В романе Хилари Мантел «Wоlf Нall», о котором мы уже говорили, есть такая сцена: в покои леди Анны проводят посетителя. Ее комнатные собачки бросаются к нему навстречу, a одна из них и вовсе просится к нему на руки, ведь визит этот не первый, собачкам посетитель явно знаком. А на случай, если читатель этого еще не понял, автор романа приводит и реплику леди Анны о том, что Томас Кромвель – а ее посетитель – это он и есть, Томас Кромвель, – всех тут просто очаровал. Говорит она это сухо и с довольно явно выраженной неприязнью. По-английски Томаса Кромвеля следовало бы именовать «мастер Кромвель».
Но леди Анна переводит обращение на французский и называет своего гостя «мэтр Кремвюэль», на французский лад. И подчеркнуто использует слово «мэтр», как полагалось именовать лиц, и не относящихся к духовному сословию, и, безусловно, недворянского звания.
Ну, скажем, нотариусов?
А вокруг нее сидят ее фрейлины – потому что действие происходит предположительно где-то в конце 1529 года, и леди Анне уже полагаются собственные фрейлины, ибо она – первая дама Королевства Англия. Фрейлины ее все больше родственницы семьи Болейн, или семьи Говард, что в данном случае одно и то же, – и они с интересом посматривают на визитера, и в их глазах читается вопрос: «…и что, это и есть самое лучшее, на что только может рассчитывать миссис Кэри?..»
Что же до миссис Кэри, то она здесь тоже присутствует, потому что в девичестве ее звали Мария Болейн. Она – родная сестра леди Анны и была любовницей короля еще до нее, а потом была возвращена им ее мужу, мистеру Кэри.
Но мистер Кэри недавно умер – как раз от той самой «потницы», которой так страшился король Генрих, – и сейчас его вдова, миссис Кэри, взята ко двору собственной сестры, леди Анны, и вроде бы снова собирается замуж.
A ее возможный жених – это он, недавно тоже овдовевший Томас Кромвель. Тот самый, которого ее сестра презрительно называет «мэтром».
И никто из фрейлин не понимает: что Мария Болейн в нем, собственно, нашла? А поскольку читатель недоумевает по этому поводу совершенно так же, как и фрейлины, то автор бросает дополнительный намек: леди Анна вдруг говорит, что к Томасу Кромвелю питают расположение не только ее собачки, но и король.
Генрих VIII непрерывно цитирует его высказывания и говорит, что «…мастер Кромвель совершенно прав и попадает просто в самую точку…». И вот тут наконец начинает говорить молчавший до сих пор Томас Кромвель. Он спрашивает леди Анну – продвинулось ли дело о разводе короля после устранения от дел кардинала Уолси? И когда она нехотя отвечает ему, что нет, дело не продвинулось ни на дюйм, он говорит ей, что продвинуть его все-таки можно, что пути, ведущие к желанной цели, все-таки существуют и что помощь тут может оказать тот самый кардинал Уолси, смещения которого она добивалась. В общем, роман сделан очень интересно, и читателю просто не терпится узнать – что же было дальше?
Но описанная сцена, пожалуй, все-таки нуждается в некоторых комментариях.
Каким образом Томас Кромвель попал к королевскому двору, в точности неизвестно. Это произошло где-то в 1529–1530 годах, и скорее всего он действительно начал свой путь наверх из круга людей, близких к леди Анне. После падения кардинала Уолси доступ к Генриху VIII шел в основном через триумвират, состоявший из герцога Саффолка – личного друга короля и мужа его сестры, герцога Норфолка, дядюшки леди Анны, и Томаса Болейна, ее отца.
Все они людей из окружения Уолси очень не жаловали – так что вариант о движении через круг лиц, приближенных к Анне Болейн, весьма вероятен.
