Круглый стол имел вращающуюся середину, которая была заставлена всевозможной снедью. При виде дворцового изобилия у Светлова заурчало в животе, и это была та физиологическая реакция, которую он не умел контролировать. От чиханья или кашля он мог легко удержаться, умел не пустить ветры в приличном обществе. Но вот брюхо по какой-то причине обладало собственной волей. Чтобы отвлечься он стал описывать блюда, как энциклопедист, ориентируясь не на запах или недостижимый вкус, а на рассказы князя и журнальные статьи о традиционной кремлевской кулинарии и сервировке, которые не менялись веками.
Оленина (из того оленя, что в русских княжествах называют северным, а в Америке карибу) тушеная с кореньями и черемшой была выложена горкой и парила на круглом блюде среднего размера; на блюде побольше лежал поросенок с хрустящей корочкой, а к нему под бочок навалена рассыпчатая гречневая каша с жаренными белыми грибами и сладким луком (белые ещё не пошли, но княжеские повара использовали запасы сушеных, долго вымачивая их в молоке); на широких досках частично прикрытые рушниками лежали горки сочных эчпочмаков, кулебяк и пирогов; крупно нарубленная зелень занимала салатник, рядом выстроились пять соусниц одна другой меньше с разнообразным дрессингом. Четыре вазы с фруктами и виноградом стояли ближе к краям, а посреди стола на длинном блюде лежал отварной осётр, который точно кулинарный флагман плыл среди лимонных кружков и россыпи зелени.
Сам князь, игнорируя великолепие, обходился малым. Перед ним стояла глубокая чашка с луковым супом, в котором плавали поджаренные сухарики. Впрочем, едва Светлов вошел, Константин есть перестал. Отложил золочёную ложечку, вытер салфеткой рот и густую растительность вокруг него. Светлов отметил, что оброс тот за последние годы изрядно, что было не удивительно – правящие князя всегда отращивали усы и бороду, даже если не носили их будучи просто членами фамилии. Традиция!
– Ну, здравствуй, Полковник, – сказал Константин. – Присаживайся, покушай со мной. Если голоден.
– Я как раз собирался перекусить в Обжорном ряду, но твои нукеры не допустили.
Светлов не долго размышлял, проявить ли ему твердость духа, смущая князя и впредь утробным урчанием, или сдаться на милость государя. В конце концов, он решил, что сейчас не время для фронды, да и не место.
Он уселся на единственное наличное кресло помимо того, что было под задом князя, но игнорируя роскошь, ограничился кулебякой, ибо таков был его первоначальный план, когда он направлялся на Ветошный рынок. Кроме того, кулебяка не требовала манипуляций с посудой, а единственный слуга не спешил ему услужить.
– Мы не виделись… сколько? – произнёс Константин. – Пятнадцать лет?
– И ты вдруг решил перекинуться парой словечек. Как мило.
Подумав, он отщипнул от грозди виноградину и бросил её в рот.
– А ты предпочитаешь ещё пятнадцать лет не разговаривать?
– Мы расстались не по моей вине. Ты уселся на трон, а я остался там, где мы находились раньше.
– Трон всегда маячил на моем горизонте, – пожал Константин плечами. – Даже если я предпочитал игнорировать этот факт по молодости.
На самом деле великокняжеский трон на его горизонте маячил только гипотетически. Старый товарищ вовсе не планировал усаживаться на него и становиться Константином Девятым. В противном случае он поступил бы в военное училище, как все прямые наследники, а не в технический институт. Жуткая катастрофа с пожаром в старом летнем дворце на Суре продвинула его с пятого места в династической очереди на первое, сделав князем Городецким. Ну а там оставалось совсем недолго до смерти старого и больного дядюшки Дмитрия.
Наверное ему пришлось нелегко, вникать в государственные дела в пожарном порядке, но, с другой стороны, он вполне мог отказаться в пользу кузена Бориса.
Не отказался. Принял вызов, но потерял старых друзей.
