Тиканье настенных часов в гостиной отдавалось в висках мерным, назойливым стуком. Каждый щелчок секундной стрелки был как удар крошечного молоточка по натянутым нервам. Марина сидела на краю дивана, сгорбившись, уставившись в узор на ковре, но не видя его. В ушах стоял оглушительный звон тишины, прерываемый только этим тиканьем и собственным неровным дыханием.
Она боялась пошевелиться. Боялась сделать лишний шаг, произнести вслух хоть слово, как будто любое действие могло окончательно разрушить хрупкую, иллюзорную границу между безумием и реальностью. А реальность была теперь зыбкой, как болотная трясина. Стоило сделать неверное движение – и она поглотит её целиком.
«Я – Марина, – твердила она про себя, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. – Мне тридцать два года. Я замужем за Сергеем. Мы живём в этой квартире пять лет. Я работаю… работала… корректором в издательстве «Весна». У меня были светлые волосы до плеч. Голубые глаза. Шрам на левом колене. Родинка на шее».
Она мысленно перечисляла эти факты, как заклинание, как молитву, пытаясь зацепиться за них, чтобы не унесло в открытое море безумия. Но каждое утверждение теперь вызывало сомнение. А была ли работа? А был ли шрам? Может, и издательства «Весна» не существует? Может, и Сергей… нет, он был реальным. Его тепло, его руки, его голос – это она чувствовала кожей. Он был её единственным якорем, но и он же стал источником самой чудовищной неуверенности. Он не видел.
Она подняла голову и снова посмотрела на дверцу шкафа. Замок. Обычный, блестящий, маленький висячий замок, болтающийся на дужке. Он висел там, где его никогда не было. Он был инородным телом, гвоздём, вбитым в привычный мир.
Марина медленно поднялась с дивана и подошла к шкафу. Она потрогала холодный металл замка. Он был настоящим. Она потянула за него – замок упруго отозвался, дребезжа дужкой о металлическую скобу. Где ключ? Кто его взял? Сергей? А если не он? Может, она сама его куда-то спрятала в каком-то невменяемом состоянии? Эта мысль была почти утешительной. Болезнь, психический срыв – это хоть как-то можно было объяснить, лечить, от этого есть таблетки и врачи. Но подмена лица, которую видишь только ты… это было из области фантастических кошмаров.
Она обошла всю спальню, обыскала тумбочки, карманы своей одежды, висевшей в гардеробе (в гардеробе, к счастью, висели её платья, юбки, блузки – те самые, которые она помнила, это хоть немного успокаивало). Ключа нигде не было.
В отчаянии она потянула за ручку ящика туалетного столика. Замок и здесь. Такой же маленький и издевательски блестящий. Она рванула его изо всех сил, но крепкая фанера даже не поддалась. Только пальцы заболели от усилия.
Злость, внезапная и ярая, вспыхнула в ней, на мгновение затмив страх. Кто он такой, чтобы запирать её вещи? Что он скрывает? Или что она сама от себя скрывает? Она огляделась в поисках чего-то тяжёлого, что можно было бы использовать как инструмент. Взгляд упал на тяжелую стеклянную пепельницу, стоявшую на комоде. Сергей иногда курил на балконе.
Марина схватила пепельницу. Она была прохладной и неожиданно тяжёлой в руке. Она подошла к шкафу, занесла её, нацелившись на замок, но замерла. А что, если он вернётся и увидит? Что она скажет? «Я взламывала свой же шкаф, потому что мне кажется, что я не я»? Он точно повезёт её к врачу. Или в другое место. Она медленно опустила руку. Нет. Пока нельзя. Нужно быть осторожной. Он уже смотрит на неё как на больную. Нельзя давать ему повода усугублять это впечатление.
Она вернула пепельницу на место и снова села на кровать, чувствуя себя пойманной в ловушку. Квартира, её собственный дом, вдруг стала враждебной территорией, напичканной западнями и секретами. Каждый запертый ящик был как немой укор, как доказательство того, что от неё что-то скрывают. Или что она что-то скрыла от самой себя.
Ей нужно было поговорить с кем-то. Не с Сергеем. С кем-то со стороны. Кто знал её старой. Кто подтвердил бы её правду.
