То ли на стекла кто-то наклеил пленку со светофильтром, то ли все вокруг покрылось внушительным слоем ржавой пыли. Абсолютно постапокалиптичный пустырь. Тут и там из земли торчат куски арматуры, по земле разбросаны листы металла. Вдоль горизонта тянутся силуэты бесконечного количества трамвайных вагонов.
– Знакомься, это кладбище трамваев.
– Это вообще не то место, где я планировала сегодня оказаться. Да и вообще в обозримом будущем. – Двери шипят, нехотя разъезжаются в разные стороны. Кондуктор жестом приглашает к выходу, а я украдкой щипаю предплечье, но почему-то не просыпаюсь, хотя хотелось бы. Это какой-то бред. Как там в заезженных стихах было? «Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса…» 1
– Трамваю не важно, что ты планировала. Все происходит так, как должно.
Нестерпимо жарко и нечем дышать. Пыль оседает в легких, я закашливаюсь, закрываю нос и рот руками, глаза слезятся. Сухой воздух пышет смертью и безвременьем. Так чувствуешь себя посреди калмыцкой степи, когда знаешь, что в тени сейчас плюс пятьдесят, но на километры вокруг нет не то что деревьев – даже захудалого кустика. Только седой ковыль щекочет ноги и шепчет, что времени нет. Не потому, что закончилось: его попросту не существует. Вот только в степях моего детства никогда не было кладбища трамваев. Да и в целом я кладбища недолюбливаю.
– Где мы вообще? – В нос бьет резкий табачный запах, и я морщусь. Кондуктор делает затяжку, нарочито медленно выдыхает.
– Не все ли равно?
– Не люблю людей, которые отвечают вопросом на вопрос.
В облике этого человека было что-то необъяснимо притягательное. Каждый его жест, едва заметные морщинки у глаз, улыбка, движения пальцев – все это буквально срывалось в моем сознании на крик. Я знаю его. Я видела его десятки раз. Я слышала этот голос. Мозг сопротивляется, с грохотом опускает железный занавес, не пускает в воспоминания. Прогоняю ситуацию по классическим вопросам. Мне что-то угрожает? Возможно. Могу ли я прямо сейчас что-то изменить? Вряд ли. Достаю из кармана телефон: сети нет, батарея почти на нуле. Странно, но, по всей видимости, у этого места какие-то свои законы. Значит, придется подчиниться, но быть начеку.
Ловлю на себе любопытный, немного даже вызывающий взгляд. Из всех вопросов, гулко бьющихся об черепную коробку, выуживаю самый логичный:
– Тебя как зовут-то?
– Зови меня Кондуктор, не ошибешься, – очередное облако дыма растворяется прямо перед лицом. Я не сдерживаю усмешку.
– Потрясающе. Просто десять из десяти. А мое имя откуда знаешь?
– Работа такая.
Кондуктор подмигивает и улыбается. Бесит. Такой спокойный, расслабленный, напыщенный, что хочется хорошенько вмазать. Желательно трижды, чтобы наверняка. Но надо держать себя в руках: раз он меня сюда притащил, то должен знать, как выбраться. Непонятно только, что такое «сюда» и куда выбираться. Но ладно, если это какая-то игра, я приму правила, даже если играет в первую очередь – и только – воображение. Разумная часть сознания подсказывает, что с этим всем надо разбираться, но загвоздка в том, что разума во мне ровно один процент. Остальное пространство занимают интуиция, шило в заднице и смертельная скука. А раз уж мне скучно, можно и поразвлечься. Даже таким… Нетривиальным способом. Непонятно только, с какой стороны подступиться и как добывать информацию. На этой наглой морде лица русским по белому написано: просто так ничего не расскажет. Впрочем, стоит хотя бы попробовать.
– Спрашивай уже, я не кусаюсь.
– Мысли читать – тоже твоя работа, серьезно? – Нестерпимо хочется закурить. Держу себя в руках: бросила все-таки. Не первый год терплю.
– Возможно. Но тут по глазам видно. Да и вообще, – Кондуктор забавно кряхтит и садится прямо на землю, – было бы странно, если бы у тебя не было вообще никаких вопросов.
– Ну, тут не поспоришь, что уж, – сажусь рядом с ним. – Где мы, нахрен, находимся? – едва парень открыл рот, я его тут же перебила: – Ответ «На кладбище трамваев» не принимается.
– А ты хороша, Лилечка. Не сомневался в тебе ни разу, – он подпирает рукой щеку, словно собрался слушать какую-нибудь восхитительную историю. Вот только рассказывать мне совершенно нечего, да и ситуация не самая подходящая. – Знаешь, как раньше назывались конечные остановки одиннадцатого трамвая?
– Останкино и Восточное Измайлово, нет?
– Это названия для нормальных. А есть правильный маршрут – мы сейчас как раз по нему и двинем. И на нем конечные называются «Жизнь».
От такой иронии сводит скулы.
– Звучит… Жизнеутверждающе.
Кондуктор смотрит так, как прожженые воспитатели в детском саду смотрят на подопечных, с аппетитом поедающих песок. А я ненавижу снисхождение так сильно, что воздух вот-вот заискрит: уже чувствую, что искры пытаются пробиться через кожу на волю. Сжимаю кулаки и зубы. Пытаюсь дышать. Он все еще смотрит, и эта чертова улыбка-ухмылка выводит меня из остатков равновесия:
– Так а в чем прикол-то? Откуда взялся какой-то там правильный маршрут, как мы здесь оказались, я здесь вообще при чем?!
– Тише, тише. Успокойся, – вкупе с выражением лица елейный голос Кондуктора только усиливает ощущение непрекращающейся пытки. – Постепенно все поймешь. Но, так скажем, это единственный способ вернуть то, что ты хочешь.
