Мисс Хендерсон была гувернанткой Фелиситэ и осталась в семье после того, как девочка выросла, заняв пост на полпути между компаньонкой и секретарем Фелиситэ и ее матери разом. Карлайл называла ее контролером дома и знала, что множество раз та совершала буквально невозможные подвиги, подразумеваемые этим титулом. Это была седоватая женщина лет сорока пяти, приятной, но ничем не примечательной наружности и с безмятежным голосом. Карлайл, которая ее любила, часто удивлялась ее верности этому бурному семейству. Для леди Пастерн, которая всех людей разносила по аккуратному ранжиру, мисс Хендерсон была, без сомнения, служащей с большим тактом и прекрасными манерами, чье присутствие на Дьюкс-Гейт необходимо для ее собственного душевного спокойствия. Мисс Хендерсон занимала собственные комнаты на верхнем этаже, где обычно принимала пищу в одиночестве. Однако иногда ее приглашали на ленч или обед с семьей – либо потому, что не явилась какая-нибудь гостья, либо потому, что хозяйка дома полагала уместным время от времени таким образом подчеркнуть ее положение. Она редко выходила из дома, и если имела интересы или связи вне его, то Карлайл о них ничего не слышала. Она прекрасно приспособилась к своей изоляции, и если ее когда-либо терзало одиночество, никоим образом не давала этого понять. Карлайл полагала, что мисс Хендерсон имеет влияние на Фелиситэ больше кого-либо другого, и теперь ей показалось странным, что леди Пастерн не упомянула о ней сразу же как о возможном заслоне против мистера Риверы. Впрочем, семья не часто вспоминала про Хенди, если только не могла найти ей для чего-нибудь применения. «Да и я тоже, – виновато подумала Карлайл, – хотя и так ее люблю, забыла о ней справиться». И из-за этого упущения тем теплее ее приветствовала:
– Как я вам рада, Хенди! Сколько мы не виделись? Четыре года?
– Думаю, чуть больше трех.
Как это похоже на Хенди! Она во всем была незаметно аккуратной и точной.
– Ты ничуть не изменилась, – сказала Карлайл, нервно сознавая, что прямо у нее за спиной маячит мистер Ривера.
Леди Пастерн ледяным тоном их представила. Мистер Морено кланялся и бросал улыбки с коврика у камина, а мистер Ривера, стоя рядом с Карлайл, произнес:
– Ну да, конечно, мисс Хендерсон, – и вполне мог бы добавить: «Гувернантка, я полагаю».
Мисс Хендерсон сдержанно поклонилась, и Спенс объявил, что обед подан.
Общество расселось за круглым столом – озерцо света в полной теней столовой. Карлайл оказалась между своим дядей и Риверой. Напротив нее, между Эдвардом и Морено, сидела Фелиситэ. Леди Пастерн, справа от Риверы, сперва сносила его реплики с ужасающей любезностью – вероятно, подумала Карлайл, чтобы дать Эдварду Мэнксу, другому своему соседу, свободу рук с Фелиситэ. Но поскольку мистер Морено совершенно игнорировал мисс Хендерсон, сидевшую справа от него, а всю свою искрометность обратил на все ту же Фелиситэ, этот маневр оказался недейственным. Через несколько минут леди Пастерн завела с Эдвардом разговор, показавшийся Карлайл весьма зловещим. Она улавливала лишь обрывки, поскольку Ривера возобновил свою тактику нахрапа и блеска. Подход у него был очень простой. Он почти спиной повернулся к леди Пастерн, наклонился к Карлайл так близко, что ей видны стали поры его кожи, заглянул ей в глаза и – со множеством инсинуаций – противоречил всему, что бы она ни сказала. Об убежище в разговоре с дядей нечего было и мечтать, поскольку лорд Пастерн погрузился в раздумья, из которых выныривал время от времени, лишь чтобы бросить замечание невпопад, ни к кому, в сущности, не обращаясь, а на еду набрасывался со свирепым пылом, уходившим корнями в его период «Назад к природе». Застольные манеры у него были вопиюще и намеренно омерзительные. Он жевал с открытым ртом, оглядываясь вокруг, точно хищник, у которого грозят отобрать добычу, к тому же жевал, не переставая говорить. Спенсу и слуге, который ему помогал, а также мисс Хендерсон, которая приняла изоляцию с обычной своей сдержанностью, беседа, вероятно, напоминала диалог из сюрреалистической радиопостановки.
– …мы подумали, Эдвард, какая хорошая вышла ваша фотография с Фелиситэ в «Тармаке». Она получила такое удовольствие, что ты вывел ее в свет…
– …но я совсем немузыкальна…
– …вы не должны так говорить. Вы сама музыка. Ваши глаза полны музыки, ваш голос…
– …а вот это весьма удачная мыслишка, мисс де Суз. Надо бы выпустить вас с «Мальчиками»…
– …значит, договорились, мой милый Эдвард.
