…Иван ушел из больницы, в которую его отвезли вместе с другими, обожженными на пожаре, утром следующего после взрыва дня.
В больнице он сначала бредил, повторяя лишь два слова: то – «Надя», то – «Крестный». Его чем-то укололи, он затих и проспал до вечера, не почувствовав, как его осматривали несколько врачей. Иван не слышал, как они совещались прямо рядом с его кроватью и решили, что он очень легко отделался – незначительными ожогами кожи головы и более сильными ожогами кожи рук.
Их даже удивляло его бессознательное состояние, они пожимали плечами, но потом решили, что это результат нервного потрясения во время взрыва… Ивану сделали еще укол и оставили в покое…
…Иван проснулся, словно вынырнул из толщи вязкой непрозрачной жидкости, не пропускающей ни света, ни звука. Он долго лежал без движения и разглядывал потолок у себя над головой. Ни одной мысли не шевелилось у него в мозгу… Так он пролежал часа два…
Наконец, не выдержавшие неподвижности мускулы лица заставили его брови слегка дрогнуть, и тут же резкой болью отозвалась обожженная кожа на голове. И одновременно в мозгу вспыхнули два коротких слова: «Надя!» и «Пожар!», которые через мгновение уже слились в короткую мысль: «Надя умерла!»…
Иван резко сел на кровати, морщась от боли. Находиться в неподвижности он уже не мог… Мысль, которая только что возникла в его голове, гнала его из больницы, где все, во что упирался его взгляд, утверждало, что Надю можно было бы спасти, если бы он успел раньше… Иван знал, что это ложь, он понимал, что его Надежда умерла сразу, во время взрыва, а не во время пожара, но видеть больничную обстановку тоже не мог.
Он встал и рассмотрел, во что он был одет. Больничный халат, в зеленую полоску на сером фоне, и трусы – больше ничего…
Иван вышел из своей двухместной палаты, вторая кровать в которой пустовала, и заглянул в соседнюю. Там спали женщины. Одна из них открыла глаза и посмотрела на Ивана с недоумением… Иван сдержанно-вежливо кивнул ей, молча выругался и вышел…
С третьей попытки он нашел палату, в которой лежали мужчины, но ни у кого из них не оказалось одежды… Иван разозлился и решил разыскать какие-нибудь штаны, чего бы этот ему ни стоило. Вернее – их владельцу. Иван не хотел привлекать своим халатом внимания ни милиции, ни прохожих, когда покинет стены больницы…
Он спустился по лестнице на первый этаж и разыскал приемное отделение… На улице уже рассвело, хотя было всего часа четыре утра. Нянечки и санитарки еще не начинали свою утреннюю возню со швабрами, суднами, пузырьками с мочой и прочими больничными прелестями… В коридорах было пусто и тихо…
В приемном дежурный врач, мужчина лет тридцати пяти, спал, уронив голову на стол, напротив него сидела со спицами в руках пожилая медсестра и вязала что-то большое и по-зимнему пушистое..
– Ты это чего? – строго спросила она у показавшегося в двери Ивана.
– Мне бы одежду свою найти, – Иван слушал себя с удивлением, словно и не он говорил сейчас таким просящим, униженным тоном. – паспорт я в рубашке забыл… И страховка на квартиру там была…
– Сразу, что ль, не мог сказать, когда тебя переодевали?..
Иван хотел возразить, что он был без сознания, когда его привезли в больницу, поэтому сказать ничего не мог, но тут же понял, что в этом нет никакой необходимости. И даже смысла нет. Поскольку никакого паспорта и никакой страховки в карманах его одежды, конечно, не было… Спор получился бы чисто теоретический…
Поэтому он промолчал, только принял еще более виноватый вид…
– На складе, значит, твоя одежда… Где ж еще ей быть?.. – буркнула медсестра. – До утра, что ль, дотерпеть не можешь?
– Беспокоюсь я, – промычал Иван, – не пропали бы мои вещи…
– Анну Иванну буди, раз приспичило… – медсестра хихикнула. – Пожалеешь, что в живых остался!… Она на складе сейчас и спит!..
И медсестра захохотала вслед Ивану.