– Дело не в том, что ты занял трон, – сказал Светлов. – Ты мог бы реализовать хотя бы часть из того, чем увлекался в юности, раз уж тебе выдалась возможность оказаться у руля государства. Но ты предпочёл следовать традиции и укрыться в этом затхлом фамильном склепе.
– Так себе метафора, – усмехнулся князь. – Но ты ведь тоже отказался от политики. Увлекся контрабандой, торговле оружием. А мог бы принести пользу обществу. Нашим социал-демократам не помешал бы хороший лидер. Они скучны, как книги, что пишут их немецкие идеологи.
– Наши партии могут выдвигать кандидатов только в городские советы. Невелика политика обсуждать по полгода строительство фонтана. Тебе давно стоило бы учредить палату общин.
– Я не доверяю бюргерам, – бросил князь.
Он замолчал, задумался, и Светлов использовал паузу, чтобы немного подкрепиться, потому что кулебяка, похоже, уже переварилась в желудке. Он нажал на рычажок возле ножки, центральная часть стола повернулась и тушеная оленина с кореньями оказалась как раз напротив него.
К ней Светлов добавил немного зелени, полив её татарским соусом. Подумав, налил себе бокал красного вина.
– Я слышал, ты был на похоронах Бакунина? – спросил Константин, очнувшись от раздумий.
– Был, но с живым попрощаться не успел. Хотя в Европе всё рядом, но до Берна не так-то просто добраться. Мне сообщили о том, что старик слёг, когда я… – он вспомнил с кем говорит и осекся. – Неважно.
– Майское восстание, – вспомнил князь. – Дрезден.
– Да.
Они вместе учились в Кулибинском институте и вместе отправились по студенческому обмену в Дрезденский технический университет. Там и встретили Бакунина, который навещал философский кружок. Тверянин Светлова увлёк. Он даже стал курить сигары, потому что сигары курил Бакунин. Он видел его на баррикадах, был впечатлён его неиссякаемой энергией, мощью, способностью найти ответ на любой вопрос. Он, слушатель факультета теплотехники невольно сравнивал Бакунина с паровым котлом, питающим энергией массы, приводящим в движение механизмы революции.
– Вовсе не моё нынешнее положение и не поражение восстания отвратило меня от революции, – после ещё одной паузы сказал Константин. – Бюргеры! Ты помнишь, как бюргерство размазывало Бакунина после провала? Те, которые вчера кричали «ура» на следующий день после наступления реакции смешивали его с грязью. Ползали в грязи точно черви, вымаливая прощение у победителей. Они писали доносы, плевались вслед бывшим вождям, всячески угождали властям и пришлой австрийской армии. Уже тогда я понял, что делать для них революцию было ошибкой.
– Христа тоже распяли, но это послужило только на пользу церкви.
– Возможно, – согласился князь. – Мне это тоже послужило на пользу. Стало добрым уроком. Прививкой от республиканских убеждений. Неизвестно каких глупостей я наделал бы, если бы унаследовал трон с прежними убеждениями. Отдал бы власть торговцам, лавочникам? Но нет. Более мещане не вызывают моего доверия. Они переменчивы и легко жертвуют честью, когда приходится выбирать между ней и собственностью. Они говорят о республике и вонзают нож в спину тем, кто пытается её учредить. Я не хотел бы вручать судьбы страны в столь ненадёжные руки.
– Не нравится буржуазия, сделай ставку на пролетариев, – посоветовал Светлов.
– Шутишь?
– Отнюдь. Ты видел, как живут рабочие в Сормово? Нищета, грязь, преступность. А ведь на них зиждется богатство страны. Дай им больше свободы, достойный уровень жизни и ты получишь отменный народ.
– Я получу революцию. Ещё более непредсказуемую, чем буржуазная. Мысль о бунте не закрадывается в голову, когда там всё занято одной лишь думой о хлебе насущном. Но стоит наполнить брюхо, получить пару свободных часов и мысль пробуждается. И что там возникнет, я предсказать не берусь. Ни Робеспьер, ни Бакунин, ни мы с тобой за паровым молотом не стояли.
