– Абдрахимов! Солнышко мое, просыпайся. Утро на дворе. – Высокий язвительный голос скользил вокруг, опутанный еле сдерживаемыми смешками, и Рустам нехотя приоткрыл один глаз. Черноволосый и смуглый, Рустам Абдрахимов потянулся и зевнул, растирая челюсть. Десятиклассники, здоровенные и хмурые лбы, послушно поднимали руки, прыгали и приседали, напоминая собой баранов, но он-то не собирался заниматься этой чушью. Зарядка перед уроками, ну надо же! И какой идиот ее придумал?..
Сонно причмокнув, Рустам снова устроился на сложенных руках.
– Абдрахимов, ну ты и наглец, – почти с восхищением произнесла пожилая математичка. Длинная и костлявая, она всегда напоминала всклокоченную ворону с выпученными глазами. Над ней потешались, ее имя всегда забывали, а экзамены собирались сдавать исключительно с купленными ответами. Даже Абдрахимов, жалкий двоечник и бандит, как брезгливо окрестила его директриса Рында, собирался где-нибудь раздобыть ответы и наскрести на полагающуюся ему тройку.
Класс одобрительно улюлюкал несгибаемому Рустаму. Математичка, посмеиваясь, готовила к уроку конспекты. Долгожданный звонок прервал нелепую зарядку, а заглянувшая в кабинет суровая Рында одним взглядом заставила всех рассесться по своим местам. Даже Рустам, встряхнув плечами, выпрямился, разлепляя набрякшие веки. Проблем с директрисой ему не хотелось, каждый раз она находила, как посильнее уколоть непробиваемого Рустама. Вызывала к себе в кабинет молчаливую мать, и та, тараща пустые замученные глаза, поглядывала на Рустама с обидой, мол, ты-то разве можешь со мной так поступать?..
Размалеванное лицо Рынды скрылось за дверью, и посерьезневшая математичка раскидала, словно карты, клетчатые тетради по партам. Рустам лениво притянул к себе помятый листочек с кривыми загогулинами, над которыми красовалась вереница вопросов. Внизу стояла размашистая двойка. Рустам смял работу и бросил в спину жирному Славику, который, низко склонившись, вновь что-то лихорадочно рисовал в своем скетчбуке.
Вздрогнув от легкого удара, Славик обернулся и, побледнев лицом, гневно что-то зашептал. Рустам улыбнулся ему во все желтоватые зубы. Сплюнув невидимую слюну, он брезгливо оглядел склонившихся над тетрадками одноклассников и по-барски положил ладонь на Верину ногу.
Та, заалев щеками, сбросила его смуглую руку со своего бедра. Ощерившись, Рустам вспомнил о вчерашнем вечере и ровно таком же румянце на ее лице. Как она тяжело дышала, распахнув в беззвучном крике рот…
Рустаму было скучно. С утра мать, опаздывая на работу, неожиданно вспомнила про свои родительские обязанности и растолкала сына, глядя на него побитой собакой. Вручила пакет с какими-то учебниками и, толкая ладонями в худую спину, выгнала прочь из теплой квартиры. На улице жгучий мороз мигом опутал голову колючей проволокой стужи, и Рустам, забывший прихватить с собою шапку, решил все-таки в школу заглянуть. Второй раз за неделю. Немыслимая щедрость.
– Кого нет?
– Шмальникова! Он червей кормит! – громогласно объявил Рустам, и снова по классу пронеслись жидкие смешки, но уже не настолько озлобленные и безжалостные. Эта рыжая дура Ника протопталась по каждому в их классе.
Математичка что-то карандашиком вывела в журнале, не поднимая подслеповатых глаз.
– Ники еще нет, – сказал Славик.
– Болеет или прогуливает? – уточнила учительница.
– Пропала.
– Гуляет где-то, проспится и придет, – не удержался Рустам и откинулся на стуле. Его рука вновь забралась на девичье колено и принялась кругами поглаживать облаченную в капрон кожу.
– Прекрати! – зашипела Вера, отрываясь от ровных столбиков цифр. Светлые глаза ее искрились и полыхали.
– Не хочу, – отозвался Рустам и лишь крепче впился в ее ногу, скаля зубы в слащавой улыбке.
– Абдрахимов, – устало произнесла математичка, замершая возле доски. Мел в ее руках тонко подрагивал. – И чем мы там занимаемся?
