Девочки в шестом классе были ужасные, и все это знали. У каждого учителя в младшей школе Бутулы для девочек была своя история про шестиклассниц: как они заперли учительницу на ночь в мужском туалете; как устроили в школе сидячую забастовку, когда их десять дней подряд кормили гитери; и тот случай с козой в кладовке. Когда учителя узнали, что волонтера американского Корпуса Мира Аарона отправили в шестой класс, они стали бросать на него сочувственные взгляды в коридоре, а одна учительница из молодых так его жалела, что, говоря с коллегами в столовой о его беде, даже расплакалась.
Но когда Аарон спросил ее, как справляться с девочками, она обреченно вздохнула и ответила только:
– С этими не справишься. Они одержимы дьяволом, и единственное, что можно сделать…
Она взмахнула в воздухе рукой, показывая.
Шлеп.
Все в школе отбыли свой срок в шестом классе. Но из всех временных учителей только Аарон не решался вытащить их на улицу и выпороть шнуром по нежным лодыжкам. В результате он не мог даже на секунду отвернуться к доске и что-то написать («ВИЧ передается следующим образом…»), чтобы бесконечные издевки девочек не вскипали, превращаясь в неуправляемый хаос.
Девочки передразнивали его голос, стоило ему заговорить, пищали высоко и в нос. Они швырялись в него всякой всячиной: не только мелом, но и жеваными бумажками, кочерыжками от кукурузы, кнопками и зеленоватыми шариками из соплей. Однажды, когда он задал им упражнения, Рода Кудондо подошла к его столу и бросила ему тетрадь в лицо, бормоча что-то на тягучей невнятице, призванной изобразить его техасский говор. Класс взорвался от смеха, и Аарон, ничего не понимая, велел ей сесть на место. Но она только повторила то, что сказала, глубоко засунув указательный палец в рот и тыча им в щеку изнутри, так что та оттопырилась. Из-за того, что она в шутку предложила ему отойти в дальний угол и отсосать за оценку повыше, он залился краской и оцепенел, а она под одобрительные возгласы пошла к своему столу.
Потом, как-то влажным декабрьским днем, Линнет Одури шла за Аароном от школьных ворот до самого его дома, всю дорогу мяукая, как кошка. Линнет была в шестом классе самой маленькой, хорошенькая, с тонкими косточками, как птичка, в честь которой ее назвали [1]. До тех пор она была у Аарона в любимицах, он хвалил ее при первой возможности, показывая ее весьма посредственные работы остальным в качестве примера, – незаслуженный, случайный фаворитизм, за который она в тот день странно, но очень действенно отомстила.
– Все из-за твоих глаз, – сказала Аарону в тот вечер его подруга Грейс, когда он рассказал, как с ним обошлась Линнет и с какой готовностью к ней присоединялись другие дети, которых они встретили по дороге, пока вокруг него не собралась толпа детей, выкрикивавшая дразнилку: «Мяу, мяу!».
– У тебя глаза, как у кошки, цветом, – продолжала Грейс, как будто это было совершенно очевидно.
Аарон подумал, что у Грейс глаза куда больше похожи на кошачьи, чем у него, потому что у него-то глаза были ничем не примечательные, голубые. Грейс была местная, из лухия, у нее глаза были карие, конечно, но их уголки по-ведьмински поднимались вверх, и глаза были чуть навыкате, так что, когда Аарон смотрел на нее в профиль, ему была отчетливо видна ясная линза ее зрачка, как готовая перелиться через край вода.
Грейс взяла Аарона под крыло в первую неделю его пребывания в деревне, как-то пришла к его двери с теплой колой и сожженной чапати в качестве подношения. Грейс, с ее прыщами на лбу, широкой улыбкой, обнажавшей темные десны, и презрительной раскованной повадкой, легко вписалась бы в шестой класс, хотя ей было девятнадцать, куда больше, чем любой из тамошних девочек. В самом начале она спросила Аарона, откуда именно в Америке он родом, и, когда он ответил, спокойно отозвалась:
– А я думала, все техасцы такие большие, похожи на ковбоев, а ты не большой. Ты просто… обычный.