– Ты изменился больше, чем я предполагал.
Светлов и правда расстроился. Он конечно не ожидал, что Константин устроит из княжества коммуну или что-то подобное. Но тот не сделал вообще ничего.
– Тем не менее, мне дорога наша дружба, – сказал князь. – Знаешь, Вяземский давно пытался получить санкцию на твой арест.
– Не удивлен.
– Я запретил ему заниматься фальсификациями и устраивать провокации. Правда обещал, что если он докопается до подлинных преступлений, то сможет посадить тебя и не услышит от меня возражений.
– Мне следовало поступить точно так же?
– В смысле?
– Собрать всех местных революционеров и объявить: ничего, мол, личного. Пусть князь и стоял с Бакуниным на баррикадах, но если будет покрывать кровопийц, то достоин покушения – идите и взрывайте…
Князь рассмеялся.
– Ты же бросил революцию. Мне докладывали.
– Я бы мог сделать исключение.
Константин поднял руку, подозвал жестом слугу и шепнул ему что-то на ухо. Тот поклонился и вышел за дверь. Князь налил себе вина из графина, пригубил, кивнул с одобрением.
– Вяземский доложил, что ты пытался купить билет в Чумикан, – сменил он тему.
– Лихо работает.
– Не жалуюсь. Так вот, все билеты на месяц вперёд выкуплены канцелярией и департаментами.
– Ты так не хочешь, чтобы я уезжал на Дальний Восток что будешь пускать пустыми курьерские поезда?
– Пф. Не думай о себе слишком много. Мы проводим конференцию, ты разве не слышал?
– С весны только об этом и слышу.
– Она будет у чёрта на куличиках. И добираться туда большинству делегаций предстоит курьерским маршрутом. Нашим или новгородским. Ну, может кто-то через Китай поедет или через Панаму, не знаю.
Он сделал ещё несколько глотков вина и продолжил:
– Дело важное, международного уровня. И в связи с этим мне нужна твоя помощь.
Светлов чуть эчпочмаком не подавился.
– Моя помощь? – он запил застрявший кусок. – Не говоря уж о том, что мне претит сотрудничество с властью, ума не приложу, какая от меня может быть польза?
– Я бы не стал тебе предлагать ничего такого, что может задеть честь.
– Сам факт сотрудничества с властью…
Князь остановил его жестом.
– У тебя острый ум, – сказал он. – Не спорь, я знаю о чем говорю. А мне требуется независимый взгляд. Непредвзятый. Взгляд человека, который не связан с интригами департаментов, канцелярии, двора, но вместе с тем человека, которому я доверяю. Тем более, что ты разбираешься в технике.
– А техника тут причем?
– Сибирский транзит, который будет главной темой конференции вопрос не только юридический и коммерческий, но прежде всего технический. От его аспектов зависит, какой именно маршрут брать за основу. Новгородцы предлагают свои варианты, мы свои, у рязанцев тоже имеются соображения. А вложить средства лучше в какой-то один. Тут как с Суэцким каналом или с Панамским. Нельзя наделать несколько штук.
– Поэтому ни Панамский, ни Никаруганский каналы так и не построили.
– Тем больше причин договориться. Но вокруг выбора маршрута завязалось множество интриг. Финансы. Промышленность. Подряды. Налоги и сборы. Сам должен понимать. Поэтому-то мне и нужно непредвзятое мнение.
Князь отодвинул вазу с фруктами и, положив на её место стопку бумаг, нажал рычажок. Стопка появилась перед Светловым. Поверх прочих бумаг лежала книжка НПС с бронью места на завтрашний курьерский поезд.