– …спасибо, кузина Сесиль, но…
– …вы с Фелиситэ всегда столько всего делали вместе, верно? Только вчера мы смеялись, перебирая старые фотографии. Помнишь, как в Глочмере…
– Си, где мое сомбреро?
– …с этим платьем вы должны носить цветы. Каскад орхидей. Вот тут. Позвольте я вам покажу…
– …прошу прощения, тетя Сесиль, боюсь, я не расслышал, что вы сказали…
– Дядя Джордж, вам пора со мной поговорить…
– Э?.. Извини, Лайл, я задумался, где мое сомбреро…
– Лорд Пастерн так добр, что не отнимает вас у меня. Смотрите. Ваш платок упал.
– Проклятие!
– Эдвард!
– Прошу прощения, кузина Сесиль, не знаю, что на меня нашло.
– Карлос.
– …в моей стране, мисс Уэйн… Нет, я не могу звать вас мисс Уэйн. Кар-р-р-лайл! Какое странное имя. Странное и пленительное.
– Карлос!
– Извините. Вы что-то сказали?
– Относительно зонтиков, Морри.
– Да, сказала.
– Тысяча извинений, я разговаривал с Кар-р-рлайл.
– Я заказал стол на троих, Фэ. Для тебя, Карлайл и Неда. Не опаздывайте.
– Сегодня играть я буду для вас.
– Я тоже иду, Джордж.
– Что?!
– Будь добр, позвони, чтобы стол приготовили на четверых.
– Маман! Я думала…
– Тебе это не понравится, Си.
– Я твердо решила пойти.
– Проклятие, будешь сидеть и есть меня глазами, так что я стану нервничать.
– Вздор, Джордж, – бодро возразила леди Пастерн. – Будь добр изменить заказ.
Супруг воззрился на нее в ярости, явно прикидывая, не устроить ли словесное побоище, но передумал и учинил неожиданное нападение на Риверу.
– Относительно того, как тебя вынесут, Карлос, – сказал он многозначительно, – жаль, что меня не смогут вынести тоже. Почему бригада с носилками не может вернуться за мной?
– Будет, будет, будет! – поспешно вмешался мистер Морено. – Мы же обо всем договорились, лорд Пастерн, так ведь? Играем по первому варианту. Вы стреляете в Карлоса. Карлос падает. Карлоса уносят. Вам достается шоу. Великое завершение. Конец. Ну пожалуйста, не надо меня сбивать. Все ведь хорошо и улажено. Отлично. Ведь мы договорились, правда?
– Да, так было решено, – благородно снизошел мистер Ривера. – Со своей стороны я, пожалуй, в некоторых сомнениях. В иных обстоятельствах я, несомненно, настоял бы на втором варианте. В меня стреляют, но я не падаю. Лорд Пастерн промахивается. Убиты другие. Морри стреляет в лорда Пастерна, и ничего не происходит. Лорд Пастерн играет, падает в обморок, его выносят. Я заканчиваю концерт. На этом варианте при прочих обстоятельствах я бы настаивал. – Он сделал своего рода общий поклон, охватив им лорда Пастерна, Фелиситэ, Карлайл и леди Пастерн. – Но в таких исключительных и крайне очаровательных обстоятельствах я уступаю. Я убит. Я падаю. Возможно, я поранюсь. Не важно.
Морено ел его глазами.
– Старый добрый Карлос, – буркнул он неловко.
– И все равно не понимаю, почему и меня тоже нельзя унести, – капризно гнул свое лорд Пастерн.
Карлайл услышала, как мистер Морено прошептал себе под нос:
– Господи помилуй!
– Нет, нет, нет! – громко заявил Ривера. – Если не принимать второй вариант полностью, будем выступать с первым, как репетировали. Вопрос улажен.
– Карлайл, – сказала леди Пастерн, вставая, – не пройти ли нам?..
Она увела дам в гостиную.
Фелиситэ была озадачена, обижена, смущена. Она беспокойно расхаживала по комнате, поглядывая то на мать, то на Карлайл. Леди Пастерн не обращала на дочь внимания. Она расспрашивала Карлайл, как той понравилось в Греции, и с полнейшей невозмутимостью выслушивала ее несколько рассеянные ответы. Мисс Хендерсон, взявшая шкатулку с вышивальными нитками леди Пастерн, разбирала их неторопливыми и мягкими движениями и, казалось, с интересом слушала.
Внезапно Фелиситэ взорвалась:
– Не вижу ничего смешного в том, что все мы ведем себя так, словно у нас к обеду был архиепископ Кентерберийский. Если вам, всем вам, есть что сказать о Карлосе, я была бы вам очень признательна, если вы выскажетесь прямо.