Склад Ивану удалось разыскать минут через двадцать. Он порядком поблуждал по закоулкам первого и второго этажей больницы, натыкаясь на закрытые двери, заваленные хламом лестницы, заставленные кроватями коридоры… Склад оказался в подвале, где, несмотря на душную августовскую ночь стояла приятная прохлада, что Иван сразу же почувствовал обожженной кожей. Дверь склада была закрыта изнутри на швабру – самый надежный «замок». Открыть дверь, запертую таким образом не под силу было бы открыть и десяти таким как, Иван, – они могли бы ее только снять с петель или выломать вместе с косяком…
Иван принялся барабанить в дверь ногой, поскольку каждое прикосновение к коже рук вызывало резкую боль… Он барабанил минуту, не меньше, прежде чем за дверью раздался визгливый мат и в течение следующих трех минут Иван слушал чрезвычайно конфиденциальные и даже можно сказать интимные подробности о жизни не только своих родителей, но и бабушки с дедушкой, а также своих детей, которых у него никогда не было, а также братьев и сестер. Подробности касались, в основном их сексуальной ориентации, а также количеству случайных связей, которые они имели с представителями дикой и домашней фауны, что и привело, в конце концов к рождению Ивана.
Иван просто замер и заслушался, потому что это было что-то вроде соловьиной трели – природное и совершенное по форме…
– Анна Ивановна! – подал он голос, дождавшись паузы, – как бы мне деньги свои найти, что в одежде остались… Триста долларов…
– Нету здесь никаких денег! – тут же отреагировал только что мастерски матерившийся голос, причем совершенно спокойно, без всякого возбуждения. – А ты в чем одет-то был?
– Да ты эти деньги и не найдешь сама, Анна Ивановна, – попытался убедить ее Иван. – Они ж в подкладке зашиты были…
– А это уж не твоя забота, чего я найду, чего нет! – отрезала Анна Ивановна. – Ты вали отсюда, пока сторожа не кликнула…
Иван понял, что избрал неверную тактику и тут же ее скорректировал.
– Анна Иванна, ты сама уж, пожалуйста, не шарь, – просяще-испуганным тоном запричитал Иван. – Не ровен час, уронишь… Доллары-то у меня вместе с гранатой спрятаны были…
Иван услышал, как загремела швабра по полу, визгливый голос вновь что-то заорал, но теперь уже Иван увидел его обладательницу. Дверь распахнулась. В ней появилась невысокая сухонькая старушонка, лет семидесяти-семидесяти пяти, в грязном мятом больничном халате неопределенного цвета, с всклокоченными седыми волосами и круглыми от страха и возмущения глазами.
Она выскочила из двери склада прямо на Ивана и он, морщась от боли в обожженных руках, поймал ее голову, зажал рот. Старуха продолжала кричать, но теперь это было лишь приглушенное мычание. Иван повернул ее голову на сто восемьдесят градусов. Мычание из-под его ладони сразу прекратилось…
Иван затащил старуху обратно в дверь, бросил ее тело у стены.
Одежда была разложена по полкам без всяких пакетов или мешков. На некоторых вещах Иван видел слой пыли, видно, ее владельцы давно уже не покидали больничных стен. Но вообще вещей было гораздо меньше, чем предполагал Иван. В несколько раз меньше, чем больных, находящихся в стационаре. Но Ивана эта загадка не заинтересовала, ему нужно было как можно скорее выбираться из больницы, а для этого найти что-нибудь для себя подходящее.
Сначала под руку попадались сплошь женские вещи. Как будто это была женская больница. Иван сообразил, наконец, и начал поиски с другого конца полок. Минут через пять он выбрал себе джинсы по росту, правда – с вытянутыми коленями и разлохмаченные снизу, но на это было наплевать. Найти рубашку оказалось намного легче. А больше Ивану ничего и не нужно было.