Грейс училась в Бутуле несколько лет назад и на все его истории о том, что творится в школе, отвечала упрямым отказом верить в то, что он может ей рассказать что-то, чего она и так не знает.
Как только темнело, Грейс прокрадывалась в тесный, пахший кислятиной дом Аарона, каждым неглубоким вдохом давая понять, что страдает и что проводить время в такой дыре недостойно их обоих. Однажды она решилась и спросила его:
– Зачем ты приехал из самого Техаса, чтобы жить в таком маленьком-маленьком доме? Ты что, не знаешь, что даже у школьной поварихи дом лучше твоего?
Аарон сообщил ей, что он – волонтер, что дом ему предоставила школа, и поэтому он ничего поделать не может, хотя на самом деле он начал изо всех сил жаловаться на условия начальству из Корпуса Мира, едва приехал. Вообще, когда он первый раз шагнул через порог, на него обрушился с дверного карниза дождь из засохшего помета летучих мышей, а потом он обнаружил высохший трупик одной из виновниц, похожий на кусок запекшейся бурой грязи, застрявший за неподключенной плитой.
Несмотря на явную неприязнь к его жилищу, Грейс частенько задерживалась за полночь, грызя костяшки пальцев и глядя на Аарона поверх освещенного фонарем стола. Аарон подозревал, что она рано или поздно предложит ему себя, и много времени провел, обдумывая, как ответить, но пока она этого не сделала; в конце вечера она всего лишь поднималась, зевала и запросто поправляла лямку лифчика, выскользнувшую из-под плеча платья.
Однако в ночь после происшествия с мяуканьем Аарон проводил Грейс до края своего двора и замешкался. Поддавшись порыву, он протянул к ней руку, но, вместо того чтобы поддаться, она сняла его руку со своей талии, вернула ее на место и рассмеялась Аарону в лицо.
– Очень плохо, – поддразнила она его, качая пальцем у него перед носом.
Теперь Аарону предстояло включить и эту неловкость в перечень унижений, из-за которых он не спал ночами, глядя в потолок и опасаясь прихода утра.
Вскоре после того, как Аарон наконец заснул, его разбудил стук в дверь. Фонарь погас, так что он на ощупь выпутался из-под москитной сетки и, спотыкаясь, побрел в темноте к двери.
– Иду! – крикнул он, но стук продолжался.
Посетитель был так настойчив, что Аарон подумал, не случилось ли что, вроде нападения террористов или вторжения повстанцев, и не прибыли ли из Корпуса Мира, чтобы перевезти его вертолетом в безопасное место. Возможность эта одновременно пугала и волновала, но, когда Аарон наконец отпер дверь, за ней никого не было.
Он в замешательстве вышел во двор. Ночной воздух пах углем и навозом, от прохлады у Аарона побежали по коже мурашки. Последний стук раздался всего за пару секунд до того, как он открыл дверь; казалось, у стучавшего просто не было времени убежать. Но в тусклом свете луны Аарон видел, что двор пуст, ворота на засове и вокруг все спокойно.
– Эй? – позвал он, но не услышал в ответ ничего, кроме собственного тяжелого дыхания.
Он вернулся в дом, снова запер дверь и поправил москитную сетку, аккуратно заправив ее под углы матраса, – но едва укрылся, в дверь снова застучали. Он трижды подбегал к двери и распахивал ее, но никого не увидел. Однажды он тихо вышел через заднюю дверь и попытался прокрасться вокруг дома, чтобы поймать своего мучителя на месте преступления, но едва он вышел наружу, стук умолк. Он вернулся в дом и сел, прислонившись к стене, стараясь не поддаваться панике. Тогда-то стук и начался вновь, в железную дверь колотили оглушительно громко.