– Веркой, – фыркнул Витя, наушники которого сейчас мирно висели на груди, похожие на дохлых змей. На математике, глядя на пожилую и миролюбивую учительницу, на которую и внимания-то никто не обращал, он редко когда слушал музыку. Парадокс.
– На больную мозоль, да? – гнусаво спросил Рустам у одноклассника. – У меня-то Верка есть, а у тебя, неудачник?
– Кукла надувная! – предложил Максим, и они вновь заухали.
– Угомонитесь! – обреченно попросила математичка, а они уже наперебой вспоминали, кто и с кем, где и когда, а кому остается лишь мечтать и облизываться. Стены класса сотрясались от сального хохота, девчонки кулаками лупили безмозглых одноклассников, а Рустам сидел, вальяжно приобняв молчаливую Веру, не поднимающую взгляда от парты.
Дверь распахнулась, прерывая их оживленную беседу, и в класс просочилась бледная до синевы Чашка. Вслед за ней вошел мужчина в коричневом пиджаке и выстиранных джинсах. Обычный вроде бы мужик, но то ли во взгляде его было что-то насквозь прожигающее, то ли властная осанка навевала определенные мысли, только вот Рустам мигом выпрямился на стуле и разве что руки по-ученически не сложил.
– Знакомый? – шепотом поинтересовалась Вера.
– К счастью, нет, – процедил Рустам сквозь зубы. – Но я знаю эту паскудскую породу.
– Какую?..
Ее прервала Чашечка. Пытаясь держать лицо и смотреть на ребят ясными глазами, она махнула рукой, представляя мужчину:
– Десятый класс, это Милослав Викторович. Он из полиции.
– Это из-за Лехи? – неожиданно прошептал Малёк, и от звука собственного голоса смущенно затаился за партой.
– Нет, это не из-за Лехи, – пробормотала Чашечка и судорожно оглянулась на мужчину, лицо которого не выражало ни единой эмоции, а взгляд буравил примолкших десятиклассников. Екатерина Витальевна искала у него поддержки, но он, насупившись, молчал. И класс тоже молчал. – Нику нашли… Ребята, она…
– Ее обнаружили убитой. – Равнодушный металлический голос, слишком грубый для мягкого имени Милослав. Рустам весь напружинился от этого гробового голоса. – Тело нашли обезображенным. И сегодня мне нужно будет поговорить с вами. С каждым из вас. Поверьте, скрывать что-либо уже бесполезно. Мы очень быстро найдем того, кто это сделал… – И полицейский улыбнулся, но улыбнулся так криво и зловеще, что тишина в классе воцарилась поистине гробовая.
Они не столько даже опешили от новой смерти, случившейся с их одноклассницей, сколько испугались. Только животный дикий страх и от этого голоса, пропитанного металлом, и от жуткой, противоестественной улыбки. Чашечка сглотнула, и этот звук прозвучал пулеметным выстрелом.
– Я буду разговаривать с каждым по отдельности, – продолжал полицейский. – По одному. О ваших словах никто не узнает. Советую говорить честно. Кто знает, сколько еще таких случайных смертей может стрястись в этом классе…
– Прошу прощения, – мягко вклинилась математичка, поправляя на носу очки. – Зачем вы пугаете детей? Они несовершеннолетние, они ведь еще…
Милослав Викторович бросил на математичку тяжелый взгляд, и она сразу же замолчала.
– Начнем, пожалуй, – распорядился полицейский и, развернувшись, вышел из класса.
Рустам сжал кулаки с такой силой, что пальцы его налились белизной. Малёк почти сполз под парту, дрожа как в припадке. Нервничающий Славик черной ручкой изорвал страницы в своем скетчбуке и, смяв вырванные страницы в кулаке, вместо мусорного ведра сунул их в рюкзак. Мышь на задней парте почти не дышала, и ее позеленевшее лицо сливалось с бледно-салатовыми стенами. Аглая, погруженная в неведомые мысли, пальцами теребила жесткие волосы и улыбалась кровавыми губами, словно бы ничего и не случилось. Витя воткнул наушники и включил музыку на полную громкость, прикрыл полупрозрачные веки.
«Начнем, пожалуй».
– Когда ты в последний раз видела Веронику?
