Падать назад, сидя на стуле и, правда, не больно. Когда—то я прочла об этом в книге Виктора Суворова «Аквариум», но попробовать не решилась. А тут, потянулась за книжкой, стоящей на полке чуть сзади и слева от меня, отклонилась назад вместе со стулом, а в это время ведущая полуденных новостей по телевизору сказала:
– Только что поступило печальное известие. Сегодня утром в своей квартире в Нижнем Новгороде в постели был найден мертвым известный актер, заслуженный артист России Ярослав Солнцев. Ему было 42 года. Ярослав Святославович снялся более чем в двадцати фильмах, в нижегородском «Театре Сатиры и Драмы» им было сыграно более 40 ролей. Причиной смерти врачи называют острую сердечную недостаточность. Смерть, по их мнению, наступила два—три дня назад, более точную информацию дадут эксперты после вскрытия. Идет следствие. Мы приносим глубокие…
Вот тогда я и рухнула, никакой боли не почувствовала и тут же вскочила. Ярик умер! Да этого просто не может быть! Какая еще недостаточность? Неделю назад он сидел на диване в моей гостиной, был абсолютно здоров по причине правильного образа жизни, лихорадочно весел и немного таинственен. Откровенно хвастался тем, что его наконец—то утвердили не на сериальную, а на большую интересную роль в полнометражной исторической драме, строил грандиозные планы. Черт! С чего бы вдруг ему отбывать на небеса? Не верю!
Я потерла затылок, который вдруг отчего—то заныл. Видимо, при падении я все—таки треснулась капустой, как сказала бы моя подруга Полина. Похоже, Суворов был прав не на все сто процентов. Голова слегка гудела. Или это от сногсшибательной, точнее, стулосшибательной новости? Я начала метаться по кабинету, соображая, что необходимо срочно предпринять, когда направление моему движению придал телефонный звонок. Трубка валялась в кресле. Я, конечно же, хотела схватить ее и плюхнуться в кресло, но порядок действий нарушился как—то сам собой: я плюхнулась на мягкое сидение, схватила пачку сигарет с журнального столика, хотела было уже алёкнуть, но все—таки вовремя сообразила, что с сигаретами разговаривать мне еще рано. Выудив из—под пятой точки телефон, я услышала голос Полины:
– Ты уже в курсе? Я столбом!
«Я столбом», в переводе с полинкиного, означает примерно то же, что «я в шоке». Только у нее столбы разделяются по материалам – то прочнее, то помягче. Сейчас она была:
– Железобетонным.
– У меня нет слов, я…
– Онемей на полчаса. Ща приеду.
Короткие гудки подействовали на меня, как гипноз. Я не шелохнулась и не произнесла ни звука до тех пор, пока в дверь не позвонили. Будучи уверена, что это приехала Полина, я двинулась на первый этаж нашего небольшого дома к входной двери. Мой взгляд упал на часы, висевшие в гостиной, а побитый мозг предостерегающе доложил: «Полина не может за пятнадцать минут преодолеть расстояние от центра города до нашего коттеджного поселка в 20 км от Нижнего Новгорода». И тогда, кто за дверью?
– Кто там? – наплевала я на заботу мозга, поворачивая ключ в замке.
– Откройте! Полиция, – ответил молодой мужской голос, а я, собственно, уже открыла и…
Вот теперь голова раскололась, как кокосовый орех в рекламе. Всё! Следующее, что я смогла осознать, это легкие похлопывания по моим щекам и шепот Полины:
– Ну, очнись! Очнись! Голова цела, поверь мне. Открой глазки.
И я открыла глазки. Никогда еще не слышала, чтобы Полина так душевно разговаривала. Ну, разве что со своим котом. Но чтобы с человеком? Двуногие прямоходящие, по мнению Полины, в сюсюканьях не нуждаются. Похоже, она сильно перепугалась за меня. Но что со мной произошло?
– Вы что—нибудь помните? – вежливо осведомился сильно похожий на Антона Павловича Чехова доктор в белом халате.
– Полиция, – прошипела я, хотя мне казалось, что я могу ответить вполне отчетливо.
– Полиция сейчас прибудет, – ласково пояснил «Чехов», – а вы помните, что случилось с вами?
– Полицейские пришли, – чуть бодрее начала я объяснять.
