– Ты бы не мог научить меня драться?
Чтобы произнести этот вопрос он долго собирался с духом, несколько раз даже нерешительно облизнул губы, и, когда все-таки спросил, почему-то виновато отвел глаза в сторону. Ему было страшновато посмотреть на Корейца в этот момент, но потом он все же взглянул ему в глаза.
– А ты не очень-то популярен у себя в районе, да? – с непонятным выражением на лице ответил вопросом на вопрос Пак. Кореец внимательно смотрел на него, и, казалось, отлично знал обо всем. Обо всем, что происходит в его жизни и в его голове.
– Мы знакомы уже неделю, – продолжал Кореец, покусывая травинку, и я рад, что мы встретились тогда, в саду. С тобой интересно. Я думаю, ты за свою жизнь уже прочитал больше книг, чем мне удастся за всю мою оставшуюся… Может быть, ты хочешь казаться лучше, чем ты есть?
– Я просто хочу иметь право быть тем, кто я есть, – ответил он упрямо. И хочу уметь защищать то, что у меня есть. Пусть это будут всего лишь книги, которые я прочитал. Я не хочу решать контрольную, и думать о том, что я должен ее решить еще для кого-то, причем не для того, чтобы помочь друзьям, а чтобы избежать очередного унижения и издевательства. Он вдохнул воздух и продолжил:
– Не хочу больше заходить в класс и ждать, как в меня полетят в очередной раз шарики из жеваной бумаги, а на стул положат очередную кнопку. Да и ладно бы только это. Он отвернулся в сторону и замолчал.
Небо темнело, и ветер шевелил листвой. Жаркий день заканчивался, и ощутимо повеяло прохладой. Может быть от того, что смеркалось, и лицо Корейца становилось все менее и менее отчетливым в подступавшей темноте, ему вдруг стало легче говорить о всем том, о чем он не хотел думать и сначала боялся вспоминать в этот спокойный и тихий вечер.
Остановиться он не мог.
– Я не хочу, чтобы надо мной смеялись, – твердо сказал он. – Надо мной все смеются. Все. И потому, что я не могу дать сдачи, из-за того, что я самый маленький по росту, из-за того, что я краснею, когда волнуюсь. Я во втором и третьем классе заикался даже от волнения… Логопед сказал, что это от того, что я очень много читаю, и мозги усваивают информацию слишком быстро, намного быстрей, чем я разговариваю. Можешь себе представить, как я отвечал у доски?
Он криво усмехнулся своим воспоминаниям.
– Я даже подтянуться не могу ни разу на турнике, а наш физрук затеял каждый месяц соревнования, кто больше подтянется. Я даже освобождение от физкультуры брал, но ведь разве угадаешь, на каком уроке это произойдет?
Кореец молчал и слушал, его лицо казалось непроницаемым в сгустившемся сумраке или было уже слишком темно для того, чтобы прочесть какие-то эмоции на его лице, а может быть стыд и подступившие к глазам слезы мешали ему разобрать реакцию на свои слова.
– Когда я что-то делаю лучше всех, – учусь, решаю контрольные или пишу сочинения, все, ты понимаешь, все, – он почти сорвался на крик, – воспринимают это как должное. Это нормально, так и должно быть. Никто не считает, что я в чем-то лучший. А стоит мне не суметь сделать что-нибудь, и на меня показывают пальцем и смеются. Мне не надо уже никакого уважения, мне нужно только уметь делать то, что все умеют.
Ему показалось, что он выдохся. Он чувствовал опустошенность, но с другой стороны казалось, что ему стало легче от того, что выговорился, ведь он даже забыл на какое-то мгновение свою просьбу, с которой и начался этот разговор.
– Ни разу подтянуться на турнике не можешь, это ты серьезно? – спросил Кореец сосредоточенным тоном, – и почему-то он невольно засмеялся ему в ответ. Кореец тоже улыбнулся, и сейчас вдруг стало отчетливо видно выражение его глаз. Глаза не смеялись, а смотрели заинтересованно и даже несколько отстраненно, будто Кореец был погружен в собственные мысли.
Затем Кореец внезапно заинтересованно спросил:
– А что, если ты научишься делать и все остальное лучше всех? Вдруг и это станут воспринимать как нечто само собой разумеющееся, об этом ты не думал? Не начнут тебя уважать, и восхищаться тобой не будут? Тоже воспримут как должное?
Он криво усмехнулся.
– Не станут и не нужно. Зато я смогу защитить себя. И то, что мне важно и нужно. И своих друзей. Впрочем…
Он замялся.
– Друзей у меня на самом деле и нет. Приятели. Я даже за партой один сижу. Пересадили на первую парту, зрение стало портиться. А постоянно в очках ходить я не могу. Только меня одного из всех, ну из тех, кто в очках, и дразнили очкариком.
– Но вообще ладно. Это все чепуха, – продолжил он. Очков у меня одна пара, еще попробуй найди нормальную оправу, ты бы меня видел в очках. А ту, что мама мне купила, повредили немного. Дужка треснула – поэтому в них особо не походишь, – и он улыбнулся.
Улыбнулся и вспомнил, как он переживал из-за того, что ему сломали оправу, просто так, от нечего делать, как он вспомнил тогда, как мама принесла ему очки и смешной очешник синего цвета, и как, вспомнив это, он, не удержавшись, заревел, чем доставил еще несколько приятных минут одноклассникам. Им было просто приятно и смешно. Забавно и весело унижать и издеваться над ним.
– А одноклассники… Знаешь, их всего двое. Основных. Тех, которые постоянно ко мне лезут. И ты знаешь, я их на самом деле боюсь. Три месяца назад, в нашем школьном дворе, – один взял маленького котенка и убил его. Схватил за лапы и ударил о стену. Можешь себе представить?
Все веселье куда-то делось, продолжать разговор он не мог. Почему-то воспоминания очень живо всплыли в памяти и как-то одно наложилось на другое, и он вспомнил то тягостное ощущение, которое было тогда, когда он стоял у окна и смотрел вниз, во двор – совсем недавно, в тот день, когда он познакомился с Корейцем.
Как будто не было ничего в промежутке. И хотя оставалось еще почти три целых месяца каникул, от мысли, что 1 сентября нужно будет опять идти в ненавистную школу и вновь заходить в класс, он невольно поежился.
Он вспомнил, как огорчился, когда узнал, что Кореец приехал в город погостить, и к концу лета уедет обратно в свой город, и как подумал в тот момент, что все хорошее неизбежно заканчивается. И чем больше было хорошего, тем раньше это закончится, и тем больней будет в этот момент.
Он настолько погрузился в свои безрадостные мысли, что ощутил, как в воздухе повисло молчание только тогда, когда Кореец потрепал его одобряюще по плечу и сказал:
– Я тебя научу. Не то, чтобы я сам много что умел, да и времени у нас с тобой немного… Но не в шашки же с тобой играть – тут мне ловить, как я понял, нечего.
Кореец протянул ему свою руку – и они обменялись рукопожатием. Они посидели на скамейке еще некоторое время и когда бабушка позвала его с балкона, он с удивлением понял, что не прочел за эти дни ни одной книги и что, пожалуй, впервые в жизни он не хочет уходить с улицы, и что его, именно его зовут сейчас домой, крича с балкона.