…Когда он, уже одетый в найденное на складе барахло, покидал больницу, ее коридоры начали потихоньку оживать, наполняться стуком швабр и ведер с водой, звяканьем каких-то склянок и шумом наполняющегося водой бачка в туалете… Было уже часов шесть утра…
Иван не помнил, как он вышел на улицу, куда пошел, не узнал даже района Москвы, в котором оказался. Он просто шел, механически передвигая ноги и пугая редких встречных прохожих своим лысым черепом в пятнах ожогов и какой-то оранжевой мази…
Он долго шел без единой мысли в голове, просто наслаждаясь легким утренним ветерком, который обдувал прохладой его ожоги. Когда солнце поднялось чуть повыше, Ивана начал беспокоить его жар и он сделал самую естественную в такой ситуации вещь – спрятался от солнечных лучей в каких-то кустах, встретившихся на его пути. В кустах было прохладно и спокойно. Иван улегся, и, пролежав без движения с полчаса, задремал…
Иван проспал весь день и проснулся, когда солнце уже село. Голова его была абсолютно ясная. Кожа на голове немного болела, на руках – тоже, но это была ерунда для Ивана, выносившего прежде и не такую боль с упрямым терпением. Главное – он хорошо помнил все, что с ним случилось до взрыва, помнил, что его Надежда умерла, и помнил, что он это пережил…
Иван чувствовал, что рана, нанесенная ему взрывом, понемногу затягивается…
Он даже объяснял Надину смерть причинами, для обычного человека скорее мистическими, чем реальными. Он, Иван, предал свою Хозяйку – Смерть. Он захотел жить, и был наказан за это… Он просто забыл, что в жизни ему с его грузом воспоминаний, с его утопленной в крови душой, нечего делать. Его стихия – смерть, и жив он будет лишь до тех пор, пока она будет рядом… Просто он это забыл. И она ему напомнила… Иван чувствовал даже какую-то вину за это свое предательство…
Но это не значило, что он простил того, кто осуществил волю смерти и убил его Надежду… С этим он еще должен будет разобраться.
Иван не был до конца уверен, что это сделал Крестный. Надя рассказала ему далеко не все, из того, что произошло в ее квартире, когда к ней явился Крестный и пытался ее убить… Она только сказала Ивану, что еле спаслась от какого-то маньяка, который пытался ее застрелить, и что ей удалось его обмануть и убежать…
Когда Надя рассказывала, как он выглядит, Иван решил, было, что это именно Крестный… Но тогда полной уверенности у него не было. Она появилась только сейчас – после взрыва в высотке, и была, собственно, ничем не мотивирована… Иван решил разыскать Крестного и у него самого выяснить обстоятельства смерти Нади, если они, конечно, тому известны. Ну, что ж, и это тоже придется выяснить… Ну, если это Крестный!..
Иван сделал непроизвольное движение правой рукой, словно наматывал на кулак кишки из распоротого живота живого еще Крестного…
Он встал в каких-то кустах, огляделся… Как это его занесло на Ваганьковское кладбище?
Он ничего не помнил… И что за шмотье на нем одето? Господи, как это его в милицию не забрали в таком виде! Уже одним своим видом Иван нарушал существующий порядок. Первое, что неизбежно приходило на ум – сбежал от куда-нибудь. Скорее всего – из психушки… Туда и вернут, даже разбираться не станут…
Нужно было срочно переодеться… Для этого нужны были деньги.
Об оружии Иван не особенно беспокоился. В Москве у него было устроено шесть тайников, в которых лежало по полному комплекту его обычного вооружения, патроны, документы и деньги тоже…
Но Иван сам себя обманывал, сразу же и твердо решив, что из тайников брать деньги нельзя – это неприкосновенный запас. Остается только один вариант – деньги были еще в квартире Нади. Там же, кстати, хранились и пять пистолетов, тех самых «номерных», которые Иван забрал у убитых им «бойцов» Крестного, когда тот спровоцировал Ивана на участие в «игре» в охотников и зайца. А, ведь, Иван спас тогда этого старого засранца, которого чуть не задавили его же взбунтовавшиеся «мальчики»…
Цель для себя он сформировал однозначно – попасть в надину квартиру…
Если бы Иван мог наблюдать за своей психикой со стороны, он понял бы, что цель его совсем другая. Просто его защитный психический механизм не позволяет сформулировать ее в истинном виде.
Иван стремился быть рядом с Надей.
То есть – умереть.
Но он не мог себе этого сказать прямо, поскольку все его существование после возвращения из Чечни строилось на стремлении быть рядом со смертью, но не переступать черту, за которой наступают необратимые события, и его жизнь прекращается… Это было существование на лезвии ножа, динамическое равновесие, – на одной чаше весов было обостренное желание смерти, на другой – столь же острое желание ее избежать…
Желание быть рядом с Надей означало нарушение этого равновесия. Психика Ивана отказывалась пропустить в сознание мысль о сознательном стремлении к смерти. Происходила подмена – желания быть с Надей на желание быть в ее квартире…
Стремление Ивана в квартиру Нади – бессознательное, но неудержимое стремление самоубийцы к намыленной веревке…
Взрыв в высотке разрушил сам принцип, на котором держалось его прежнее существование. Со смертью Надежды умер и сам Иван, только эта смерть еще не произошла в реальности. Она была где-то в ближайшем будущем, и Иван неуклонно приближался к ней с каждыми днем, с каждым часом, сам того не подозревая.