– Мы называли ее Никой, – тихо поправила Вера и потупила глаза, вспоминая тонкий профиль, учтивую улыбку и пушащиеся рыжие кудри. Полузадушено всхлипнув, Вера покрепче вцепилась в Чашечкину руку – та сидела рядом, мягко поглаживая девичье плечо. Пустой класс, ученица сгорбилась рядом с учительницей за одной партой, а напротив них громадой возвышается полицейский с неживыми глазами.
Школьники менялись, словно в карусели.
Милослав Викторович черкнул что-то в толстом кожаном блокноте и вновь впился взглядом в сидящего напротив паренька.
– Так когда был последний раз?
– Вчера, в школе. Она сбежала с урока, и я ее больше не видел, – ответил Витек, сидящий слишком спокойно и ровно, словно первоклассник. Наушники он спрятал под вытертым свитером.
– Что ты делал вчера вечером?
– Ничего особенного. Рисовал, музыку слушал. Уроки готовил – все тетрадки могу показать. Там домашки столько, что на целое алиби хватит.
Пропустив его слова мимо ушей, полицейский уточнил:
– Кто может это подтвердить?
– Мама. Папа с работы под вечер пришел. Кошка.
– Я вижу, что у тебя прекрасное настроение. С чего бы вдруг? За несколько дней умерли двое твоих одноклассников, а тебе все еще хочется шутить?
– Это такая защитная реакция, – вклинилась Чашечка и улыбнулась через силу. Полицейский не отрывал взгляд от лица Вити.
– А что мне, реветь теперь? – глухо спросил десятиклассник. – Этим я их не верну.
– Логично. Но можно было бы и пореветь.
Тишина в ответ. Новый человек напротив властного полицейского. Улыбка – пустая, восторженная и ненормальная, Аглая хлопает глазами, перебирая в пальцах яркие бусины браслета.
– Ты меня слышишь? – Милослав Викторович щелкнул пальцами перед ее глазами, но она лишь посмотрела куда-то в окно, непробиваемая и молчаливая.
– Я же вам объяснила! – взвилась Чашечка. – Это особый ребенок, с диагнозом, я могу вам принести медицинскую карту. Если Аглая не захочет, то ничего не расскажет.
– Тогда пусть она захочет, – вкрадчиво попросил полицейский.
Выдохнув, Чашечка почти простонала:
– Ей вообще нужен представитель при таких процедурах, как и всем ребятам, но ей особенно… – Учительнице хватило одного взгляда на непрошибаемое лицо Милослава Викторовича, чтобы сразу понять: все споры бесполезны. Буркнув себе что-то под нос, Чашечка взяла девушку за руки, растерла бледные ладони и улыбнулась в пустое лицо. – Аглая?.. Ты меня слышишь?
Та сжала губы полоской и уткнулась взглядом в пол, занавесив лицо топорщащимися волосами, сожженными дешевой краской.
– Глаша… А помнишь, как мы вырезали снежинки?
Помедлив, Аглая едва заметно кивнула. Милослав Викторович прищурился.
– Помнишь, как Ника тебе помогала?
– Помню… – прошелестела Аглая. Голос у нее был тусклый и невыразительный.
– А когда ты вчера в последний раз ее видела, помнишь, Глашенька?
– Помню.
– Она была в школе?
– Да.
– А вечером вы встречались?
– Нет…
– Умница. – Чашечка погладила ее светлые руки и улыбнулась с облегчением. – Ты большая умница, Глаша. Спасибо, что рассказала нам.
Полицейский фыркнул и, потеряв интерес к беседе, погрузился в свои неразборчивые записи.
– Я. Ничего. Не. Знаю. – Рустам рубил фразы, отгораживаясь от полицейского скрещенными руками. Десятиклассник отодвинулся от стола настолько, насколько вообще мог, и теперь с прищуром следил за каменным Милославом Викторовичем. Кажется, полицейский не верил ни единому его слову.
– Напомни, за что у тебя условка? – Вопрос ударил горячей кровью в голову, и Рустам, ощущая позорный румянец на смуглых щеках, глянул в пустые глаза:
– Это тут при чем?! То за воровство! Я бы никому… Я и пальцем эту дуру не тронул, хоть она и вылила на всех ведро дерьма.
Чашечка зажмурилась, видимо, ей не хотелось, чтобы полицейский узнал о вчерашней безобразной сцене в кабинете истории. Глаза Милослава Викторовича тут же вспыхнули нездоровым огнем.
– Что-что она вчера сделала?..