– Мелкие клерки уже на месте, готовят техническую часть, те что поважнее будут заняты договором, они выдвигаются сейчас. Затем поедут главы департаментов, журналисты. Сам я, как и другие первые лица, подъеду уже к самому подписанию. Успеем с тобой переговорить, если согласишься. А вдруг что-то срочное всплывет, сообщишь по телеграфу.
– Хорошо.
– Так ты согласен? – удивился князь. – Честно говоря думал, придется долго тебя уговаривать. Прикидывал, чем подкупить можно…
– Или пригрозить.
– Или так.
– Я поеду. Но ты выдашь мне грамоту о содействии. Для департамента путей сообщения, почты, связи, таможни. В том числе разрешение на передачу шифрованных сообщений. И чтобы ни Вяземский ни Алтуфьев не совали нос в мои дела.
– Грамота лежит сразу под материалами дела, – князь усмехнулся. – И не опасайся Вяземского. Он сам тебя предложил, как независимого эксперта, так что с его парнями проблем не возникнет. Но с Алтуфьевым будет сложнее. Прикрыть тебя от него, означает растрезвонить на весь свет, что ты отправляешься не сам по себе.
– А я отправляюсь как кто?
– Там среди бумаг аккредитация на конференцию от журнала «Стандарт». Поедешь как очеркист.
– «Стандарт»? – Светлов не столько удивился сколько смутился.
– А ты от «Вестника» хотел бы поехать? Брось, так у тебя будет больше времени. Охранную грамоту можешь использовать свободно. Мы иногда даём такие и другим журналистам. С прессой нужно дружить.
– Но Алтуфьев подозревает меня в причастности к убийству.
– Он предъявил обвинение?
– Нет. Но подозревает.
– Выкрутишься.
***
Ему следовало бы отоспаться, чтобы обдумать события последних суток на свежую голову, но неожиданное предложение князя потребовало срочных действий и прежде всего предупреждения своих людей на местах.
Восточная телеграфная башня стояла на Панских Буграх, рядом с Сенной площадью. Светлов добрался до неё на паровике, что ходил по Жуковской улице от Кремля до Казанской заставы.
Из-за грядущей ярмарки всё и здесь стояло вверх дном. Приказчики запрашивали сведения о движении грузов, выясняли где и что потерялось, отчитывались о прибытии; другие утрясали финансовые вопросы, интересовались котировками, ценами. В главном зале, что занимал половину цокольного этажа башни яблоку негде было упасть. Народ толпился перед столами с бланками отправлений, выстаивал в двух очередях – к окошкам обычных и срочных отправлений, а приезжие ожидали сообщений у окна «до востребования». Очереди были общими для всех сословий, лишь для княжеских фельдъегерей имелась особая дверца.
Толкотни добавляли курьеры, которые пользовались ещё одной служебной дверью. С восточной башни начиналась Сибирская линия телеграфа, но от Нижнего выходили ещё две – Суздальская (с Башней на Гребешке) и Казанская (с башней на Тёплой горе). Между собой с помощью света башни не сообщались, а для транзитных телеграмм по городу бегали курьерские паровики, перевозящие карточки отправлений.
Светлов заполнил бланк, используя шифр и смог уложиться в тридцать пять знаков с пробелами. Вообще-то оправлять шифровки частным лицам запрещалось и обычно он использовал кодовые сообщения, вроде «Тётушка тяжело больна». Но на это раз у него был карт-бланш от Великого князя, а шифр позволил сократить сообщение до минимума.
Стоя в очереди, Светлов подумал, что многолетняя битва за пропускную способность телеграфных линий достойна отдельного очерка в каком-нибудь популярном издании, вроде «Науки и техники».
Дальнеизвещающая машина (известная больше, как семафор или оптический телеграф) перестраивалась несколько раз. Поначалу в качестве источника использовали собранный линзами и зеркалами свет солнца, но позже башни оснастили фонарями Кулибина с быстрыми шторками. Сообщения стали передавать международным кодом Альфреда Вейла: короткими, длинными и очень длинными вспышками света.