Руки мисс Хендерсон на мгновение замерли, она подняла глаза на Фелиситэ, потом снова вернулась к своему занятию. Леди Пастерн, томно скрестив лодыжки и запястья, чуть повела плечами.
– На мой взгляд, моя дорогая девочка, сейчас неподходящая тема для какой-либо дискуссии по данному вопросу.
– Почему? – взвилась Фелиситэ.
– Воспоследует сцена, а в данных обстоятельствах, – сказала леди Пастерн с видом полнейшего благоразумия, – на сцену нет времени.
– Если ты думаешь, что сейчас придут мужчины, маман, так нет. Джордж условился еще раз пройти программу в бальном зале.
Вошел слуга и собрал кофейные чашки. Леди Пастерн беседовала с Карлайл, пока за ним не закрылась дверь.
– Поэтому повторяю, – громко сказала Фелиситэ, – я хочу услышать, маман, что ты имеешь против Карлоса.
Леди Пастерн приподняла бровь и опять повела плечом. Ее дочь топнула ногой:
– Тысяча чертей!
– Фелиситэ! – воскликнула мисс Хендерсон. Это не прозвучало ни упреком, ни предостережением. Имя сорвалось и упало нейтральным комментарием. Крепко держа большим и указательным пальцами вышивальное шильце, она безмятежно его рассматривала.
Фелиситэ раздраженно встрепенулась.
– Вы думаете, – с жаром заявила она, – что любой проявит себя с наилучшей стороны в незнакомом доме, где хозяйка смотрит на него так, словно от него дурно пахнет.
– Если уж на то пошло, дорогая девочка, от него действительно пахнет. И запах довольно тяжелый, если не сказать большего, – задумчиво добавила леди Пастерн.
Из бального зала донеслась короткая и раскатистая дробь, завершившаяся бряцанием тарелок и громким хлопком как от выстрела. Карлайл нервно подпрыгнула. Шильце выпало из пальцев мисс Хендерсон на ковер. Невзирая на возбуждение, Фелиситэ нагнулась его подобрать, явив тем самым несомненное свидетельство эффективности воспитания своей гувернантки.
– Это твой дядя всего лишь, – пояснила для Карлайл леди Пастерн.
– Мне следует пойти прямо туда и извиниться перед Карлосом за то, как гадко с ним обращались, – бушевала Фелиситэ, но в ее голос вкралась нотка неуверенности, и она обиженно посмотрела на Карлайл.
– Если кому-то и причитаются извинения, – возразила ее мать, – то как раз Карлайл. Извини, дорогая, что тебе пришлось претерпеть эти… – она сделала брезгливый жест, – эти поистине невыносимые знаки внимания.
– Господи боже, тетя Силь, – начала в остром смущении Карлайл, но спасла ее Фелиситэ, которая разразилась слезами и выбежала вон из комнаты.
– Наверное… – Мисс Хендерсон встала.
– Да, пожалуйста, пойдите к ней.
Но не успела мисс Хендерсон подойти к двери, которую Фелиситэ оставила открытой, как в коридоре раздался голос Риверы.
– В чем дело? – отчетливо произнес он, а Фелиситэ, задыхаясь, ответила:
– Мне надо с тобой поговорить.
– Ну разумеется, если хочешь.
– Тогда сюда.
Голоса стихли и снова неотчетливо зазвучали в кабинете. Дверь между кабинетом и гостиной с грохотом захлопнулась с той стороны.
– Думаю, их лучше оставить в покое, – сказала леди Пастерн.
– Если я пойду в свою комнату, она, когда все закончится, возможно, поднимется ко мне.
– Тогда идите, – безотрадно согласилась леди Пастерн. – Спасибо, мисс Хендерсон.
– Что вы затеяли, тетя? – спросила Карлайл, когда мисс Хендерсон вышла.
Чуть отвернувшись, чтобы пламя камина не дышало ей в лицо, леди Пастерн объяснила твердо:
– Я приняла решение. Полагаю, избранная мной линия поведения в этом вопросе была ошибочной. Предвидя мое неизбежное сопротивление, Фелиситэ встретила эту личность в его собственном окружении и, как, думаю, сказала бы ты, утратила перспективу. Трудно поверить, что она не одумается теперь, когда видела его в нашем доме и могла наблюдать его чудовищные выходки, его нескончаемую вульгарность. Уже очевидно, что она заколебалась. Я не устаю напоминать себе, что, в конце концов, она де Футо и де Суз. Разве я не права?
– Это заезженный трюк, дорогая тетя. И не всегда срабатывает.