– Уходи! – крикнул Аарон, зажимая уши ладонями. – Уходи! Toka hapa! Уходи!
Но стук – сводивший его с ума, невозможный, отупляющий – так и не дал ему в ту ночь уснуть.
На рассвете, когда у Аарона от бессонной ночи горели глаза и путались мысли, за дверью наконец утихло. Думая, не оставил ли его мучитель каких-то следов, которые можно различить при дневном свете, Аарон, спотыкаясь, вышел наружу – но увидел только дымящуюся кучу дерьма посреди своей веранды.
От ее свежей вони его затошнило. Он уткнулся носом в сгиб локтя, забежал обратно в дом и захлопнул дверь, но даже так мог поклясться, что чувствует запах. Потом, выпив для храбрости две бутылки теплого пива, он собрал испражнения газетой, чувствуя тепло сквозь тонкие страницы. Потом, вытянув руку, пробежал через двор и выбросил сверток поверх стены на улицу.
Аарон понимал, что если в тот день не пойдет в школу, то потеряет все шансы на усмирение шестого класса, но не смог себя заставить. Он лежал на диване, потел, накрыв лицо одеялом, и пытался выбрать наиболее вероятного подозреваемого в ночном нападении. Хрупкая мяукающая Линнет? Вульгарная Рода Кудондо? Или кто-то менее очевидный, вроде хорошенькой Мерси Акиньи, которая как-то сдала экзаменационное задание на листе, исписанном сплошь словами «Я люблю Мозеса Оджу»? Может, это была Милсент Набвире, которая на прошлой неделе подняла руку посреди урока и спросила:
– Mwalimu, а это правда… правда… это правда, что… wazungu… это правда, что… – а потом, заикаясь, выпалила: – Mwalimu, ni kweli wazungu hutomba wanyama?
Пытаясь скрыть, что медленно переводит, Аарон притворился, что задумался над вопросом, хмуря брови и морща лоб, и только когда, наконец, понял, о чем его спросили («Учитель, это правда, что белые люди трахают животных?»), осознал, как подставился под ее шутку.
Или, может быть, это Анастейжа Оденьо, одна из многих сирот в классе, которая вела дом с пятью младшими братьями и сестрами. Она так редко появлялась в школе, что он с трудом вспоминал ее лицо, хотя временами встречался с ней в деревне, и вид у нее был усталый и замученный, на голове она несла корзину с покупками, а за ее юбку цеплялся ребенок. Однажды он предложил заплатить за пару луковиц, которые она покупала на рынке, сказал, что надеется, что она когда-нибудь сможет вернуться в школу. Он приняла несколько шиллингов, которые он ей протянул, потом показала на его iPod и сказала на суахили что-то, чего он не понял.
– Чтобы слушать музыку, – сказал он по-английски, тщательно выговаривая каждое слово. – Я люблю слушать музыку.
У него часто просили что-то из вещей, но его это всегда смущало.
– Нет, Анастейжа, – сказал он ей, – извини.
– Хорошо, – ответила она; шикнула на ребенка, который начал плакать у нее на руках. – Может быть, потом. Спасибо за лук, Mwalimu. До свиданья.
Он прошел уже полпути до дома, когда ему в голову пришла удручающая мысль, что она могла просить iPod не в подарок, а просто послушать.
Да, это могла быть Линнет, или Рода, или Мерси, или Милсент, или Анастейжа… а могла быть и Стелла Хасенье, или Сарафина Вечули, или Вероника Бараса, или Анджелин Атиено, или Бриджит Таабу, или Пьюрити Аньянго, или Виолета Адьамбо. Правда в том, что это могла быть любая из них, потому что они все его ненавидели, все до единой.