Мать.
Мысль об матери пришла сама собой, как спасительная соломинка. Мать не могла не узнать её. Не могла не увидеть перемены. Даже если бы Марина перекрасилась и сделала пластическую операцию, материнское сердце, материнский взгляд уловил бы подмену. Она всегда говорила, что чувствует Марину на расстоянии.
Марина метнулась в гостиную, к телефонному аппарату, стоявшему на трюмо. Старый, дисковый телефон, подарок Сергея – он любил ретро-вещи. Её пальцы дрожали, когда она сняла трубку и поднесла её к уху. В трубке раздались длинные гудки. Хорошо. Линия работала.
Она с замиранием сердца начала крутить диск, набирая знакомый, выжженный в памяти номер матери. Каждый щелчок диска, возвращающегося на место, отдавался в тишине квартиры оглушительным треском.
«Будь дома, мам, будь дома, пожалуйста…»
Трубку сняли почти сразу, на третьем гудке.
– Алло? – раздался знакомый, немного хрипловатый от возраста голос.
– Мама… – голос Марины сорвался, превратившись в сдавленный шёпот. Слёзы навернулись на глаза от одного звука родного человека. – Мама, это я…
– Марин? Дочка, это ты? Что случилось? Ты плачешь? – мать сразу уловила ноту паники в её голосе. Она всегда всё чувствовала.
– Мама, слушай, ты должна мне помочь… тут такое… я не знаю, что происходит… – слова вырывались пулемётной очередью, путаясь и накладываясь друг на друга. – Я проснулась сегодня… а я… я в зеркале не я! Ты понимаешь? Совсем другая женщина! А Сергей говорит, что так и было, что я всегда такой была! Но это неправда! У меня были светлые волосы, помнишь? Ты всегда говорила, что они как у бабушки…
Она замолчала, жадно глотая воздух, ожидая реакции. В трубке повисло молчание. Слишком долгое.
– Мама? Ты меня слышишь?
– Марина, – голос матери прозвучал странно, настороженно и устало. – Доченька, успокойся. О чём ты говоришь? Какие светлые волосы?
Ледяная стена начала медленно вырастать между Мариной и спасением. Нет. Только не это.
– Мама, ну как же… – она попыталась говорить медленнее, чётче, как с ребёнком. – Мои волосы. Они всегда были светлыми. Русыми. Я красилась несколько раз, но в основном они были светлыми. А теперь они тёмные. И короткие. И лицо другое. Совсем другое!
– Мариночка, – мать вздохнула в трубку, и этот вздох прозвучал как приговор. – У тебя с детства волосы тёмные. Густые, каштановые. Папа всегда шутил, что ты наша «маленькая цыганка». Ты о чём? Может, тебе плохо? Давление упало? Сергей рядом?
Марина опустилась на стул рядом с трюмо. Мир плыл. Звон в ушах усилился, заглушая голос матери.
– Мама… – она попыталась вцепиться в последнюю надежду. – А шрам? Помнишь, я упала с велосипеда, мне было девять лет, и я разбила колено? Шрам остался. Его теперь нет. Совсем.
– С велосипеда? – в голосе матери послышалось искреннее недоумение. – Дочка, ты с велосипеда никогда не падала. Ты его боялась до десяти лет. Тебе купили велосипед, а ты на него и сесть боялась. Помнишь, как мы с папой уговаривали? Ты упала с яблони во дворе, да, и руку сломала. А с велосипеда – нет. Никогда.
Всё. Надежды не было. Не было совсем. Марина молчала, не в силах вымолвить ни слова. Она слышала, как мать на том конце провода обеспокоенно говорила что-то Сергею, которого, видимо, уже успела вызвать на другом телефоне. Потом голос снова обратился к ней:
– Марина, я сейчас позвоню Сергею, пусть он с работы приедет. Ты ляг, отдохни. Выпей валерьянки. Всё хорошо, дочка, тебе просто надо отдохнуть. Нервы. У меня тоже в твои годы было… мир казался не таким. Выздоравливай, родная. Я перезвоню вечером.
Раздались короткие гудки. Мать положила трубку.