То, что Томас Кромвель пытался спасти своего старого покровителя кардинала Уолси, – чистая правда. В отличие от Стивена Гардинера, немедленно отрекшегося от своего павшего шефа, Кромвель действительно пытался помочь своему бывшему патрону. Делал он это из благодарности за былое или исходя из осторожного расчета – а вдруг кардинал еще вернется? – сейчас сказать невозможно. Но он действительно хлопотал в его пользу.
Как насчет версии о предполагамом браке с Марией Болейн, вдовой Кэри? Вот тут мы ступаем на зыбкую почву. Дело, в конце концов, совсем необязательно было в сватовстве.
Известно, что Томас Кромвель как-то раз дал леди Анне хороший совет по поводу приобретения драгоценностей – он прекрасно разбирался в драгоценностях. Томас Кромвель, надо сказать, прекрасно разбирался во всем – но как он все-таки оказался на таком расстоянии от леди Анны, что она услышала его голос? И вот тут опять всплывает версия о его связи с Мэри Болейн.
Быстрое возвышение Томаса Кромвеля объясняли тем, что леди Анна хочет сплавить свою не слишком любимую сестрицу замуж, и при этом замуж за такого человека, который своим статусом и положением будет заведомо ниже, чем люди благородного происхождения и придворного круга. Это могло быть и правдой – леди Анна вела себя высокомерно, позволяла себе на людях кричать на своего дядюшку, герцога Норфолка, а сестру действительно не выносила и во фрейлинах держала главным образом для того, чтобы подчеркнуть ее подчиненное положение.
В общем, надо признать – на этот счет мы ничего точно не знаем. Но примем все-таки во внимание тот факт, что люди склонны объяснять неожиданное возвышение кого бы то ни было не деловыми качествами новой восходящей звезды, а какими-то побочными обстоятельствами.
K Томасу Кромвелю это правило и было приложено. Считалось, что он поднялся в мнении короля потому, что пользовался патронажем Болейнов…A сэр Томас Болейн при всех дворах Европы считался сутенером, который подсунул королю Генриху обеих своих дочерей, сперва старшую, Марию, а потом и младшую, леди Анну. Более того – очень охотно обсуждался вопрос и о том, что еще до дочерей он подсунул королю и свою жену, их матушку, что леди Анна, собственно, – дочь не Томаса Болейна, а самого короля Генриха VIII. Понятное дело, такого рода слухи так или иначе доходили и до короля, и он очень ими возмущался и говорил, что да, «…с Мэри Болейн он и правда путался до того, как нашел свою истинную любовь…». Но уж слухи насчет его связи с матушкой сестер Болейн – это полная клевета…
Оставляя в стороне степень искренности короля Генриха насчет тесноты его связей с семейством Болейн, примем во внимание просто тот факт, что Кромвель попал в число людей, входивших в дальнее окружение короля Генриха. Ему даже не помешала в этом неприязнь родовитой знати.
Впрочем, есть предание, что Кромвель «…вкрался в доверие герцогу Норфолку, сняв бельмо с глаза его любимой борзой собаки…». Но исходит эта версия как раз из окружения герцога Норфолка, так что в ход могла быть пущена любая небылица – больно уж они впоследствии не ладили. Однако на самом деле скорее всего дело было в том, что после падения кардинала Уолси осталось множество начатых им и оставшихся незавершенными дел. Одним из них была сложная юридическая проблема по ликвидации дюжины маленьких монастырей – кардинал хотел их закрыть и обратить их доходы на поддержание двух новых колледжей в Оксфорде. Единственным человеком, разбиравшимся в вопросе, оказался Кромвель.
Он попал в переднюю к герцогу Норфолку и был сочтен им «…полезным малым…».