Директор пришел к Аарону после полудня, и тот сказал, что заболел. Директор предупредил Аарона об опасности малярии и предложил послать кого-нибудь из детей за панадолом, но Аарон вежливо отказался и забрался обратно в постель. Позже, в обычное свое время, пришла Грейс, и он, одинокий и трясущийся, пригласил ее внутрь.
– Что с тобой? – спросила она, едва его увидев.
Он рассказал ей урезанную версию ночных событий, но заставить себя признать, что кто-то нагадил у него на веранде, не смог. Как и вульгарное предложение Роды, это непотребство почему-то заставляло его стыдиться, его, жертву, больше, чем того, кто все это натворил. Он ожидал, что Грейс ему не поверит, когда рассказывал, что стук не давал ему спать до рассвета, – ему и самому в это не верилось, – но, когда закончил историю, пытаясь не выставить себя на посмешище, она только кивнула и со знанием дела заметила:
– А. Это ночной бегун.
– Ночной бегун? – эхом отозвался он.
– Вы на курсах в Корпусе Мира не учили про ночных бегунов?
Аарон как-то упоминал, что восемь недель занимался на подготовительных курсах Корпуса Мира, прежде чем отправиться в Бутулу, и с тех пор у него сложилось ощущение, что Грейс думает, будто он несколько месяцев провел за партой, пока ему преподавали в малейших подробностях особенности жизни в Кении, от того, как правильно приветствовать дедушку, до того, как резать манго. Она изумлялась даже при самых незначительных его ошибках, а иногда прямо-таки оскорблялась из-за того, насколько эти воображаемые преподаватели его подвели.
– Ночные бегуны у нас, лухия, встречаются часто, – сказала она ему. – Они очень много бед причиняют, когда бегают повсюду голышом.
Возможно, вытаращенные глаза Аарона ее вдохновили, потому что она понизила голос, так что он зазвучал почти по-мужски, сдвинула брови и устроила из объяснения целое представление.
– Они приходят, бум-бум-бум, и шумят вот так, – она постучала кулаком по воздуху, – и трутся своими ninis по твоей стене, – она оттопырила попу и показала. – А если тебе очень не повезет, оставят подарочек.
Она хихикнула и с чувством заключила:
– Да! Вот такие они, ночные бегуны.
Остаток вечера Аарон пытался выудить из Грейс признание, что она все это выдумала. Она и раньше рассказывала ему дикие истории о сверхъестественном – одна была про мужчину, которого так прокляли, что он каждый раз, когда мочился, кричал петухом; еще одна – про ведьму, которая наложила заклятие на пару, изменявшую супругам, так, что их заклинило, когда они занимались сексом, и их пришлось везти в больницу, чтобы их разделил хирург – но это всегда казалось скорее поддразниванием, как будто она знала, что он ей не поверит, и провоцировала, чтобы он стал ей возражать. Но в существовании ночных бегунов она, похоже, была совершенно уверена. Нет, они были не духами, обычными людьми, которых заставляло бегать что-то вроде демонического психического заболевания. Кто они, никто не знал, потому что если община узнает, что ты ночной бегун, – ух, тогда тебе не поздоровится! Как-то за три городка отсюда ночную бегунью поймали и едва не линчевали, прежде чем выяснилось, что днем она – уважаемая жена пастора.
Скептицизм Аарона понемногу размывало ее убежденностью, и он спросил, как избавиться от ночного бегуна, если он тебя преследует. Грейс начала рассказывать многослойную историю о том, что лучшие ночные бегуны работают парами, и о том, какие сложные ритуалы они проводят, чтобы их не поймали, но потом прервалась и в отчаянии покачала головой.
– Нет! Настоящая беда в том, что ночного бегуна очень трудно остановить, потому что, когда ты за ним гонишься, он превращается во что-то вроде кошки, или птицы, или даже леопарда, и как ты его поймаешь?
– Грейс! – воскликнул Аарон, разражаясь фыркающим смехом. – Это не смешно!
