Был жаркий день московской улицы,
Вальяжно плавился асфальт,
И нехотя, скорей от скуки,
Цеплялся за протектора базальт.
Но вдруг забыл он про машины,
Нашёл иной он перехват:
Бегущей девушки подошвы
К себе приклеить – бег прервать.
А девушка бежала ловко,
Хоть и спортсменкой не была,
От преисполненного долга,
От радости, что жизнь мила.
Шарниры-ноги в такт ходили
И полных ног натяг брючин,
Что аппетиты распаляли
У многих истинных мужчин.
Но ритм и бег задор не усмиряли,
Насколько я заметить смог,
И ткань нескромно раздвигали
Большие губы между ног.
Открытая пузца платформа
Сверкала бликами насквозь,
В центре живота пупка воронка
Алмазной тенью уходила в плоть.
Повыше – буйство всех стихий природы шалых,
Свободных от бюстгальтера грудей.
Я б не сказал, чтоб слишком малых,
А полноты – для глазу чтоб милей.
Вот вы представьте: два арбуза,
Мятущихся как от зверей,
Размах от самого от пуза
И до… почти что до бровей.
Как вверх – волною поднимались,
Не слышен был этот замах,
Как вниз – со шлёпом опускались,
И оставался звон в ушах.
Вот на меня грудь набежала —
Я от испуга стал весь бел.
Спасибо кофточке: сдержала
Напор в немало децибел.
Мне показалось, что случайно
Я схлопочу по самый кон:
Приятно было б сиськой настоящей,
А если там лишь только силикон?
С тех пор всегда, от сна вставая,
Я повторяю как закон:
«Да не страшна мне грудь любая,
А страшен в ней лишь силикон».
Девица фыркнула мне внятно,
Мотнула рыжею копной,
И стало мне совсем понятно,
Что я ничтожство пред красой.
Вот вслед за ней глаза метнулись:
Хоть стой, а хоть и падай ниц:
Спина, сужаясь, упиралась
В фундамент мощных ягодиц.
А там глаза в такой уж плен попали,
Что опуститься вниз нельзя,
И цвет телесный из-под ткани
Превозмогал цвет текстиля.
Мысль объяснить мне всё спешила,
И стал я без подсказки понимать:
Ведь это ж была секс-машина,
А не какая там кровать.
Она умчалась. Я остался,
Как пень, остался не у дел,
Но вы простите меня, люди,
Что пятки я не разглядел.