А уж дальше дела пошли естественным чередом, потому что Томас Кромвель умел делать вещи и похитрее, чем снятие бельма с глаза борзой собаки…
Кардинал Уолси окончил свою политическую жизнь за 14 месяцев до окончания своего земного существования. Было это в сентябре 1529 года. Посольство к папскому двору, возглавляемое Томасом Болейном, отправилось в путь поздней осенью того же года – и в беседе с Папой Римским Томас Болейн озвучил ту идею, что «…англичане никогда не повиновались никому, кроме короля Англии…». Это придумал, конечно, не он, а Томас Кромвель. Очень быстро после этого, в 1530 году, начались обвинения церковного клира в «praemunire» – преступлении, состоящем в обращении с апелляцией на решение короля к кому-то за пределами Англии. Правило это было забыто уж добрую пару сотен лет и никогда не применялось по отношению к духовным лицам, отправляющим свои обязанности. С незапамятных времен Церковь пользовалась автономией в суде, и клирики судились только церковным судом, и служители единой Церкви подчинялись во всех духовных вопросах Папе Римскому и совершенно свободно общались со своими коллегами во всех духовных центрах Европы. Теперь все это оказалось поставлено под вопрос – а поставил вопрос Томас Кромвель.
Прекрасный юрист, таланты которого оказались оценены королем. В самом деле – если обычное обращение духовного лица в Рим за какой-нибудь нужной ему консультацией можно счесть «praemunire», то в принципе в этом можно обвинить любого монаха – или, при желании, любого епископа. А то, что состав преступления никак не определен – ведь в законе же не сказано, что именно является «praemunire», – и зависит только от обвинения, и вовсе замечательно. Ну, хотя бы тем, что и обвинителем, и судьей является одна и та же инстанция.
В результате вся английская Церковь, вся целиком, была обвинена все в том же «praemunire» и оштрафована на гигантскую сумму в 100 тысяч фунтов стерлингов.
На такой канве можно вышивать самые разнообразные узоры. Так что, когда леди Анна в романе Хилари Мантел говорит о том, что король Генрих непрестанно цитирует Томаса Кромвеля и говорит, что он попал в точку, – она недалека от действительности.
B конце 1530 года Кромвель получил место в Тайном Совете. A к осени 1531-го уже представлял в Парламенте интересы Генриха VIII в качестве юриста Короны. Спикером палаты общин в 1529 году стал Томас Одли, и они стали работать в тесном контакте. Парламент, собранный в 1529 году и руководимый Томасом Кромвелем и Томасом Одли, вошел в историю Англии навсегда.
Он назван Парламентом Реформации.
Раз за разом Парламент по представлениям Короны принимал акты ошеломяющей новизны. Скажем, было отменено право духовных лиц на суды Церкви – теперь все подданные короля Англии судились одинаково.
«Praemunire» оказалось не забытым правилом, а законом, и теперь всякое лицо, пытавшееся следовать инструкциям из Рима или хотя бы запрашивающее такие инструкции, оказывалось виновным в преступлении против власти короля. В 1532 году был принят акт Парламента, запрещавший передачу в Рим так называемых «…первых плодов…». По церковным правилам, при назначении нового епископа одна треть бенефиций первого года его служения в данной епархии передавалась Папе Римскому. Обычай, заведенный с давних времен и включенный в канон как дань уважения к главе Вселенской Церкви. Вот этот платеж теперь актом Парламента и был признан незаконным.
Юрист Томас Кромвель и его государь и повелитель, король Генрих VIII, в 1532 году начали свое и в самом деле тесное сотрудничество.
По поводу «…сотрудничества…» Кромвеля и короля в английской исторической литературе велась и ведется и по сей день оживленная дискуссия – кто из них использовал кого? То есть на первый взгляд тут и спрашивать нечего – разумеется, всемогущий король Генрих VIII использовал своего одаренного, но худородного подданного в своих интересах, как использовал бы любой другой подходящий ему инструмент.
Король был и умен, и упрям, и бразды правления из своих рук больше выпускать был не намерен, «второй кардинал Уолси» был ему решительно ни к чему. Томас Кромвель делал то, что ему было велено, и то, что его государю было желательно, – и получал за это вознаграждение в виде власти, почета, богатства, престижа и прочих приятных вещей.
Король – воитель. Томас Кромвель служит ему так, как служил бы меч. Или, если считать, что король – целитель и «…врачует раны своей страны…» (или своего самолюбия – какая нам разница?), то он делает это острым ланцетом. То, что инструментом ему служит не отточенное стальное лезвие, а человек и что зовут этого человек Томас Кромвель, – это уже подробности…
Но есть и другая точка зрения, и сводится она к тому, что слепую ярость короля против папства Томас Кромвель – уже не в качестве подданного, а в качестве политика – совершенно сознательно использовал для целей, важных ему самому.
И что для него, «…исчадия Ада и ученика Сатаны…», важнее и богатства, и почета, и власти было разрушение Церкви. Эта точка зрения имела много сторонников – и в Англии, и на континенте Европы.
В том самом 1532 году, о котором мы сейчас ведем повествование, в Италии вышла наконец в печатном виде книга Никколо Макиавелли «Государь». Автор ее к этому времени уже пять лет как умер, но написал он ее еще в 1513 году, и в рукописных копиях она ходила по рукам настолько широко, что читали ее уже не только во Флоренции или в Риме, но и в Германии, и в Испании, и в Нидерландах. Так вот, о папстве Макиавелли мнение имел довольно низкое и считал его несчастьем для Италии:
«…дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки, ибо там, где существует религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать обратного. Так вот, мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле…»
А то, что «…грехи Церкви вопиют к Небесам…», говорили очень многие. Понтификат папы Александра VI Борджиа с его сыном Чезаре и с его дочерью Лукрецией был источником бесконечных скандалов и обвинений папы в чудовищном разврате, включавшем даже инцест. К Церкви было множество претензий, касающихся церковных налогов, продажности высшего духовенства и неподсудности клира общему суду, – и упреки шли буквально со всех сторон.
Даже самые вроде бы благонамеренные лица, вроде Эразма Роттердамского, говорили, хотя вроде бы и в шутку, следующее:
«…А верховные первосвященники, которые заступают место самого Христа?
Если бы они попробовали подражать его жизни, а именно бедности, трудам, учительству, крестной смерти, презрению к жизни, если бы задумались над значением своих титулов – «папы», иначе говоря, отца и «святейшества», – чья участь в целом свете оказалась бы печальнее? Кто стал бы добиваться этого места любой ценою или, однажды добившись, решился бы отстаивать его посредством меча, яда и всяческого насилия? Сколь многих выгод лишился бы папский престол, если б на него хоть раз вступила Мудрость?..»
Цитата, приведенная выше, взята из книги Эразма «Похвала Глупости», и говорится все это самой Глупостью – в общем, типичая карнавальная речь шута, – но книга посвящена Томасу Мору, лорду-канцлеру короля Генриха VIII, так что эта шутка как бы не совсем и шутка.
Мартин Лютер в Германии и вовсе отверждал, что «…христианин должен следовать Евангелию и голосу собственной совести…», а вовсе не указаниям из Рима, – и его проповедь нашла широчайший отклик. Проблема была еще и в том, что Папа Римский был не только духовным главой христианства, но и светским государем, правившим Папской областью. В этом качестве он вступал и в союзы с прочими государями, и в войны с ними, и в 1527 году войска императора Карла Пятого, верного сына Церкви, в ходе войны разграбили Рим так, как не снилось и визиготам.
Споры о том, кто главнее – папа или император, – шли столетиями и закончились своего рода компромиссом: дела мирские передавались в управление главным образом империи, дела духовные – папству. Так что конфликт между Карлом Пятым и папой Климентом Седьмым, закончившийся в 1527 году разгромом Рима, был своего рода недоразумением, и спор у них шел именно о делах земных. В вопросы церковной доктрины император не входил и входить и не думал – такого рода вопросы в юрисдикцию светского государя не входили.
Но вот Томас Кромвель – в той мере, в какой это имело отношение к английской Короне, – держался совершенно другого мнения.