– Но сейчас срабатывает. – Леди Пастерн поджала губы. – К примеру, она увидела его рядом с милым Эдвардом, к которому всегда была привязана. О твоем дяде как желанном контрасте ничего не могу сказать, но по крайней мере его костюм не выходит за рамки приличий. И хотя я глубоко негодую, милое дитя, что ты в моем доме вынуждена терпеть знаки внимания этого животного, это, безусловно, произвело должное – и к тому же неприятное – впечатление на Фелиситэ.
– Вот именно неприятное, – отозвалась, розовея, Карлайл. – Но, тетя Сесиль, он ведь повел себя так со мной, чтобы сыграть гадкую шутку с Фелиситэ, приструнить ее и заставить образумиться.
Леди Пастерн на мгновение прикрыла глаза. Карлайл вспомнилось, что такова у нее обычная реакция на сленг.
– И боюсь, – добавила она, – Фэ на нее клюнула.
– У Фелиситэ она может вызвать только отвращение.
– Не удивлюсь, если она откажется пойти сегодня в «Метроном».
– На это я и надеюсь. Но боюсь, она пойдет. Думаю, она не уступит так легко. – Леди Пастерн встала. – Что бы ни случилось, я разорву этот роман. Ты меня слышала, Карлайл? Я положу ему конец.
За дверью в дальнем конце комнаты голос Фелиситэ взвился пронзительным крещендо, но слова остались неразборчивы.
– Они уже ссорятся, – удовлетворенно сказала леди Пастерн.
Эдвард Мэнкс сидел с бокалом портвейна в руке, на столе остывала чашка кофе, а его мысли бродили кругами, все расширяющимися от освещенного свечами стола. Он смутно подметил, что Морено и Ривера подсели к лорду Пастерну. Голос Морено, громкий, но как будто дряблый, тянул и мял фразу за фразой.
– Ну да, конечно. Не волнуйтесь, все у нас в кармане. Они просто со стульев попадают. Ладненько, пройдемся еще раз. Будет.
Лорд Пастерн ерзал, запинался, хмыкал, жаловался. Ривера, откинувшись на спинку стула, молча вертел в руке бокал. Мэнкс, отметивший, как часто в него доливали, задумался, а не набрался ли аккордеонист.
Так они и сидели в клубах сигарного дыма, освещенные свечами, – несуразная группа. Он увидел их как три диссонантные несовместные фигуры в центре невыносимой композиции. «Морено, – сказал он самому себе, – торговец весельем. Весельем!» Каким модным, размышлял он, это слово было до войны. Будем веселы, говорили все кругом и, мрачно обняв друг друга, топали и шаркали, пока такие, как Морри Морено, издавали шумные звуки и улыбались за них. Они нарекали детей «Гей»[16], пересыпали этим словечком беспечные комедии и навязчивые, гнетущие шлягеры. «Веселье! – бормотал про себя раздраженный и сердитый Эдвард. – Слово, может, и ничего, но чувство, пока его испытываешь, названия не имеет. Вот кузен Джордж, который, нет сомнений, чуточку не в себе, сидит как рупор своего класса между торговцем буги-вуги и хамом. А Фэ выкамаривает в адском кругу, в то время как кузина Сесиль торжественно раскачивается наперекор ритму. Во внешнем кругу – хотелось бы надеяться, что поневоле – Лайл, а вот я, трезвый как черт, на периметре». Подняв глаза, он увидел, что Ривера на него смотрит, но не прямо, а краешком глаза. «Глумится, – подумал Эдвард, – как инфернальная карикатура на себя самого».
– Встряхнись, Нед, – улыбнулся ему лорд Пастерн. – Надулся как сыч, ни словечка от тебя не слышно. Надо вылезать из скорлупы. Чуток веселья, что скажешь?
– Как пожелаете, сэр, – отсалютовал Эдвард и, подобрав выпавшую из вазы посреди стола белую гвоздику, продел цветок себе в петлицу. – Безупречное веселье, а?
С визгливым смешком лорд Пастерн повернулся к Морено.
– Ну, Морри, если все, как вы говорите, я закажу такси на четверть одиннадцатого. Как по-вашему, найдете, чем себя занять до тех пор? – Он подтолкнул к Морено графин.
– Конечно-конечно, – отозвался Морено. – Нет-нет, спасибочки, больше не надо. Отличное вино, право слово, но мне надо быть пай-мальчиком.
Эдвард пододвинул портвейн Ривере, который, улыбнувшись чуть шире, налил себе еще.
– Покажу вам револьвер и холостые, когда пойдем, – сказал лорд Пастерн. – Они в кабинете. – Он капризно глянул на Риверу, который медленно пододвигал к себе стакан. Лорд Пастерн не любил, когда его заставляют ждать. – Позаботься о Карлосе, Нед, ладно? Вы не против, Карлос? Я хочу показать Морри холостые. Пошли, Морри.