Рустам тоже почувствовал этот недобрый интерес и, насупившись, вновь замолчал, отворачивая лицо.
– Ничего.
– Я ведь могу и в отделение тебя отвезти, – задумчиво произнес Милослав Викторович, чуть подавшись вперед. – С матерью вместе.
– Не надо. – Рустам хотел сказать это с безразличием, но голос предательски дрогнул. Чашечка, сидящая рядом с ним, напряглась. – Она просто… истеричка.
– Объясняй.
– Она психанула. Ну… Потому что мы смеялись.
– Над чем? – Каждая фраза звучала все грубее и тяжелее, словно Милославу Викторовичу надоело вытягивать из Рустама слова. Но Рустам знал, что все это показуха, на самом деле полицейскому нравится тянуть за тонкие, рвущиеся в пальцах нитки, распутывая весь залитый кровью клубок. Полицейский давит, морально давит, показывая, что его терпение якобы на исходе. Но и Рустам не хотел сдаваться, хоть ладони и налились холодом, хоть в горле пересохло от колючего страха, а глаза противно заслезились.
– Мы смеялись… над Лехой. Просто стебались. Она не выдержала, давай орать. Потом убежала. Все.
– Почему она орала? У них со Шмальниковым были какие-то особые отношения?
– Не думаю, – пожала тонкими плечами Вера, устремляя заплаканные голубые глаза на полицейского. – Они даже не здоровались. Просто это была… Ну… Ника.
– В каком смысле?
– Сердобольная она, жалостливая. Была… Всем помочь, всех спасти. И все в том же духе. – Словно устав смотреть на заросшее неопрятной щетиной мужское лицо, Вера принялась отколупывать лак с ногтей. – Видимо, поэтому она и кричала.
– На кого именно она кричала?
– Да на всех. Психолог хотела, чтобы мы попрощались с Лехой. Парни давай ржать, а Ника вспылила. Потом выбежала прямо во время урока.
– На кого? – надавил Милослав Викторович. – На Рустама? На Савелия? На тебя?
– На всех нас, – криво усмехнулась Вера, и ее кукольное лицо исказилось, став уродливым, словно изнутри выглянуло что-то темное и прогорклое.
– В чем Ника обвиняла тебя на том уроке? – лениво поинтересовался полицейский.
– Я не помню, – упрямо пробубнил толстый Славик. За весь разговор он ни разу не глянул в эти ледяные глаза.
– Напряги память, – посоветовал Милослав Викторович, и Славик дернулся. Сейчас он был похож на холодец, дрожащий и бесформенный, с влажным лбом в капельках жирного пота и пахучими пятнами на рубашке. В мясистых пальцах Славик безостановочно крутил черную ручку.
– Она кричала, что я толстый. – Нижняя губа его обиженно дрогнула. – Ну, это и так понятно… Что воняет от меня. Что никто со мной из-за этого не общается.
– Ясно. – Полицейский коротко кивнул и черкнул что-то в блокноте. – Как ты думаешь, кого эти слова могли задеть сильнее всего?
– Ну не меня уж точно, – поспешно сказал Славик. – Надо мной всегда издеваются. Я привык. Может, Рустама, он самый вспыльчивый. Не удивлюсь, если это он…
– Если это он что? – Полицейский склонился, едва не касаясь грудью стола. Славик побледнел.
– Если он Нику и убил, – прошептал Славик и судорожно зажмурился.
– С кем Ника дружила?
– Ни с кем, – торопливо сказала Мишка, покусывая ноготь на мизинце.
– Вообще? Ни с кем не общалась?
– Не, ну общалась-то со всеми, ровно так, ничего особенного. Всегда списывать давала, все такое. – Мишка покосилась на Чашечку, родную и добросердечную Чашечку. Кажется, ее согревающий взгляд придал Мишке сил. – Мальку вечно помогала.
– Кому?
– Ну, Савелию… Она хорошая была, Ника. Никому не мешала. Даже после вчерашнего на нее никто особо не обиделся. Ну, это же Ника…
– А почему тогда никто с ней не дружил?
– Вы неправильно спрашиваете, – ответила Мишка и вскинула серые глаза на полицейского. – Это не с ней никто не дружил. Это она никого к себе не подпускала.
Милослав Викторович снова склонился над блокнотом.
– Ты много общался с убитой?
– Нет, – сказал Малёк, глядя на полицейского здоровенными напуганными глазами. – Очень мало. Правда.