Чтобы увеличить пропускную способность код радикально переработали. Длину поставили в зависимость от частоты употребления букв. По этому пути, впрочем, пошли многие страны, что вызвало необходимость перекодировки сообщений на границах, так как частотность букв в разных языках была разная, да и сами алфавиты различались. Кстати, в плане алфавита нижегородская реформа орфографии (когда из употребления выбросили добрую дюжину букв, а «Еръ» перестали ставить в конце слов) сыграла местным телеграфистам на руку. На знаках экономили, где только могли.
Предложения быстро стали лаконичными и даже лапидарными. Затем взялись за слова. Их сокращали уверенной рукой мясника, разделывающего тушу. Выбрасывались гласные буквы, окончания, суффиксы, отчего записи стали напоминать старинные рукописные тексты или даже древние надписи на монетах с несовершенной чеканкой.
Была составлена и выпущена книга общедоступных кодов, где «СП4» означало «срочно приезжай», а «СП9» всего лишь «сортовой пиломатериал». Адреса сокращали тоже. Появились трёхбуквенные коды городов и пятизначные коды адресов в каждом городе. Имя адресата часто заменяли инициалами.
Чем короче становились коды, тем большее значение имела случайная ошибка, нередко возникала путаница. Но скорость передачи была важнее.
Однако количество посланий росло с каждым годом и в конце концов кто-то предложил ставить на фонари цветные фильтры. Так что теперь каждая дальнеизвещающая линия имела по два цветовых канала – зеленый и оранжевый. Это не только увеличивало пропускную способность, но и позволяло разделять при необходимости линии без сортировочного узла.
***
Перед тем как покинуть башню, Светлов набросал на стандартном бланке записку и подозвал одного из мальчишек, что подрабатывали доставкой телеграмм.
– Найдёшь на ярмарке купца Гладышева на складе за пестрядильными рядами. Вручишь записку ему лично. Вот тебе два пятака на паровики и пятиалтынный за работу. Столько же получишь от купца. Ответа не нужно.
Мальчишка умчался. Большего, чем он сделал, Светлов сделать сегодня уже не мог. Теперь спать! Он взял извозчика и добрался до своей квартиры на Варварке.
Его семье принадлежала половина двухэтажного дома недалеко от Острожной площади. Но из его родственников в Нижнем никто не жил, предпочитая фамильные особняки в Городце и имение на Суре. Так что полдома ему с радостью уступили, еще когда он поступал студентом на первый курс. Уступили с тем, однако, условием, что содержать недвижимость он будет на свой счёт. А он, сдав две квартиры внаём, заселился в третьей, небольшой, но имеющей гостиную с прихожей и кухонкой на первом этаже и спальню с ванной комнатой на втором. Поскольку жил он преимущественно один, а прислугу не держал из принципа, то за квартирой ухаживал сам, а когда уезжал надолго, отдавал ключи дворнику, с тем чтобы его сестра присматривала за хозяйством.
Он хотел завалиться, как есть, в одежде. Но всё же пересилил себя и принял ванну. Неизвестно, когда ещё представится случай.
***
Четырех часов вполне хватило, чтобы восстановить силы. До захода солнца оставалась уйма времени. Впереди был целый вечер и вся ночь, за которую ему предстояло без шума переправить винтовки на станцию, сдать в камеру хранения, чтобы утром спокойно оформить багаж.
Светлов поджарил кофейные зерна до цвета молодой сосновой коры, смолол их в меленке, засыпал в джезву, залил водой и поставил на спиртовку.
Пока кофе готовился, он всё время поглядывал то на часы, то на улицу. Увидев в разносчика газет, окликнул мальчишку и прямо через окно купил вечерний выпуск «Нижегородского вестника» и последний номер «Стандарта». Оба издания Светлов пролистал за кофе и сигарой.