Мэнкс открыл перед кузеном дверь и вернулся к столу. Сев, он стал ждать, что Ривера сделает первый ход. Вошел Спенс, помедлил и снова удалился. Последовало долгое молчание.
Наконец Ривера вытянул ноги и, подняв повыше бокал, посмотрел на свет портвейн.
– Я человек, – сказал он, – который любит переходить к сути. Вы кузен Фелиситэ, да?
– Нет.
– Нет?
– Я в родстве с ее отчимом.
– Она называла вас кузеном.
– Простоты ради.
– Полагаю, вы к ней привязаны?
Эдвард молчал три секунды, потом сказал:
– Почему нет?
– Это неудивительно. – Ривера залпом выпил половину налитого. – Карлайл тоже называет вас кузеном. И тоже простоты ради?
Эдвард отодвинулся вместе со стулом.
– Боюсь, не понимаю, в чем суть.
– Суть? Ах, ну да. Я человек, – повторил Ривера, – который любит переходить к сути. А еще я человек, которому не нравится, когда его принимают холодно или… как это говорится… когда его водят за нос. А в этом доме, я нахожу, меня принимали весьма холодно… неприветливо, да… Это мне неприятно. В то же время я знакомлюсь с леди, которая мне не неприятна. Совершенно напротив. Я заинтересован. Я тактично осведомляюсь. Например, я спрашиваю, в каких отношениях означенная дама состоит с моим хозяином, почему бы и нет?
– Потому что ваш вопрос крайне оскорбителен, – отрезал Эдвард и подумал: «Боже, кажется, я выхожу из себя!»
Как бы подводя итог, Ривера махнул рукой и опрокинул бокал на пол.
– В моей стране, – с нажимом сказал он, – подобные слова не употребляют, не ожидая продолжения.
– Да возвращайтесь к себе в страну, бога ради.
Ривера вцепился в спинку стула и облизнул губы. И внезапно пронзительно рыгнул. Эдвард рассмеялся. Нетвердым шагом Ривера направился к нему, подошел совсем близко, но тут помедлил и поднял руку, щегольски сжав большой и средний пальцы. Он протягивал руку, пока она не оказалась у самого носа Эдварда, а тогда без особого успеха попытался щелкнуть пальцами.
– Сволочь, – осторожно сказал он. Из отдаленного бального зала раздался раскат барабанной дроби, за ним – лязг тарелок и оглушительный хлопок.
– Не будьте ослом, Ривера, – сказал Эдвард.
– Я буду смеяться над вами, пока блевать не начну.
– Да хоть до комы досмейтесь, если хотите.
Ривера положил ладонь себе на талию.
– В моей стране ответом на такой афронт был бы удар ножом, – заявил он.
– Исчезните, не то ответом будет пинок под зад, – отозвался Эдвард. – А если станете еще беспокоить мисс Уэйн, я основательно вас вздую.
– Ага! – вскричал Ривера. – Так, значит, не Фелиситэ, а кузина. Очаровательная маленькая Карлайл. И мне говорят руки прочь, ха? Нет, нет, мой друг. – Он попятился к двери. – Нет, нет, нет, нет.
– Убирайтесь.
Ривера рассмеялся с большой виртуозностью и хвастливо вышел в коридор. Дверь он оставил открытой. Эдвард услышал его голос на площадке:
– В чем дело? – и после паузы: – Ну разумеется, если хочешь.
Хлопнула дверь.
Эдвард в нерешительности обошел вокруг стола. Потом побрел к буфету и провел рукой по волосам.
– Невероятно, – пробормотал он. – Экстраординарно. Никогда бы не подумал.
Заметив, что рука у него дрожит, он налил себе солидную порцию виски. «Наверное, – думал он, – так было всегда, а я просто не распознал».
Вошли Спенс с помощником.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Спенс. – Я думал джентльмены ушли.
– Все в порядке, Спенс. Убирайте, если хотите. Не обращайте на меня внимания.
– Вы нездоровы, мистер Эдвард?
– Думаю, у меня все в порядке. Мне преподнесли большой сюрприз.
– Вот как, сэр? Надеюсь, приятный.
– Чудесный, Спенс. Чудесный.
– Вот смотрите, – самодовольно изрек лорд Пастерн. – Пять холостых патронов и к ним пять запасных. Ловко, а?
– По мне, так просто замечательно, – залебезил Морено, возвращая холостые патроны. – Но откуда мне знать, что к чему.
Переломив револьвер, лорд Пастерн начал его заряжать.
– Попробуем-ка, – предложил он.
– Бога ради, лорд Пастерн, только не тут.
– В бальном зале.