В Европе времен конца «кватроченто» – как называли в Италии XV век, с 1400-го по 1499-й – имелось две системы, претендовавшие на универсальность, – папство и империя. Империя, собственно, носила название Священной Римской империи германской нации и покрывала собой Германию и большую часть Италии. Были, конечно, и другие агрегаты мощи, но они на универсальность никогда не посягали. Скажем, король Франции удерживал владения герцогов Бургундии, Нормандии, Бретани. В Испании сложилось обьединенное государство, состоящее из унии четырех отдельных королевств: Кастилии, Арагона, Леона и Наварры. Так что и Франция, и Испания в систему светской империи не входили – но в духовных вопросах подчинялись главе универсальной единой Церкви, Папе Римскому.
Но в Англии стараниями Томаса Кромвеля был принят так называемый Акт об ограничении апелляций (Parlament Act Restraining Appeals), преамбула к которому в приблизительном переводе, опускающем формулы и образные речения, гласила следующее:
«…поскольку из разнообразных старинных и подлинных грамот и хроник проистекает, что это названное королевство, Англия, всегда было Империей и управлялось единой Главой Государства, Королем, обладавшим достоинством носителя Имперской Короны, то ему подобает оказывать почтение и повиновение в мере, следующей сразу после Господа…»
Теоретическую подготовку этого заявления обеспечил Томас Кранмер, тот самый тихий интеллектуал из Кембриджа, который предложил перенести борьбу за развод из папского суда в университеты. Он и вправду нашел несколько старинных работ, посвященных приоритету светской власти над духовной, – и с множеством натяжек их приспособили к делу. Было заявлено, что власть английских королей, будучи имперской по сути, подобна власти Константина Великого и распространялась и на Церковь и что так было издавна – но впоследствии развратившаяся церковная иерархия узурпировала права имперской власти. Так что ничего нового, собственно, не предлагается – надо только вернуть дела Церкви к их прежней первозданной чистоте.
Никакого места для Папы Римского в этой схеме не оставалось. Томас Кромвель шел тем же путем, что и Мартин Лютер, но с важнейшим различием: если Лютер полагал веру «…делом совести христианина в следовании истинному Евангелию…», то Томас Кромвель ставил веру в ведение английской Короны. Король Генрих VIII теперь требовал для себя не только полной независимости в вопросах светского правления, но и полной независимости в вопросах доктрины Церкви – и получал полные права не только в светской, но и в духовной сфере.
В такой системе не было места не только для «Папы Римского», но и «для совести христианина». То, что дело к этому и идет, было ясно еще до принятия акта. Именно поэтому в 1532 году были приняты некоторые меры, направленные на «укрепление вертикали».
Томаса Кранмера, например, сделали архиепископом Кентерберийским – и он разом, минуя все промежуточные ступени, стал примасом английской церковной иерархии.
A Томас Кромвель получил сразу несколько назначений. Например, сравнительно маловажный пост хранителя королевских драгоценностей. A заодно – и работу клерка регистрации документов, скрепленных королевской печатью. В 1533 году к этим обязанностям добавился и пост казначея (Chancellor of the Exchequer), и в результате в его руках оказались одновременно ключи и к ежедневному общению с королем, и к государственной документации, и к казне. Немало, a уж для человека уровня Томаса Кромвеля – более чем достаточно.
Но тем не менее он позаботился и о том, чтобы у него не возникало проблем в судебном ведомстве. В те времена во главе этой организации стоял важный сановник, носивший титул лорда-канцлера. Долгие годы им был кардинал Уолси, но, конечно, в самом начале своего падения он был смещен с этого поста королем, и заменили его лицом понадежнее, не священником, а мирянином, превосходным юристом, известным к тому же своим скептическим отношением к Церкви. Это был Томас Мор, тот самый, которому Эразм Роттердамский посвятил свою «Похвалу Глупости» с ехидными словами в адрес верховных понтификов. Так вот, в 1532 году Томас Мор ушел с поста лорда-канцлера в отставку. Ссылался он на слабое здоровье…
На самом деле у него проблемы были не со здоровьем, a с совестью…