Журнал понадобился ему чтобы сориентироваться, кого он якобы представляет. До сих пор Светлов не брал «Стандарт» в руки, ограничивая знакомство лицезрением яркой обложки с рисунками женских силуэтов, домашней утвари и неизменным «полезным советом недели» в красивой рамочке. В целом его ожидания подтвердились. Страницы были заполнены всевозможными житейскими премудростями, рецептами заготовок на зиму, обзорами мещанских новинок, новостями моды из Парижа, Каунаса и Новгорода. Часть занимали объявления и адвертисменты.
Одна из статей была посвящена женским шляпкам, другая давала обзор магазинов колониальных товаров на Покровке, Ильинке и Рождественской улице, третья рассказывала о крупном, но срочном заказе, который выполняла мастерская по пошиву одежды господина Дидриха. Заказ выполнялся к традиционному маскараду в главном ярмарочном здании и заключался в изготовлении сорока коротких плащей в стиле гвардейцев Ришелье («Ярко-красное сукно, окрашенное лучшей дербентской мареной, окантовка из жёлтой замши, вышитые на спине золотой нитью кресты с тремя зубцами на каждом конце» – описывал корреспондент увиденный образец).
Светлов фыркнул. Как и всякий дворянин, он в юности изучал историю униформы. На плащах гвардейцев следовало изображать обычные кресты безо всяких там зубцов. Но художники, оформляющие романы Александра Дюма, костюмеры в театрах всякий раз добавляли вычурные детали. В результате военная форма превратилась в какой-то придворный наряд. С другой стороны, маскарад есть маскарад, и удивляться стоило лишь количеству заказанных плащей. Наверняка, какие-нибудь господа гвардейцы или егеря решили завалиться на мероприятие всей ротой.
Последняя четверть журнала посвящалась домашнему чтению, в том числе включающему описания путешествий, что примирило Светлова со статусом корреспондента.
«Нижегородский вестник» он купил с другой целью. Заметку о происшествии в театральном буфете газета поместила на третьей полосе. К сожалению, помимо капитана Алтуфьева, там фигурировало и его имя, как главного свидетеля и более других потерпевшего (не считая самого покойника). Кстати, с покойником, как Светлов и предполагал, журналисты разобрались гораздо быстрее полиции.
Звали его клиента Мохнашка (а не Мохнатый, как утверждал перепуганный Гладышев), это была хоть и редкая, но фамилия, а не прозвище. Прибыл бедолага в Нижний Новгород из небольшой колонии Святителя Дионисия в устье реки Стикин, где проживал последние десять-пятнадцать лет. Колонию, а вернее факторию, основали выходцы из нескольких сибирских поселений, как нижегородских, так и новгородских, главным образом охотники за пушниной. Но после того, как на реке несколько лет назад обнаружились золотые россыпи, население Дионисия значительно выросло за счет орегонцев, калифорнийцев и жителей других соседних колоний. Рост населения вызвал необходимость создания органов самоуправления. До поры оставался открытым лишь вопрос, под чью юрисдикцию отойдет Дионисий. Северо-западное побережье в политическом смысле выглядело как лоскутное одеяло. Испанцы, англичане, североамериканцы, новгородцы, нижегородцы и даже немцы перемешались на узкой полоске земли так, что ни флоты, ни экспедиционные силы не смогли бы их безболезненно разделить. Как только одна из стран начинала зарываться, остальные создавали ситуативный союз и умник отступал. Поэтому колонии существовали фактически как независимые территории, но при обустройстве и росте населения всегда уходили под юрисдикцию той или иной страны, решая этот вопрос вечевым способом или силовой стычкой различных партий.
С найденным на Стикине золотом журналисты и связывали убийство. Дескать покойник мог привезти на ярмарку крупную сумму и выдать себя преступникам тем, что интересовался золотодобывающим оборудованием, как то бутары, кулибинки, грохоты, промывочные машины и современные паровые драги.