Марина медленно вернула телефонную трубку на рычаг. Руки её больше не дрожали. Их сковал странный, парализующий покой отчаяния. Она была одна. Совершенно одна. Мать, самый родной человек, не подтвердила ни одного её воспоминания. Более того, она предложила взамен другие. Яблоня вместо велосипеда. Тёмные волосы вместо светлых.
Что, если права она? Что, если все эти годы у неё в голове была не её жизнь? Что, если её память – это искусная, детально проработанная фальшивка? Или, может, это все сговорились? Но зачем? С какой стати её матери участвовать в таком чудовищном обмане?
Она поднялась и, как автомат, пошла на кухню. Нужно было сделать что-то простое, бытовое, чтобы не сойти с ума окончательно. Сделать чай. Да, просто вскипятить воду и сделать чай.
Кухня тоже показалась чужой. Слишком чистой, почти нежилой. На плите не было следов приготовления пищи, на столешнице – ни крошки, ни капли. Сергей, уходя, всё вымыл и убрал. С маниакальной аккуратностью. Она открыла холодильник. Он был забит продуктами, аккуратно расставленными по полочкам. Всё было на своих местах. Слишком на своих местах. Как в магазине, перед приходом покупателей.
Она налила воды в чайник, включила его и стояла, слушая, как нарастает его гул. Её взгляд упал на магнитную доску на холодильнике. Там обычно висели памятки, списки покупок, какие-то счётчики. Сейчас на доске висел лишь один листок. Распечатка какого-то графика. И рядом – фотография.
Марина подошла ближе. Это была их с Сергеем фотография. Не свадебная. Более свежая. Они стояли на фоне какого-то озера, обнявшись. Сергей улыбался. Она… она, эта новая, тёмноволосая женщина, тоже улыбалась, прижавшись щекой к его плечу. На ней была кепка, но короткие тёмные волосы были видны из-под неё. Она выглядела счастливой. Абсолютно нормальной и счастливой.
Она сорвала фотографию с магнита и пригляделась. Фото выглядело настоящим, не фотошопом. Солнечные блики, морщинки у глаз от улыбки, чуть размытый фон. Когда оно было сделано? Где? Она не помнила никакого озера. Ни этой кепки. Ни этой поездки.
Чайник выключился, щёлкнув тумблером. Резкий звук заставил её вздрогнуть. Фотография выпала из пальцев и упала на пол.
Марина не стала её поднимать. Она налила кипяток в кружку, бросила туда пакетик чая и стояла, смотря, как тёмные струйки заварки окрашивают воду. Рука сама потянулась к баночке с сахаром. Она всегда клала две ложки. Но её пальцы наткнулись на пустое место. Баночки не было. Она посмотрела на полку, где всегда стояли сахар, соль, крупы. Всё было не так. Сахар был в другой, новой банке, прозрачной. Соль – в мельнице. Кофе, который она всегда покупала в зёрнах и молола сама, стоял уже готовый, молотый, в незнакомой упаковке.
Она отказалась от сахара. Выпила глоток обжигающего, горького чая. Он был противным, чужим.
В голове начали всплывать обрывки мыслей, воспоминаний, которые теперь уже нельзя было доверять. Может, она и правда всегда пила чай без сахара? Может, она просто забыла? Как забыла про свои тёмные волосы и про яблоню?
Она поставила кружку и снова пошла в спальню, к туалетному столику. Она с ненавистью посмотрела на замок. Потом её взгляд упал на расчёску, лежащую на столе. Чёрную, пластмассовую, простую. Не её расчёску. У неё была дорогая, с натуральной щетиной, чтобы не травмировать волосы. Она взяла в руки чужую расчёску. На зубьях запуталось несколько тёмных волос. Её волос. Или не её?
Она опустила расчёску, и её пальцы наткнулись на что-то в кармане халата. Маленький, холодный, металлический предмет. Ключ.
Сердце ёкнуло. Она судорожно засунула руку в карман и вытащила его. Небольшой, простой ключик, похожий на те, что запирают почтовые ящики или старые дневники. Он мог подойти к замку на ящике.
Рука снова задрожала. Она оглянулась на дверь, прислушалась. В квартире было тихо. Она подбежала к туалетному столику, вставила ключ в замочную скважину замка. Он вошёл туго, но повернулся с глухим щелчком. Замок открылся.