– Мы немного встревожим леди, разве нет?
– Ну и что? – невинно переспросил лорд Пастерн и, щелчком закрыв револьвер, задвинул на место ящик стола. – Не могу тратить время, убирая эти штуки. Вы идите в бальный зал. А мне еще кое-что надо сделать. Буду с вами через минуту.
Морри послушно ушел в бальный зал, где бесцельно бродил, вздыхая, зевая и поглядывая на дверь.
Наконец вошел с озабоченным видом хозяин.
– Где Карлос? – вопросил он.
– Думаю, все еще в столовой, – с громким смешком ответил Морено. – Отличный портвейн вы нам выставили, знаете ли, лорд Пастерн.
– Надеюсь, он не ударит ему в голову. Не хотелось бы, чтобы он напортачил на концерте.
– Он пить умеет.
Лорд Пастерн бросил револьвер на пол возле барабанов. Морено тревожно подобрался.
– Давно хотел спросить, – сказал, садясь за барабаны, лорд Пастерн, – вы поговорили с Сидни Скелтоном?
Морено расплылся в улыбке.
– Пока еще руки не дошли… – начал он, но лорд Пастерн его оборвал:
– Если сами не хотите говорить, я ему скажу.
– Нет-нет! – поспешно воскликнул Морено. – Нет. Думаю, это будет не вполне желательно, если понимаете, о чем я, лорд Пастерн. – Он озабоченно уставился на хозяина дома, который отвернулся к роялю и раздражительно вертел черно-белый зонт от солнца. Морено продолжил: – Я хотел сказать, Сид тот еще фрукт. Очень темпераментный, если понимаете, о чем я. Огонь, ну чистый огонь. С ним очень трудно иметь дело. С Сидом всегда надо выбирать момент, если понимаете, о чем я.
– Нечего раз за разом спрашивать, понимаю ли я вещи, простые, как шнурки от ботинок, – раздраженно бросил в ответ лорд Пастерн. – Вы считаете, что я хорош на барабанах, вы сами так сказали.
– Конечно, конечно.
– Вы сказали, что если бы я избрал их моей профессией, то был бы одним из лучших. Вы сказали, ваш оркестр гордился бы, поступи я к вам. Сказали, значит, сказали. Я собираюсь сделать это моей профессией и готов на полную ставку войти в ваш оркестр. С этим все ясно. Теперь известите Скелтона и увольте его. Проще простого.
– Да, но…
– Он же без труда найдет работу в другом оркестре, так ведь?
– Да. Конечно. Без труда. Но…
– Вот и ладно, – сказал, подводя черту, лорд Пастерн. Открутив ручку зонтика, он завозился со следующей секцией. – Черно-белый зонт разбирается, – пояснил он. – Умно придумано, а? Французский.
– Послушайте! – обворожительно начал Морено и положил мягкую белую руку на плечо лорда Пастерна. – Я буду совершенно откровенен, милорд. Кому, как не вам, знать. Наше ремесло – мирок жестокий, если вы пони… Я хотел сказать, мне нужно очень и очень обдумать подобное предложение, так ведь?
– Вы говорили, что вам очень бы хотелось, чтобы я играл постоянно, – напомнил ему лорд Пастерн. Говорил он не без грубости, но довольно рассеянно, более занятый зонтом, от которого уже открутил маленькую секцию на верхнем конце ручки. Морри мог только зачарованно наблюдать, как он, взяв револьвер, с бесцельной сосредоточенностью мальчишки, затеявшего шалость, заталкивает эту секцию до половины в дуло, придерживая при этом большим пальцем застежку, обычно не позволявшую открыться зонту. – Надо же, влезает.
– Эй! – не выдержал Морено. – Пушка заряжена?
– Разумеется, – буркнул лорд Пастерн. Положив куски зонта на рояль, он поднял глаза. – Вы говорили об этом мне и Ривере, – добавил он, в обыкновенной своей манере используя трюк Хотспера[17] возвращаться не к последней и даже не к предпоследней, а к четвертой с конца реплике.
– Знаю, знаю, – залопотал Морено, улыбаясь, насколько позволяли уши, – но послушайте! Я намерен сказать напрямик…
– А с чего бы вам говорить иначе!
– Ну тогда… Вы очень увлечены, и вы с душой играете, конечно же, вы хорошо играете. Но, простите за откровенность, надолго ли вашей увлеченности хватит? Вот, к чему я клоню, лорд Пастерн. А что, если будем говорить напрямик, вы завтра сдохнете?
– Мне пятьдесят пять, и я здоров как бык.
– Я хотел сказать, что если вы утратите интерес. Что? – страстно вопросил мистер Морено. – Что мне тогда делать?
