я же пишу о ней, разве так уж грешно подержать в руках ее записную книжку, бусы, несессер, в котором она хранит помимо женских, столь необходимых в дороге мелочей типа гребенок, зеркальца и маникюрного набора, еще и деньги? Наверно, все-таки, это грех, но искушение слишком велико, чтобы оставить весь этот БЕСПРИСМОТР без внимания.»
***
Она была разочарована после беглого просмотра Сониных вещей. В принципе, это были вещи, которые она раньше уже видела и даже держала в руках. Значит, в плане вещей, у нее никаких тайн нет. «Да и откуда им взяться у особы, которая держит домработницу и водителя? Да, чуть не забыла, еще и меня?..»
Она надеялась найти письма, фотографии, а в записной книжке номера людей, имена которых были бы в Москве, к примеру, на слуху… Но вся записная книжка была исчерчена, изрисована женскими фигурками в развевающихся одеждах, да несколькими десятками номеров телефонов людей, о которых в доме постоянно говорили… А из известных – только представители богемы, чьи лица не сходят с экранов телевизоров. «Тоска.» Несессер был туго набит долларами и франками. Но откуда у нее столько денег? И вдруг ей стало стыдно своих мыслей. Это был действительно настоящий стыд, потому что она сумела его испытать ФИЗИЧЕСКИ. То есть: покраснела и даже вспотела, представив себе, что кто-то вот так же роется в ее вещах и пытается понять, откуда У НЕЕ САМОЙ деньги? «Должно быть это ужасно неприятно…» Хотелось выйти и погулять, но в джинсах появляться на красивых улицах теперь уже ночного Парижа означало расписаться в своем дурном вкусе и какой-то даже убогости восприятия мира в целом. Надевать на себя одежду Сони, основу гардероба которой, как оказалось, составляло великое множество легких, почти невесомых вечерних платьев, было бы тоже неприятно. Оставалось одно: КУПИТЬ недорогое платье в магазинчике возле отеля и дать волю своим чувствам… Но каким? Она вышла из отеля, но оказалось, что магазинчик, который она присмотрела еще днем, закрыт. Оставалось одно: брести, куда глаза глядят и предаваться мечтам… Гигантскими лоснящимися насекомыми шелестели подъезжающие и отъезжающие от отеля машины, длинные, красивые, сверкающие при свете фонарей.
Нора медленно шла по улице, разглядывая встречающихся на ее пути людей, здания, вдыхая в себя прохладный воздух и удивляясь тому, что она в Париже. Но… одна. Совсем одна. И ей даже не с кем поговорить… Она зашла в первый попавшийся ресторан и, стараясь не смотреть на сидящих за столиками посетителей, заняла свободное место у окна. К ней тотчас подошел официант и спросил что-то на французском, на что она ответила ему по-английски, чтобы он обращался к ней, по возможности, на английском. Когда же он спросил ее на английском, она пришла одна или сейчас подойдет ее спутник, она покраснела, пожала плечами и собралась уже уйти, понимая, что здесь, очевидно, не принято ходить в подобные места одной, без мужчины, но официант – парень лет двадцати с внимательным и умным взглядом человека, всеми силами пытающегося доказать окружающим, что он здесь случайно, что завтра он, возможно, будет сам хозяином такого же ресторана, – сделал жест, означавший, что она может остаться.
– Вот спасибо, – сказала она по-русски, после того, как он ушел.
Она заказала ему какое-то непонятное блюдо, как ей объяснили, из баранины, красного вина и сыра, и рюмку коньяку и стала ждать, разглядывая стоящую на столике вазочку с белыми цветами, темно-зеленую скатерть с шелковой вышивкой и жесткую желтую салфетку, свернутую трубочкой и вставленную в позолоченное кольцо.
Она представляла себе, чем сейчас занимаются Соня и Нэш, как они, возможно, тоже сидят себе где-нибудь в ресторане, пьют вино и наслаждаются обществом друг друга, а в это время…
Принесли сложное блюдо. Большая плоская фарфоровая тарелка с зеленым орнаментом, на которой возвышается горкой тушеное мясо, украшенное по сторонам зеленой фасолью, морковными звездами и жареным картофелем, утопающем в красном винном соусе… Приблизительно такое же блюдо, но правда, в ресторане гостиницы «Москва», им подавали приблизительно лет восемь тому назад. Парня, который пригласил ее поужинать, звали Сергей, он был лет на десять старше семнадцатилетней Норы и говорил, что любит ее. Они познакомились на дне рождения Нориной подружки, Кати, и после этого встречались каждый день на протяжении целой недели. Для Норы это были незабываемые дни. Она поверила в любовь, поверила в его благоразумие, поверила в то, что у них будет будущее. Но после семи дней счастья и блаженства, когда Нора пришла на очередное свидание к памятнику Пушкину, Сергей не пришел. Шел дождь, прошел час, еще один час, а Нора все стояла и мокла под дождем, всматриваясь до ломоты в глазах в бегущих под зонтами прохожих в надежде увидеть знакомое бледное лицо с черными глазами… Как сказала ей Катя спустя месяц после потрясения (Нора узнала, что Сергей был женат и что он через Катю просил сообщить Норе, что они больше никогда не увидятся), хорошо, что она, Нора, не забеременела, что ей просто повезло, что ее первый мужчина позаботился хотя бы об этом… А простуда, которую она схватила в тот дождливый вечер, перешла в воспаление легких…
– Дело прошлое, – вздохнув, произнесла она вслух, отодвигая от себя тарелку и промокая губы салфеткой.