Грейс хлопнула ладонью по столу и выкрикнула:
– Нет! Это смешно. Твоя беда в том, что ты слишком серьезный. «О нет, на меня мяукает ребенок!», «О нет, кто-то стучится ко мне ночью!». В мире есть вещи похуже мяуканья. У тебя свои проблемы – это что, значит, что смеяться нельзя?
– Я просто думаю, что ты могла бы отнестись ко мне и с большим сочувствием, – мрачно сказал Аарон, допивая колу.
На следующее утро, набравшись сил за восемь часов сна, Аарон решил отважиться на вылазку в школу. Вместо того чтобы пойти к себе в класс, он, однако, явился в кабинет директора. Директор сидел, закинув ноги на стол, на подошве его башмака чернела прилипшая жевательная резинка.
– Mwalimu, Аарон! – воскликнул директор. – Как ваша малярия?
– Это была не малярия, – ответил Аарон. – И мне намного лучше. Но мне нужно поговорить с вами о девочках из шестого класса. Их поведение вышло за все рамки.
Директор качался на стуле, а Аарон перечислял все прегрешения шестиклассниц. Они кидались в него разными вещами. Они его передразнивали. Задавали вульгарные вопросы. Отказывались делать задание. Не выказывали ему должного уважения. Когда Аарон рассказал о том, как мяукала Линнет, директор начал хмуриться, но когда описал нападение на свой дом, директор со стуком опустил передние ножки стула на пол.
– Нет! – объявил директор. – Это переходит все границы. Разве можно уснуть, когда над тобой так издеваются? Кто-то пришел к вашей двери и колотил и колотил всю ночь!
Аарон хотел согласиться, но, прежде чем он успел что-то произнести, директор продолжил:
– И это не просто неприятность, нет! Это очень серьезная проблема нашего общества, этот отвратительный обычай ночной беготни!
Аарон осел на стуле, а директор широко улыбнулся, показывая полный рот влажных блестящих зубов. Взял Аарона за плечо.
– Друг мой. Если вы хотите, чтобы в классе была дисциплина, ее нужно привить! В следующий раз, когда какая-нибудь маленькая девочка станет на вас мяукать, – шлеп! – он хлестнул по воздуху газетой. – Сделайте так, и, думаю, ночные бегуны вас оставят в покое.
Аарон, разбитый наголову, вернулся в свой класс. В любой другой день девочки в его отсутствие стали бы беситься, но сегодня они чинно сидели за партами, составив пятки вместе и сложив перед собой руки. Сотня глаз следила за ним, пока он шел от двери. Прочистив горло и изготовившись говорить, он на мгновение позволил себе понадеяться. «Может быть, все кончилось. Может быть, они наконец поняли, что слишком далеко зашли».
– Добрый день, девочки, – подал реплику классу Аарон.
Воздух наполнился шарканьем и скрипом парт, потому что шестиклассницы, все до единой, поднялись его поприветствовать.
– МЯУ!
Среди поднявшейся вслед за этим истерики Аарон схватил за руку ближайшую девочку: ей оказалась Мерси Акиньи, та, которая любила Мозеза Оджу. Мерси завизжала и впилась ногтями ему в руку, но он потащил ее вперед, к двери. Они уже почти вышли во двор, когда остальные девочки поняли, что происходит, а когда поняли, побежали следом, все сразу, окружив Аарона визжащим водоворотом. Вокруг летали плевки, бумажки и башмаки, но Аарон сосредоточился на одном: не упустить свою извивающуюся добычу.
Остальные ученицы, привлеченные суматохой, тоже потянулись наружу, их учителя, которым тоже было любопытно, не пытались их остановить. На глазах у всей школы Аарон дотащил Мерси до середины двора и, по обычаю, поднял ее руки над головой и поставил их на флагшток. Бело-синяя клетчатая юбка Мерси поднялась выше колен, обнажив гладкие коричневые ноги. Под ними в траве валялись десятки тонких прутиков, оставшихся от прошлых порок. Аарон поднял один и прижал его к ноге Мерси. Под кожей у нее дрогнула крепкая икроножная мышца.