– Я совершенно ясно дал вам понять…
– Да, но…
– Вы называете меня лгуном, чертова вы образина?! – заорал лорд Пастерн, и на скулах у него вспыхнули два ярко-алых пятна. Грохнув разобранным зонтиком о рояль, он всем телом повернулся к дирижеру, который тут же начал заикаться.
– Будет вам, будет, лорд Пастерн, охолоните, я… мне очень сегодня нервозно. Я в таком расстройстве. Не вводите меня в возбуждение.
Лорд Пастерн оскалился.
– Вы дурак, – сказал он. – Я за вами следил. – Он задумался на секунду и как будто принял решение. – Читали когда-нибудь журнал «Гармония»?
Морри дернулся как ошпаренный.
– Ну да. Но почему… В толк не возьму, к чему вы его упоминаете, лорд Пастерн.
– Я почти уже готов написать в этот журнальчик. Знаю одного малого в их редакции. – Он погрузился было в мрачное раздумье, присвистнул сквозь зубы и вдруг рявкнул: – Если не поговорите со Скелтоном сегодня вечером, я сам с ним поговорю.
– Хорошо-хорошо, у нас будет разговорчик с Сидом. Хорошо.
Лорд Пастерн смотрел на него в упор.
– Вам бы лучше сегодня взять себя в руки, – сказал он, а после взял палочки и без лишней суеты выбил оглушительное крещендо, ударил в тарелки и, подхватив с пола револьвер, прицелился в Морено и выстрелил. Хлопок безумным эхом раскатился по пустому бальному залу. Рояль, тарелки и двойной барабан протестующие загудели, а Морено, белый как мел, отскочил на пару шагов.
– Будь я проклят! – рявкнул он, по нему градом покатился пот.
Очаровательно рассмеявшись, лорд Пастерн положил револьвер на рояль.
– Хорошо получилось, правда? Давайте просто пройдемся по программе. Сначала «Старые мелодии в новой обработке», «Лед сегодня есть?», «У меня есть все», «Продавец арахиса» и «Человек с зонтом». Чертовски удачная мысль мне пришла про зонты.
Обшарив взглядом скопление зонтов на рояле, Морено кивнул.
– Черная с белым французская штуковина – моей жены. Она не знает, что я его взял. Скрутите его назад и спрячьте среди остальных, ладно? Мы вынесем их, когда она отвернется.
Морено завозился с зонтами, а лорд Пастерн продолжил:
– После зонтов – номер Скелтона. На мой взгляд, он скучноват. Потом Сэндра споет свои песенки, а после… – он говорил с напускной беспечностью, – после вы скажете пару слов, чтобы меня представить публике, верно?
– Совершенно.
– Да-да. Что-то в том плане, мол, я случайно показал вам кое-что мной написанное, сами понимаете, и вы были совершенно очарованы, а я решил, что моя стезя в этом направлении и все такое. Ну?
– Абсолютно.
– Тогда я выхожу, и мы играем песню с начала и до конца, потом свингуем ее, потом стрельба, а потом, боже ты мой, мое соло. Вот так.
Лорд Пастерн снова взялся за палочки, с мгновение подержал их над барабанами и как будто погрузился в транс.
– И все-таки я не уверен. Может, второй вариант был бы лучше? – задумчиво протянул он.
– Послушайте! Послушайте! – запаниковал Морри.
– Не рвите на себе волосы, – рассеянно отмахнулся лорд Пастерн. – Я думаю. – Он действительно как будто задумался, а потом с криком «Сомбреро!» бросился вон из комнаты.
Морри Морено отер лоб платком и, опустившись на табурет, закрыл лицо руками.
По прошествии значительного времени двери бального зала открылись, и вошел Ривера. Морено поднял глаза на него.
– Как делишки, Карлос? – спросил он страдальчески.
– Не слишком хороши. – Разглаживая указательным пальцем усы, Ривера деревянно подошел к роялю. – Я поссорился с Фелиситэ.
– Ты сам напрашивался, я не прав? Твое ухлестывание за мисс Уэйн…
– Женщинам полезно дать понять, что в любой момент им найдется замена. Они тогда нервничают, и со временем – опля! – они покорны.
– И получилось?
– Пока, возможно, нет. Я на нее сердит. – Он сделал напыщенный и неистовый жест. – На всех них! Со мной обращались как с собакой. Я Карлос да…
– Послушай, – сказал ему Морри, – сейчас мне твой темперамент не по плечу, старина. Я сам едва с ума не схожу от беспокойства. Мне просто не по плечу. Дернул же меня черт связаться со старым дурнем. Боже, какой у меня бардак! Дай сигарету, Карлос.
– Прости. У меня нет.
– Я просил тебя купить мне сигарет! – Голос Морено сорвался на визг.