Смерть постепенно вырастала в нем изнутри, на руинах тех ценностей, на которых держалась его жизнь последние годы…
И вторая мысль, которая возникла в его голове сразу после первой – «Надю убил Крестный!» – была, фактически, мыслью о самоубийстве. Все тот же защитный механизм не разрешал проникнуть в сознание Ивана желанию самостоятельно лишить себя жизни, слишком развит был в нем инстинкт самосохранения.
Только этот инстинкт и позволил Ивану выжить в Чечне, вытерпеть все, что выпало на его долю и – не умереть, не сойти с ума… Только этот инстинкт разрешал Ивану убивать своих близких друзей, когда его заставляли это делать под угрозой смерти, и давал силы и способности побеждать соперника в ежедневных схватках на гладиаторской арене, когда его хозяин выставлял его без оружия против врага, вооруженного огнеметом… Только этот инстинкт помог Ивану не сойти с ума во время бесконечного заключения в чеченском «карцере», когда Ивана за попытку побега из плена посадили в выгребную яму под сортиром, и он несколько суток провел по горло в дерьме, повиснув, чтобы не утонуть в вонючей отвратительной жиже, на цепях, которыми он был прикован к столбам сортирной будки…
Инстинкт самосохранения нашел тогда единственно возможный выход для загнанного обстоятельствами в тупик сознания Ивана – изменить систему существовавших у него прежде ценностей, поставить выше всего то, что было реальнее всего в чеченской действительности.
А наиболее отчетливой реальностью для Ивана в Чечне была смерть. Смерть ходила рядом, она жила с Иваном. Смерть превратилась тогда для Ивана в основу его жизни, его дальнейшего существования…
Если бы Иван мог об этом размышлять сознательно, он понял бы, что конец этому существованию пришел гораздо раньше, – тогда, когда он встретился с Надей… А взрыв в высотке только изменил сценарий финала, который его ожидал в недалеком будущем…
Отмороженная душа Ивана, чуть отогревшись и оттаяв около Нади, потеряла ориентиры своей прежней жизни и вступила на путь, ведущий к ее концу – она захотела «забыть» о Чечне, смыть с себя чеченскую грязь и кровь, очиститься… Не понимая того, что вся эта пролитая Иваном кровь заменяла ей теперь сам воздух, необходимый для продолжения существования…
Иван неосознанно искал повода для того, чтобы побывать в надиной квартире, создать для себя иллюзию прежней близости с ней. И, конечно, повод нашелся – ему срочно нужны деньги. И хотя деньги можно было достать и в других местах, Иван направился именно туда, на улицу Димитрова, к метро Октябрьская…
… Он пришел туда под утро, проделав весь неблизкий путь от Ваганьковского кладбища пешком, но не замечая усталости.
Поднявшись в квартиру, которую он открыл спрятанным за косяком ключом, Иван не мог думать о Наде. Он вспоминал лишь о том, где спрятана пачка долларов и пистолеты. Вспомнив, он полез в ящик с инструментами – и ничего в нем не обнаружил. Оглядевшись вокруг, он заметил, что в квартире что-то изменилось, чего-то не хватает, хотя и не мог понять – чего именно…
Однако это его интересовало совсем мало. Иван забыл даже – ради чего он сюда пришел. Он закурил и, не отдавая себе отчета, что делает, лег на кровать, на который впервые почувствовал прежнюю власть над собой той женщины, о которой не мог сейчас думать.
О Наде он и не думал. Истинная причина все больше овладевала его сознанием, хоть он этого и не понимал. Он просто лежал и подчинялся какому-то неодолимому внутреннему желанию – закрыть глаза, не двигаться и впустить в свое сознание те картины, которых он в страхе избегал с тех пор, как познакомился с Надеждой…
Иван закрыл глаза и забыл о сигарете, застрявшей у него между пальцев.
На него вновь навалилась Чечня…