За коньяком, который она отпивала маленькими глотками, вспомнился ее второй роман, но уже более спокойный, без надежд… Это было на родительской даче, в Румянцево. Был июнь, пошла черешня, Нору привезли «откармливать». Мама ходила за деревенским молоком и яйцами и почти каждый день пекла пироги, пирожки или блинчики. Погода была теплая, было
много солнца, и Нора находила удовольствие в том, чтобы поливать сад… Она ходила между грядок с нежными огуречными ростками в резиновых ботах на голые ноги, в купальнике и с шлангом в руках и, зажав большим пальцем правой руки отверстие шланга, превращала тугую толстую водяную струю в сверкающий прозрачный веер из брызг, радуги и солнечного света…
К соседям по даче приехал гость. Молодой человек, кажется, медик. Нора, разочаровавшись в мужчинах, как в потенциальных мужьях, способных сделать ее жизнь счастливой, решила для себя, что после всего, что с ней произошло, было бы глупо надеяться на то, что следующий мужчина окажется порядочным и на второй же день предложит ей руку и сердце, а потому надо их воспринимать, просто как мужчин, способных доставить ей удовольствие.. «И что дурного в том, что я немного развлекусь с этим медиком?» – спрашивала она по телефону у Кати, которая почти все лето всегда проводила дома, в душной московской квартире и жила одними телефонными звонками. Она питалась информацией, которая стекалась к ней ото всех ее подруг и друзей, отдыхающих кто где. Она же организовывала и «сентябрьские встречи», которые проходили у нее дома, и где отдохнувшие и загорелые девушки и ребята рассказывали друг другу о том, где и как провели лето, а главное – с кем…
Катя, по природе провокатор, можно сказать благословила Нору на любовное приключение, после чего каждый день ждала «отчетов» подруги о прошедшем дне… И если в первые дни близких отношений с «медиком» Нора действительно звонила (благо, на даче был телефон) Кате и пересказывала во всех подробностях все то, о чем она говорила со своим любовником, то очень скоро ей это надоело и она полностью погрузилась в мир чувств, в котором было всего двое: она и ее любовник, имени которого она сейчас и не помнила… Перед тем, как им расстаться, он записал ей на листке все свои координаты и сказал, что будет ждать, когда она позвонит ему осенью в Москву, потому что в июле ему надо было уехать к отцу на Урал… Она же, боясь новых разочарований, дала ему сочиненный прямо на ходу номер своей московской квартиры и сказала при этом, что будет ждать его возвращения… Зачем она так сделала? Наверно, чтобы не вздрагивать от каждого телефонного звонка, начиная с августа… Для спокойствия. По этой же причины был сожжен листок и самого любовника… Потом родители купили ей квартирку на улице Достоевского и уехали себе в Питер, где вскорости разошлись, мать вышла замуж за какого-то профессора, с которым Нора не собиралась знакомиться, а отец вообще уехал в Эстонию с какой-то студенткой… Была семья и нет. Университет, Андрей Коротин, английский, переводы, сессии, спагетти с кетчупом, экзамены, кофе по утрам, сигареты, снова переводы, зачеты, университет, Андрей Коротин… Она так и не поняла, почему не вышла за него замуж, хотя и прожила с ним почти семь лет, то начиная все с начала, то расставаясь навсегда…
Ее окликнули. Она вздрогнула, как вздрагивает Соня, когда окликают ее. Но Нору в Париже никто не знал! Неужели она так опьянела от одной рюмки, что ей уже мерещатся голоса?
– Нора, ну наконец-то… – Соня возникла из ресторанного шума, света и запаха, как видение. – А мы уже перепугались… Мы же вернулись за тобой, Джеймс сказал, что я поступаю по-свински, оставляя тебя одну на всю ночь… И вдруг Нора увидела Нэша, он направлялся к ее столику.
– Как хорошо, что вы здесь, Нора, – сказал он, виновато улыбаясь, – а ведь вы могли заблудиться… К тому же, довольно опасно ходить по ресторанам одной… Поедемте с нами… Я заплачу за ваш ужин…
И они поехали по барам. Нора пьянела, вливая в себя какие-то коктейли, мешая все подряд и с трудом сдерживаясь, чтобы не нагрубить почти трезвой Соне. К утру ей стало плохо, а стыд, который терзал ее все это время, перешел в раздражение…
Она ждала, что ее кто-нибудь остановит и скажет, чтобы она больше не пила, что так нельзя, но Соня, казалось, ничего не замечала, а Нэш, иногда останавливая на ней свой неподвижный и пронзительный взгляд, казалось, и вовсе поощряет ее… Но скорее всего, ей это просто казалось. Когда возвращались в отель, в машине Нора поняла, что плачет, что теплые слезы, стекая по щекам, наверняка капают с подбородка на руку Нэша, покоющуюся почему-то на ее бедре… Нора слегка повернула голову – Нэш сидел между женщинами, по левую руку от Норы – и посмотрела на Соню. Та, оказывается, спала, задрав голову и чуть приоткрыв рот, между тем как ее рука сжимала ладонь жениха… Лицо ее выражало блаженство и покой…