– Это было бы не к месту. Ты слишком много куришь.
– Поди к черту.
– Повсюду, – заорал Ривера, – со мной обращаются без уважения! Повсюду меня оскорбляют! – По-бычьи наклонив голову, он надвинулся на Морено. – С меня хватит. Я слишком много усмирял себя. Я человек скорых решений. Не стану я больше унижать себя, играя в обычном танцевальном оркестре…
– Будет тебе, будет, будет!
– А потому я увольняюсь.
– У тебя контракт. Послушай, старина…
– Я плюю на твой контракт. Не хочу больше быть твоим мальчиком на побегушках. «Принеси мне сигарет». Ба!
– Послушай, старина… я… я подниму тебе жалованье… – Голос дирижера прервался.
Ривера глянул на него и растянул губы в улыбке:
– Правда? На сколько? Скажем, на пять фунтов?
– Имей сердце, Карлос.
– Или, к примеру, тебе вдруг захочется выплатить мне пять сотен задатка…
– Ты с ума сошел! Бога ради, Карлос… Честно, у меня нет таких денег.
– Тогда, – величественно изрек Ривера, – поищи себе других, пусть они тебе за сигаретами ходят. С меня… хватит… финито.
– И что со мной будет? – громко взвыл Морри. – Со мой-то что будет?
Ривера с улыбкой отошел. Красноречиво изображая безразличие, он осмотрел свое отражение в зеркальной стене и поправил галстук.
– Ты окажешься в крайне бедственном положении, мой друг, – изрек он. – Ты не сможешь меня заменить. Я совершенно незаменим. – Внимательно рассматривая свои усы, он мельком уловил отражение Морено. – Не гляди так кисло, – сказал он, – ты исключительно безобразен, когда делаешь такое лицо. Просто отвратителен.
– Это нарушение контракта. Я могу… – Морри облизнул губы. – Есть закон… Предположим…
Ривера круто повернулся.
– Закон? – переспросил он. – Премного тебе обязан. Разумеется, всегда можно прибегнуть к закону. Несомненно, это мудрый шаг для руководителя оркестра. Я нахожу предположение забавным. Я повеселюсь, повторяя его дамам, которые так любезно тебе улыбаются и настойчиво просят исполнить их любимые номера. Когда я перестану играть в твоем оркестре, их улыбки погаснут, а свои любимые номера они будут просить у других.
– Ты такого не сделаешь, Карлос.
– Позволь тебе сказать, мой милый Морри, что если закон и будет привлечен, то к нему обращусь я сам.
– Да будь ты проклят! – в бешенстве крикнул Морено.
– Из-за чего переполох? – спросил лорд Пастерн, который вошел незамеченным. Голову его украшало сомбреро с широкими полями, а ремешок подпирал двойной подбородок. – Я решил, что в нем буду выступать. Подходит к стрельбе, как по-вашему? Йи-пп-и-и!
После ухода Риверы Фелиситэ осталась сидеть в кабинете, зажав ладони между коленями и стараясь поскорее навеки похоронить воспоминания о недавней сцене. Она бесцельно смотрела вокруг: на мелкие предметы в открытом ящике у ее локтя, на пишущую машинку, на знакомые картинки на стенах, на безделушки и книги. В горле у нее пересохло. Ее переполняли отвращение и иссушающая ненависть. Она пылко желала избавиться от всяческих воспоминаний о Ривере и тем самым унизить его и ранить. Она так долго сидела неподвижно, что когда наконец шевельнулась, то обнаружила, что правая нога у нее затекла, а ступню покалывает. Деревянно и осторожно поднявшись, она услышала, как кто-то перешел площадку, миновал кабинет и вошел в гостиную.
«Пойду к Хенди, – решила она. – Попрошу Хенди сказать всем, что не поеду в «Метроном».
Она вышла на площадку. Где-то этажом выше ее отчим кричал:
– Мое сомбреро, дуралей… его кто-то взял. Вот и все. Кто-то его стащил.
Из двери в гостиную вышел Спенс с конвертом на подносе.
– Это вам, мисс, – сказал он. – Было оставлено на столике в вестибюле. Мне очень жаль, что его не заметили раньше.
Она взяла. Адрес был отпечатан на машинке. Выше, в углу конверта, значилось крупными буками «Срочно», а ниже – «Курьером». Вернувшись в кабинет, Фелиситэ вскрыла конверт.
Три минуты спустя дверь в комнату мисс Хендерсон с шумом распахнулась, и, подняв глаза от книги, она увидела на пороге сияющую Фелиситэ.
– Хенди! Хенди! Пойдем, помоги мне одеться. Хенди, милая, пойдем, сделай меня красивой. Случилось кое-что волшебное. Хенди, милая, это будет сногсшибательная вечеринка!