Версия эта никуда не годилась, хотя бы потому, что ничего из перечисленного в Нижнем не производили. Отсюда везли только машины и точные инструменты, а котлы и прочее железо делали на Урале или на Алтае. Кое-что для Витимских и Олёкминских приисков можно было найти в Иркутске. Откуда, кстати, и переть такую тяжесть оказалось бы сподручнее. А Кулибинки так и вовсе проще было изготовить на месте.
Тем не менее газетная заметка оказалась весьма полезной, потому что подтвердила импровизированную версию Светлова. Журналист раскопал, что убитый принадлежал к довольно широкому движению «Граница по Большому Водоразделу», которое призывало ограничить экспансию США и Канады на тихоокеанское побережье. В эту схему вполне укладывалась идея снабдить индейцев Равнин и Большого Бассейна винтовками, тем самым усилив буферную зону между относительно слабыми северо-западными колониями и продвижением развитых стран с востока.
Светлов допил кофе и вытащил из кладовки свой любимый и потому изрядно потертый дорожный кофр от Луи Виттона. Он был достаточно компактен, чтобы можно было нести одному, и в то же время вместителен. В кофре имелось множество отсеков и полезных приспособлений, а главное – потайные отделения для ценных бумаг и оружия. Причем оружие можно было достать не раскрывая кофра – через особое окошко, что открывалось, если сдавить два потайных рычажка.
Он выложил на кровать стопкой носовые платки, кальсоны, пару простых рубах, носки как вязанные, так и простые, и портянки (два куска фланели) на всякий непредвиденный случай. Рядом аккуратно разложил сорочки, брюки, визитку, два сюртука и фрак (он мог пригодиться на конференции, если там будут проводить какие-нибудь торжества). В кофре уже лежали его всегдашние спутники – макинтош, голландский баньян, норвежский свитер.
Доставая вещь за вещью, Светлов прикидывал, что может понадобиться в конкретных широтах и местах в данное время года? Выходило, что за исключением меховой шапки, парки и унт, ему может пригодиться всё. Гора одежды постепенно росла. сапоги, горные ботинки, шляпа с широкими полями, кепи. Он вдруг подумал, что так и не прикупил цилиндр, а поэтому с легким сердцем отложил в сторону и фрак.
– Берите с собой в два раза меньше вещей и в два раза больше денег, – припомнил Светлов американскую поговорку и решил, что частью вещей придется пожертвовать, а при необходимости разжиться ими в пути.
Сняв с пояса ключ, он открыл оружейный шкаф. Здесь разместились четыре ружья, штуцер, и револьвер, несколько ножей, а также всевозможные ремни, бандольеры, патронташи и кобуры. На верхней полке стояли жестянки с черным и бездымным порохом, коробки с гильзами, капсюлями, унитарными патронами, набор для чистки и мелкого ремонта оружия.
Тяжелый «Зауэр» он сразу решил оставить дома. Как и павловские гладкоствольные ружья. Не на охоту собрался, не на светскую прогулку на заволжские заливные луга. А вот шестизарядный револьвер Модель 3 от Смита и Вессона – то, что надо. Тяжеловат, чтобы таскать его повседневно, но в дорогу лучшего спутника не найти. Впрочем и бельгийский «Галан-Беби», что всё ещё лежал в кармане сюртука, стоит прихватить тоже.
Светлов выгреб с верхней полки коробки с боеприпасами, часть патронов сорок четвертого калибра сразу же рассовал по кармашкам револьверного пояса, остальные, равно как и семимиллиметровые для «Галана», уложил в кофр. Из ножей выбрал павловскую версию Боуи, которая имела семидюймовый клинок и отличалась от оригинала уменьшенной гардой и резными накладками рукояти из моржового зуба. Красивый нож. Красивый и функциональный. Но к нему в пару следовало прихватить и перочинный для мелких нужд.
Затем он переломил Модель 3, заглянул в барабан, в ствол на просвет. Состояние было неплохим, но и не идеальным. Отложив все прочие дела, Светлов занялся чисткой и смазкой оружия.