В животе у Аарона стало масляно и холодно. Он подумал, что может не удержать под контролем внутренности, но поднял прут, чтобы ударить. И тут Мерси склонила голову набок и слабо ему улыбнулась.
– Мяу, – прошептала она.
Он не смог. Отбросил прут на землю и ушел домой.
Грейс в ту ночь не появилась, зато явился ночной бегун. На следующий день Аарон открыл дверь и на мгновение удивился, увидев незагаженную веранду, пока в ноздри ему не ударила вонь, и он, обернувшись, не увидел коричневую полосу, шедшую по белым стенам вокруг всего дома.
Аарон вернулся в дом и позвонил своему куратору в Корпус Мира. Он сказал, что в деревне его преследуют, что он больше не чувствует, что может что-то дать этой общине, что хочет домой. Он ожидал, что куратор попробует его отговорить, уверить в том, что он занят важным делом, но она не стала. Корпус Мира бросил его почти одного в этом месте, но едва он захотел уехать, он словно поднял рычаг и запустил сложный механизм. Его куратор спросила только, чувствует ли он, что в деревне ему оставаться небезопасно, и не хочет ли причинить себе вред. Когда он ответил «нет», она велела ему на следующий день прийти в офис и начать заполнять бумаги на выход из волонтеров, и на этом все. Легче и быть не могло. Он все сделал.
Повесив трубку, Аарон наполнил ведро теплой мыльной водой. Связал узлом старую футболку, вышел во двор, встал на колени и оттирал стены, пока они не засияли. Он не чувствовал ни отвращения, ни тошноты, только какую-то тупую брезгливость. Они сделали выбор – они хотят его прогнать. Бить детей – это тоже выбор. И незащищенный секс. Они это выбрали, сказал он себе, и слова эти во рту у него были как кровь.
Когда зашло солнце его последнего дня в деревне, Аарон в последний раз пошел в город и купил себе чапати и колы, а потом, подумав, вторую чапати и колу для Грейс. Он гадал, что она скажет, когда узнает, что он уезжает, и снова услышал в голове ее удивленный голос: «Вам в школе Корпуса Мира не сказали про ночных бегунов?»
Нет, Грейс, подумал он. Мне ни о чем, что стоило бы знать, не сказали.
Грейс в ту ночь не пришла. Пришла только удушающая жара, заползла в его дом и упрямо отказывалась уходить. Пытаясь хоть как-то дышать и опасаясь открыть окно, Аарон разделся до белья, и, сидя по-турецки на матрасе, промокал влажный лоб салфеткой. На коленях у него лежал инструмент, который он принес из сарая во дворе, одно из длинных плоских лезвий, которые местные зовут траворезкой.
Аарон сказал куратору правду – он не чувствовал себя в опасности в этой деревне. Но он был напуган, унижен и беспомощен – и устал так себя чувствовать.
Стук начался сразу после полуночи. Тук-тук-тук, стучал пришелец, сперва в дверь, потом в окно. Тук-тук-тук. Дверь, окно, окно, дверь, пока весь дом не окутал трепещущий девичий стук. Конечно, один человек не мог так быстро двигаться. Наверное, пришел весь шестой класс, выбрался в садистический поход всем классом. Аарон снова увидел Мерси, руками на флагштоке, увидел, как она щурится в его сторону. Даже когда он был так зол, что готов был избить ее в кровь, она его не боялась, а теперь, пожалуйста, вот он, скрючился в доме, как трус. Я приехал сюда, чтобы вам помочь, думал он. Он встал, закинув траворезку на плечо, как бейсбольную биту, и прокрался к двери, а стук все ширился вокруг дома, как открывающиеся крылья.