Доктор огляделся по сторонам, а потом ласково погладил меня по руке:
– Их еще нет, но они с минуты на минуту приедут.
Я собрала в кулак всю свою волю и постаралась внятно изложить всё, что помнила:
– Звонок в дверь. Я спросила, кто там. Мне сказали, что полиция. Я открыла дверь и получила по голове, вроде бы дубинкой.
– Знаю я, как ты распахиваешь дверь, – проворчала Полина, – сначала открываешь, а потом спрашиваешь. Голова болит? – осведомилась она уже елейным голоском.
– Что за глупый вопрос, милейшая? – ласково пожурил подругу доктор. – Конечно, болит, и еще пару дней поболит. Судя по всему, тут легкое сотрясение мозга.
– Обоснуйте, доктор, почему легкое, а не средней тяжести? – пришла в себя Полина.
– Сразу, как только я приступил к осмотру пострадавшей, – терпеливо начал объяснять «Чехов», – обратил внимание, что цвет лица у нее нормальный, дыхание ровное, зрачки реагируют на свет, а когда она открыла глаза, то быстро сфокусировала взгляд на моем лице. Голубушка, вас тошнит? – обратился он ко мне.
– Да, вроде, нет, только спать хочется.
– Во—от! – радостно заключил доктор, – это не средняя и, тем более, не тяжелая степень.
– А что же тогда она была без сознания, когда я пришла, и потом еще минут пятнадцать, пока не появились вы и не сделали ей укол? – повысила голос Полина.
– А вы во сне находитесь в полном сознании? – захихикал «Чехов».
– То есть?
– Она спала! – торжествующе припечатал врач.
– Да—да, спала, – пролепетала никем не замеченная доселе медсестра, стоявшая позади дивана.
– Спала! – Полина уперла руки в бока. – Открыла бандитам дверь, получила по кумполу и легла на диван поспать?
– Вот именно, легла на диван, – еще больше развеселился доктор. – Я не первый год работаю в «скорой», всего навидался и могу сделать вывод, что ее слегка оглушили прямо с порога, чтобы она не смогла разглядеть нападавшего, и тут же усыпили. Если учесть, что следов уколов я на теле не обнаружил, значит, преступник усыпил ее хлороформом, уложил на диван и спокойно занялся своим делом, – «Чехов» сделал рукой жест, приглашающий обратить внимание на окружающий мир.
Я последовала его приглашению и чуть опять не уснула. В гостиной все было перевернуто, вещи разбросаны, здесь, явно, что—то искали, причем в большой спешке. Я уже набрала воздуха в грудь, чтобы произнести что—нибудь бесполезное, типа: «Это еще что такое?», когда от входной двери раздались голоса, топот и в гостиную бодрым шагом вошли трое мужчин, один в возрасте и двое помоложе.
– Капитан Ефремов, – высокий молодой блондин в черных ботинках махнул перед носом доктора красной ксивой, – потерпевшую вижу, доктора опознаю. А вы кто? – обратился он к Полине.
– Это я вызвала вас, капитан Хренов! – Полина явно приготовилась к словесному бою, что для нее является делом привычным. Она никогда не отказывает себе в удовольствии пикироваться с кем бы то ни было.
– Моя фамилия Ефремов, а не Хренов, – устало отказался от войны полицейский в штатском, – и я спросил, кто вы, а не что вы сделали.
– Её лучшая подруга, – кивнула в мою сторону недооцененная героиня. – Полина Полева.
– А худшая где? – чуть не зевая, стал озираться по сторонам капитан.
Пока я соображала, о чем это он, Полина все—таки объявила начало военных дествий:
– Ты что, Архилох местный, что ли? – она сделала шаг в сторону Ефремова.
Тот чуть не подпрыгнул от неожиданной атаки:
– Кто лох? Это вы мне?!
– Тебе! – Полина сделал еще один шаг в сторону капитана, и тот машинально отступил.
– Как вы смеете меня оскорблять? Я при исполнении! – теперь Ефремов сделал шаг в сторону Полины, но она не двинулась с места, а лишь снова подбоченилась.
– Кто тебя оскор… собирался …блять? Архилох – древнегреческий сатирический поэт. Знать надо, если умничать на людях собрался! Чего ты тут вместо того, чтобы по горячим следам грабителей искать, шутить вздумал? Подругу ему худшую подавай! Сейчас я самой худшей буду! – Полина пошла на капитана, но тот вдруг весь подобрался, вытянулся и, не сделав ни шагу назад, выкрикнул:
– А почему на ты обращаешься? Мы с тобой на брудершафт не пили!