– А ребята говорят, что много. – Голос Милослава Викторовича стал почти ласковым. Малёк трясся, как в лихорадке, готовый вот-вот удариться в истерику. С чего бы это?
– Врут, – пискнул Малёк. Его шепот был почти неразличим. – Они все врут!
– С чего бы мне им не верить? – Милослав Викторович чуть прибавил угрозы в голос. Чашечка мигом влезла в разговор:
– Савелий, все хорошо. Не волнуйся только, полиция просто хочет поймать преступника. Пожалуйста, если тебе есть о чем рассказать, помоги нам…
– Она меня поддерживала, – прошептал Малёк. – Немного. Никогда не била, не обижала… Но это все… Мы не общались. Честно!
И он заплакал жалко и испуганно, захлебываясь, а потом и вовсе уткнулся лицом в Чашечкину шаль, и учительница обхватила его за хрупкие плечи. Милослав Викторович брезгливо сморщился.
– Больше она нормально ничего не расскажет, да? – спросил он, постукивая ручкой по парте.
Аглая, крутящая в пальцах бусины, вновь беспечно улыбалась, глядя на него с немыми, едва различимыми вопросами: кто он такой? Что ему нужно?..
– Не думаю, будто она что-то знает, – уверенно сказала Чашечка. – Она и мухи не обидит, поверьте мне.
Милослав Викторович хмыкнул с сомнением.
– Ты вчера был на поисках?
– На каких поисках? – переспросил Максим, расслабленно сидящий на стуле, словно в кресле.
Милослав Викторович принялся объяснять, поглядывая на широкоплечего десятиклассника как на туповатого ребенка. Вчера вечером, вернувшись с работы, родители Ники сразу же почувствовали неладное: телефон девушки не отвечал на звонки, ее самой дома не было, никто не мог сказать, куда Ника запропастилась. Мама сразу же бросилась в отделение полиции, где ей немного лениво посоветовали подождать до утра, мол, нагуляется и вернется. Десятый класс, в голове одна любовь. Что с них взять, с детей этих (об этом, конечно, Милослав Викторович скромно умолчал)?
Но мама Ники, не на шутку волнуясь за дочь, вспомнила о кровавых объявлениях на столбах, которые всегда появлялись после чьей-нибудь пропажи. Волонтеры отнеслись к материнским словам куда серьезнее. Девушка, примчавшаяся самой первой, долго выспрашивала все подробности и забивала их в телефон, а потом сказала с горячей убежденностью:
– Вы правильно сделали, что сразу позвонили нам. Чем быстрее мы начнем поиски, тем больше шансов, что с ней все будет в порядке.
В город начали стягиваться волонтеры в оранжевых жилетах, с рациями и нескончаемым оптимизмом. В штабе печатали листовки, чтобы развесить их по всему городу. Кинули клич в социальных сетях, и из окрестных домов пришли незнакомые люди, готовые выйти на поиски.
Они-то этим утром и нашли застывшее Никино тело в бетонном бинокле. От глянцевых апельсинов, конечно, там и следа не осталось.
– А… – равнодушно ответил Максим, выслушав полицейского. – Не, на поисках не был.
– Почему?
– У меня тренировка, – сказал Максим, глянув на полицейского так, будто тот сморозил несусветную чушь. И правда, какие поиски пропавшей одноклассницы, когда запланирована тренировка?..
– А ты? Ты вчера была с волонтерами?
– Нет, – пожав плечами, коротко ответила Вера и закусила губу, словно засомневавшись в своем ответе. А может, это просто внутри нее закопошился червячок совести.
– Не ходил, – сказал Малёк, и глаза его едва не вылезли из орбит. Он понял, что это неправильный ответ, но соврать тоже не посмел, а поэтому застыл, таращась в одну точку. Его синюшные губы дрожали.
– Я не знал о поисках, – глухо пробормотал Славик, вытирая пот со лба. Славик нервничал, очень сильно нервничал.
– Не знал? – Удивленный Милослав Викторович приподнял бровь. – Классная руководительница тебе не звонила?
– Я вчера не дозвонилась до Славы, – оправдалась Чашечка.
– Вчера вечером толпа народа бродила по улицам, разыскивая вашу подругу, а ты ничего не знал? – вновь уточнил полицейский, но Славик насупился и пробурчал себе под нос: