Стояла холодная ночь. Около двух часов поднялся ветерок.
Листья на всех деревьях затрепетали.
К трем ветер установился и забормотал за окном.
Первой глаза открыла она.
Затем по какой-то неизъяснимой причине он заворочался в полудреме.
– Не спишь? – спросил он.
– Не сплю, – ответила она. – Я слышала какой-то звук. Словно кто-то зовет.
Он приподнял голову.
Издалека донесся едва уловимый стон.
– Слышишь? – спросила она.
– Что?
– Что-то стонет.
– Что-то? – удивился он.
– Кто-то, – сказала она. – Словно привидение.
– Бог ты мой! Ну и ну. Который час?
– Три часа. Жуткая пора.
– Жуткая?
– Помнишь, доктор Мид говорил нам в больнице, что в этот час люди просто сдаются и перестают бороться. Вот тогда-то они и умирают. В три ночи.
– Лучше не думать об этом, – сказал он. Звук снаружи усилился.
– Вот опять, – сказала она. – Точно привидение.
– Господи, – прошептал он. – Какое привидение?
– Младенец, – сказала она. – Плач младенца.
– С каких это пор у младенцев завелись привидения? Разве в последнее время умирали младенцы? – он тихонько засмеялся.
– Нет, – ответила она и покачала головой. – Но, может, это плач не умершего ребенка, а… не знаю. Прислушайся.
Он стал вслушиваться, и плач повторился, очень далеко.
– А что, если… – сказала она.
– Что?
– Что, если это призрак ребенка…
– Говори, – попросил он.
– Который еще не родился.
– Разве такие призраки бывают? Как они могут издавать звуки? Боже, зачем я это говорю? Какие странные слова!
– Это призрак нерожденного ребенка.
– Откуда тогда у него голос? – спросил он.
– Может, ребенок не умирал, а просто хочет жить, – сказала она. – Как далеко, как жалобно. Как бы нам на него откликнуться?
Они стали прислушиваться, и тихий плач продолжался, а за окном подвывал ветер.
Она напрягла слух, и из ее глаз покатились слезы. И то же самое, пока он вслушивался, происходило с ним.
– Это невыносимо! – сказал он. – Мне нужно встать и перекусить.
– Нет, нет, – сказала она и схватила его за руку. – Лежи тихо и слушай. Может, мы поймем, в чем дело.
Он откинулся на спину, держа ее руку, стараясь смежить веки, но тщетно.
Они лежали, а ветер ворчал, листья дрожали за окном.
Издалека, с большого расстояния, непрерывно доносился плач.
– Кто бы это мог быть? – спросила она. – Что бы это могло быть? Никак не перестанет. Наводит тоску. Может, оно просится к нам?
– Просится к нам? – спросил он.
– К нам жить. Оно не мертвое, оно никогда не жило на свете, но хочет жить. Как ты думаешь… – она засомневалась.
– Что?
– Боже, – сказала она. – Как ты думаешь, наш разговор месяц назад…
– Какой разговор? – спросил он.
– О будущем. О том, что у нас не будет семьи. Не будет семьи, детей.
– Не припоминаю, – сказал он.
– А ты припомни, – сказала она, – мы пообещали друг другу, что у нас не будет ни семьи, ни детей. – Она замялась и промолвила: – Ни младенцев.
– Ни детей? Ни младенцев?
– Как ты думаешь… – Она приподняла голову и прислушалась к отдаленным стонам за окном, за деревьями, в открытом поле. – А что, если…
– Что? – спросил он.
– Может, тебе перебраться на мою половину кровати?
– Ты хочешь, чтобы я перебрался к тебе?
– Да, пожалуйста, перебирайся ко мне.
Он повернулся, посмотрел на нее и, наконец, перекатился к ней. Далеко-далеко на городских часах пробило четверть четвертого, половину четвертого, без четверти четыре, потом четыре.
Они лежали и прислушивались.
– Слышишь? – спросила она.
– Слушаю.
– Плач.
– Перестал, – сказал он.
– Именно. Этот призрак, ребенок, младенец, этот плач прекратился, слава богу.
Он взял ее за руку, повернулся к ней и сказал:
– Мы его угомонили.
– Да, угомонили, – сказала она. – Да, боже мой, угомонили!
Ночь притихла. Ветер улегся. Листья на деревьях перестали трепетать.
И они во тьме рука об руку прислушиваются к тишине, прекрасной тишине в ожидании рассвета.