– Ща валерьянку пить будешь, если не начнешь работать!
– Да ты кто такая, чтобы на меня варежку разевать?
– Мать твоя!
Ефремов как—то нервно и коротко вздохнул, словно захлебнулся.
– И хто? – икнул он.
– Мать твоя. Крестная. Не узнал, что ли, Ефремка? – Полина захохотала и грохнулась в кресло.
Капитан остолбенел и даже забыл моргать. «Байрейтская тишина» повисла, как в конце первой части фортепианного концерта, когда филармонические завсегдатаи еще не начали хлопать, находясь в культурном обомлении, а новички не захлопали, ориентируясь на завсегдатаев.
Короткую «музыкальную» паузу нарушил доктор «Чехов»:
– Я тут все изложил на бумаге и координаты свои оставил, – показал он исписанный листок «соляному столбу» Ефремову. – Мы поедем, у нас вызовов полно.
Не дожидаясь ответа представителя закона, доктор и медсестра пошли к выходу мимо таких же остолбеневших в процессе скандала двух других полицейских чинов. И тут Ефремов отмер:
– Полина! – выдохнул он радостно. – А я только сегодня утром на маминой могилке был и вспоминал, как крестили меня… Сегодня семь лет, как мама умерла.
Напряжение спало. Оперативники у дверей зашаркали, закашляли.
– Ну, давай, распорядись тут своими подчиненными, а я чай сделаю, и поболтаем, – вполне миролюбиво приказала Полина и двинулась на кухню. – И ты вставай! – досталось полприказа мне. – Нечего спящую красавицу изображать.
– Ни—ни—ни! – закричал от двери доктор «Чехов», – три дня строгого постельного режима. Я там все рекомендации написал. Прочтите, пожалуйста, непременно прочтите!
– Ладно, – разрешила Полина, – пусть валяется, ща вокруг нее пикник устроим.
Пока оперативники занимались осмотром, поиском отпечатков пальцев и прочей разной своей работой, Полина и капитан Ефрем Ефремов, устроившись с чаем около меня, предавались своим воспоминаниям. Поскольку у меня кружилась голова и периодически хотелось срочно заснуть, в этом милом ворковании я не участвовала, однако, из их речей кое—что уяснила. Оказывается, старший брат Полины (а он старше нее аж на десять лет) – важный полицейский чин Павел Павлович Полев – когда—то учился в юридическом институте вместе с мамой Ефрема – Ниной, знал ее мужа Сергея, студента параллельной группы, и часто захаживал в гости к Ефремовым. Через пять лет после рождения Ефрема у Нины умерла мама, еще через год с небольшим умер папа, вскоре покинул этот мир и ее брат. А пока она предавалась делам скорбным, Сергей, не слишком друживший с родственниками жены, а потому не особо их оплакивающий, нашел утешение своим слабым печалям на стороне. Возможно, сей адюльтер остался бы незамеченным Ниной, но капитан Ефремов—старший трагически погиб, исполняя служебный долг. Так было написано в некрологе, о чем позаботился Павел Полев, думая не столько о светлой памяти Сергея, сколько о дальнейшей жизни Нины. Однако, мир не без «добрых» людей, и ровно на девятый день после смерти мужа Нина узнала, что он был убит ударом тупого предмета по затылочной части головы не преступником, которого пытался задержать в квартире—притоне, а внезапно вернувшимся с рыбалки мужем любовницы. Причем, Ефремов—старший не гнался за рогоносцем, а, как раз наоборот, убегал от него, и был настигнут рыболовным ящиком на лестничной клетке, где моментально и скончался, будучи абсолютно голым. История умалчивает, что в дальнейшем стало с любовницей Сергея, а вот обманутому мужу капитально не повезло – ему—таки припаяли нападение на сотрудника при исполнении, правда, в состоянии аффекта, и дали три года общего режима.
Узнав всю правду, Нина не впала в депрессию, не стала истерить, а пошла в церковь, где задала батюшке один вопрос: «За что мне все это?» На что молодой, но очень тучный служитель, тяжело вздыхая, начал отвечать так: «Не правильно ставишь вопрос, матушка! Не „за что?“, а „для чего?“ Вот послушай, что я тебе расскажу». Нина стала слушать.