Марина, затаив дыхание, сняла его и медленно, будто боялась, что из ящика выпрыгнет что-то ужасное, потянула ручку.
Ящик открылся. Внутри лежал беспорядок, контрастирующий со стерильной чистотой столешницы. Пачки старых писем, несколько блокнотов, завалявшиеся украшения, паспорт, несколько разрозненных фотографий. Её вещи. Её старые вещи!
Она с жадностью набросилась на содержимое. Первым делом схватила паспорт. Она лихорадочно раскрыла его на странице с фото. И обмерла.
На неё смотрело лицо незнакомки. Короткие тёмные волосы, уложенные аккуратно, строгое выражение лица, серые глаза. Фотография была настоящей, с печатью. Имя: Марина Сергеевна Орлова. Прописка, серия, номер – всё было на месте. Дата рождения – её дата. Но лицо… это было лицо из зеркала.
Она отшвырнула паспорт, как ошпаренную. Он упал на пол, раскрывшись на странице с штампом о браке. Она схватила первую попавшуюся фотографию. Молодая женщина с тёмными волосами и мужчиной, похожим на молодого Сергея, на каком-то курорте. Она улыбалась. Это была она. Та самая, новая.
Другая фотография – школьный снимок. Девочка-подросток с тёмными косами и серьёзным лицом. Незнакомая девочка. С обратной стороны подпись: «Марина, 8 класс».
Марина сгребла в охапку все бумаги, все фотографии и, спотыкаясь, побежала в гостиную. Она смахнула со стола вазу с искусственными цветами и вывалила на столешницу всё содержимое ящика. Она лихорадочно перебирала бумаги, открывала конверты, смотрела на снимки.
Всё, абсолютно всё подтверждало одну и ту же реальность. Реальность, в которой у неё всегда были тёмные волосы и серые глаза. Диплом об окончании университета – с её именем и фамилией, но с другой, незнакомой фотографией. Трудовая книжка – запись о приёме на работу в издательство «Весна» была, но должность была не «корректор», а «менеджер по рекламе». Письма от подруг, которые она помнила, но в них были упоминания о вещах, которых она не знала, о каких-то людях, которых она не помнила.
Ни одного намёка на светловолосую женщину. Ни одного доказательства её правды.
Она откинулась на спинку стула, обессиленная. Слёзы текли по её лицу, но она их не замечала. В голове была пустота. Полная, оглушительная пустота. Не было больше страха. Не было злости. Было лишь всепоглощающее, леденящее душу отчаяние.
Она была не в себе. В прямом смысле этого слова. Её сознание, её память, её «я» принадлежали одной женщине – той, светловолосой, с голубыми глазами и шрамом на колене. А её тело, её документы, её прошлое, которое было зафиксировано на бумаге, – совершенно другой.
Что это было? Провал в другую вселенную? Галлюцинация, занявшая годы? Или… или её настоящую, ту, светловолосую, стёрли? Стерли её память и вложили в её голову чужую? Записали поверх, как на магнитную ленту? А это тело… оно всегда было таким. Оно всегда принадлежало этой тёмноволосой Марине.
Кто же она тогда? Чей голос звучал в её голове? Чьи воспоминания о первой любви, об университете, о свадьбе с Сергеем она хранила? Они были такими яркими, такими реальными!
Она закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти самый ранний, самый детский образ. Свою кроватку. Плюшевого мишку. Лицо матери, молодой, улыбающейся. Картинка всплыла чётко. Но та молодая женщина… у неё были тёмные волосы, собранные в хвост. Совсем как у нынешней матери. И у девочки в кроватке… у неё тоже были тёмные кудри.
Нет. Нет!
Она с силой тёрла виски, пытаясь выцарапать из глубин памяти другой образ. Другую мать. Светловолосую. Но ничего не выходило. Все воспоминания, стоило к ним прикоснуться, начинали меняться, подстраиваться под новую правду, как хамелеоны. Поездка на велосипеде таяла, превращаясь в падение с яблони. Солнечные блики на светлых волосах тускнели, сменяясь каштановым оттенком.