Работая юристом на большом предприятии, она никогда даже речи не заводила ни о боге, ни о церкви, ни о смысле жизни, и вдруг все разговоры Нины стали вертеться вокруг грехов, покаяния, смирения и прочего. Она стала истово соблюдать посты, исповедоваться и причащаться, а вскоре потащила уже большого Ефрема креститься. Мальчишке было десять лет, он пытался как—то возражать матери, мол, свобода выбора и все такое. Но Павел Полев, который в трудную минуту не бросил Нину, хотя общаться с ней с каждым днем ему становилось все тяжелее, сказал парнишке: «Ну, уступи матери, а то совсем изведется. Она же таким образом пытается тебя защитить, покрестишься и будешь, вроде как, под защитой Христа». И Ефрем согласился.
К тому времени Нина, и раньше не имевшая большого количества подруг, осталась совсем одна, поэтому в крестные отцы позвала Павла, который, конечно же, не мог ей отказать, а вот крестной матерью позвать оказалось некого. Можно было бы и без нее, но Нина боялась, что если все будет не «как надо», то и жизнь пойдет не как надо. Тогда Павел предложил кандидатуру Полины. Та долго не сопротивлялась. Несмотря на свой воинственный нрав, Полина отличается еще и повышенной потребностью помогать людям. Так она, будучи старше Ефрема всего на восемь лет, стала его крестной матерью.
Общались Полевы и Ефремовы редко, в Новый Год, Пасху, да дни рождения. С Ниной стало совсем не о чем говорить, кроме житий святых, да прочих церковных премудростей. Она ушла с работы, стала служить при храме, денег в доме постоянно не хватало, но это Нину даже радовало, материальная бедность – не порок, порок – бедность духовная. А потому Ефрем, чтобы купить себе единственные джинсы, т.к. он рос, и брюки становились малы быстрее, чем успевали порваться, уже в четырнадцать лет начал подрабатывать расклейщиком объявлений, курьером, почтальоном. Отслужив в армии, куда посылки отправлял ему Павел, Ефрем поступил на юридический факультет университета, стал снова подрабатывать и категорически запретил Павлу оказывать ему даже самую малую материальную помощь. Нина совсем перестала звонить Полевым, Ефрем поздравлял их с праздниками, и более тесного общения между этими двумя семьями уже не происходило.
После окончания вуза Ефрем пошел работать в милицию. Нина же, по—прежнему, дни и ночи проводила в храме. А потом как—то очень быстро «сгорела» от пневмонии. Причем, врачи больницы, куда ее привезла «скорая помощь», давали хорошие прогнозы на выздоровление, но Нина твердила, что ей пора уходить, и через неделю, действительно, ушла в мир иной тихо во сне. На похоронах народу было мало: Ефрем, Павел, Полина да несколько церковных тетушек. Сын унаследовал необщительность матери, и его друзей на скорбной церемонии не наблюдалось. А после сорокового дня Ефрем и вовсе укатил в командировку в горячую точку, и Полевы совсем потеряли его из вида. Правда, по своим служебным каналам Павел все—таки наводил иногда справки и знал только, что Ефремов—младший жив. Когда же тот вернулся в Нижний Новгород, то почему—то не позвонил Полевым, а они решили не лезть к парню в душу. Знают, мол, что жив—здоров, работает в системе, и хорошо. Таким образом, после похорон Нины они не виделись уже семь лет.
– Ну, видишь, как жизнь сводит, – разулыбалась Полина и продолжила в своей привычной манере, – всех пердюшек вместе сводит!
– Кого? – напугался Ефрем.
Полина захохотала, и мне пришлось разлепить веки и губы, дабы перевести речь Полины на русский народный язык. Уж я—то знаю, что она редко когда сама «опуститься» до разъяснений:
– Perdue, по—французски, «потерянный», значит, пердюшки, по—Полине, – потеряшки. Вы долго не виделись – потеряли друг друга, а теперь нашли на мою голову, причем, буквально.
– А—а, – с облегчением выдохнул Ефрем. – А я уж и забыл манеру общения Поли.
– Привыкнешь снова, пердюшка, – совсем развеселилась подруга, – я вот сейчас Павлу позвоню…
– Кхе—кхе, – раздалось за моей головой. – Мы закончили.
– Результаты? – потребовал Ефремов, став вдруг важным.
– А никаких! – весело отозвался тот опер, что был постарше. – Ни пальчиков, ни волос, ни ниточки. Работали в перчатках. Прошерстили весь дом. Такой бардак, – страж порядка склонился надо мной и тихо добавил, – у вас, мадам, теперь почти во всем доме бардак.
– Мама… – я в ужасе закрыла глаза.
– Чего искали, можете предположить? – спросил меня Ефремов.
– Понятия не имею!
– Цацки в двух шкатулках лежат, но все ли – проверьте сами, – подал голос второй оперативник. – Комп и ноутбук на месте, деньги в размере двадцать двух тысяч рублей в коробке на столе в той комнате на втором этаже, где…
– В Степиной, – еле слышно прошептала я, вспомнив, что мой муж Степан вчера, перед отъездом в командировку в США, предупредил меня о нахождении в доме «налички», зная, что я стараюсь пользоваться карточкой.
– Короче, на первый взгляд, все ценное не тронуто. Тогда что искали? – не унимался тот, что постарше.
– Не знаю, – попыталась я помотать головой и ощутила резкую боль в затылке. – А почему вы говорите о бандитах во множественном числе? Я мельком успела увидеть только одного.
– Простая логика, мадам, – принялся объяснять молодой опер. – С момента звонка Полины вам и до ее приезда сюда прошло всего двадцать пять минут. Три помещения на первом этаже они успели обшарить, а вот на втором – только два из пяти, до мансарды дело вообще не дошло. Одному человеку даже быстро столько, сколько успели эти ворюги, не прошерстить. Так что, их было минимум двое.
– И что, эти уроды не оставили ни одного следа обуви? С утра дождик крапал, с улицы должны были что—то натащить! – Полина опять стала грозной.
– Может, сначала и натащили, – вздохнул Ефрем, – но потом свою грязь по их следам накидали доктор Чехов и медсестра. А потом, сейчас преступник умный пошел, с бахилами на ногах в дома ломятся.
– Вы тоже заметили, что доктор на Чехова похож? – попыталась я улыбнуться.
– На кого?
– На Антона Павловича Чехова, – любезно разжевала я капитану, – русского писателя—классика.
– Мне все равно, на кого он похож, – Ефремов показал мне листок, оставленный доктором, – но здесь он оставил свои координаты, в которых сказано, что он Антон Павлович Чехов, а медсестра – Лидия Алексеевна Авилова…
– Это они напали на Соню! – заорала вдруг Полина.
Кстати, забыла представиться – Соня, по паспорту, Софья Николаевна Соловьева – это и есть я.
– С чего ты взяла? – искренне удивился Ефремов.
– Антон Павлович Чехов? Врач? А, может, он еще и рассказы пописывает на досуге?
– Мало ли, какие совпадения бывают, – отмахнулся от нее капитан. – У нас тут огнестрел был года два назад, так уголовника Сашу Пушкина застрелил другой уголовник Жора Дантес. Правда, Пушкина в данном случае звали Сан Санычем, а Дантеса – Геогрием Ивановичем Дантистовым, по кличке Дантес. И представляете, полаялись из—за бабы по имени Наталья, а вот у нее фамилия была, сейчас—сейчас вспомню…
– А Лидия Алексеевна Авилова?! – вскипела подруга.
– И что? Не Ольга же Книппер! – подала я голос.
– Молчи, ушибленная на всю голову! – Полина крикнула так близко от моего уха, что я опять зажмурилась от боли. – Биографии классиков надо знать! Авилова была детской писательницей и, кроме того, то ли сочиняла, то ли правду писала, что была Единственной – именно с большой буквы – любовью Чехова.
– Это ты у нас ходячая энциклопедия, – попытался заступиться за меня Ефремов, – а мы, простые труженики…
– Не может быть такого совпадения! – Полина грохнула кулаком по чайному столику у дивана, и чашки тут же откликнулись звоном. – Когда вы шли сюда, машину «скорой помощи» видели?
– Н—нет, – помотал головой капитан.
– А я что говорю! – обрадовалась Полина. – Звони немедленно по указанному в бумажке номеру.
Ефремов выудил из кармана мобильник и начал тыкать пальцем в сенсорный экран. Через тридцать секунд он тихо объявил:
– Абонент вне зоны доступа.