– Ты не помогаешь, ты в курсе? Я вообще хотела просто совершить традиционную тупую прогулку для тупого ментального здоровья, а не что-то там возвращать.
– Правило первое, – парень встает, отряхивается, протягивает руку. Хватаюсь за нее – с чего бы вдруг? – как за спасательный круг. – Если ты оказываешься в трамвае «Иллюзия», так и должно быть.
С каждой минутой ситуация все больше походит на нелепую игру, а мой мозг все хуже переваривает происходящее. Будь это все книгой, автор – явно не самый здоровый на свете человек. За ручку бы к психологу отвела, честное слово. И сама бы следом записалась. А лучше сразу к психиатру, чтобы уж наверняка.
– А еще правила будут? Ну, пальцы в розетку не совать и все такое?
– Хотел бы сказать, что по правилам нельзя ерничать, но не могу. Но посоветую расслабиться и получать удовольствие.
Я останавливаюсь, в очередной раз окидываю спутника взглядом с головы до ног. Он совершенно точно какой-то городской сумасшедший. Нет, я вообще уснула. На жаре разморило, всякое бывает, и не такое может присниться.
– Подожди, давай еще разок. Ты предлагаешь мне расслабиться и получать удовольствие непонятно где, непонятно с кем и непонятно для чего. Я правильно уловила суть?
– Не прикидывайся, что никогда так не делала.
Он уходит вперед, насвистывает что-то под нос. Не понимаю, идти за ним или вернуться в трамвай – хотя какой толк, если больше никого нет. Даже водителя. Ни одной живой души на километры вокруг, только пыль, сухостой и груды железа. Это выбор без выбора.
– Слушай и запоминай, – он не сбавляет шаг, и мне приходится ускориться, чтобы хоть что-то расслышать. – Обе конечные остановки трамвайного маршрута И-11 назывались "Жизнь". И – потому что иллюзия. Одиннадцать – потому что начало и конец до невозможности одинаковые. Если заглушишь мысли, услышишь голоса. Трамваи повторяют кое-что важное. Не правило даже, скорее саму суть. «И вечно жить нам, и вечно плыть нам»2, знаешь такое?
– Знаю, как же, – голос сбивается из-за внезапной одышки. – Сокуров, конечно, гений, но я не осилила.
– Ну, тройка тебе. Исключительно за знание первоисточника. Если посмотришь под ноги чуть внимательнее – сможешь рассмотреть рельсы. Точнее, следы для них. Чисто технически, – он немного наклоняется ко мне, как будто не хочет, чтобы нас подслушали, – трамвай летит.
– Чего?
– Ну, смотри, – Кондуктор садится на корточки рядом с покореженным вагоном. – У трамвая есть колеса, правильно? – киваю. – И ему нужны рельсы, по которым он поедет, правильно? А как можно проложить рельсы, если трамвай сам понятия не имеет, куда едет?
Я не могу сдержать нервный смешок:
– Нет, ты точно издеваешься! В смысле, блин, трамвай не знает, куда едет? А кто тогда знает, Пушкин?
– Лучше, – собеседник, будь он трижды неладен, уже даже не пытается скрыть превосходство. – Единственный человек, который знает точный маршрут – это ты.
Из горла вырывается стон, я обмякаю, прислоняюсь спиной к ржавой железяке. Хватаюсь за голову – совершенно конкретно, не метафорически. Я же даже не пью, это не может быть белая горячка. Подсыпали что-то? Да вряд ли, в последний раз ела и пила перед выходом из дома. Так какого черта тогда вообще происходит?
Кондуктор сидит рядом, но выдерживает дистанцию. Очень любезно с его стороны.
– У тебя нет других вариантов, кроме как пройти по маршруту до самого конца. Придется смириться, Лиля. Так вот, колеса трамвая…
– Заткнись на пару минут, ладно? А лучше дай сигарету.
Он учтиво протягивает пачку, чиркает колесиком дешевой зажигалки. От первой затяжки я с непривычки закашливаюсь, но процесс удивительным образом успокаивает. Дело даже не в запахе и вкусе, скорее в глубоком дыхании. И в иллюзии – кажется, я уже ненавижу это слово – хоть какого-то контроля.
Мы молчим минут пять. Смотрю вдаль, туда, где садится солнце. Картина одновременно завораживает и вгоняет в тоску. То там, то здесь над землей поднимаются оси с колесами, очень отдаленно напоминая могильные кресты. Размаха, конечно, не хватает, но если дать волю фантазии – самое то.
– Ладно, что там с полетами было?
– Если вкратце, – кажется, Кондуктор тоже увлекся созерцанием пейзажа, – для движения трамваю нужно время. Точнее, физическая его форма. Там, где мы находимся, это чаще всего паутина. Она наматывается на колеса, создает своеобразную подушку, и трамвай поднимается над землей. И топливо – тоже паутина, в общем-то.
– Вообще нихрена не понятно.
Спустя время он снова закуривает. Я тяну руку, в пальцах оказывается уже прикуренная сигарета. О гигиене и правилах приличия отчего-то хочется думать меньше всего. Глубокий вдох, второй, третий. На фоне едва различимо бубнят мертвые трамваи. Солнце висит над горизонтом, но не касается его – и словно даже не планирует.
– Чего задумалась?
– А что в этом всем иллюзия? Жизнь, смерть или все, что между?
– Девочка, да ты начала понимать смысл игры, – снова встает, снова отряхивается, снова протягивает руку. Я поднимаюсь следом. – Здесь как раз припасено кое-что, что поможет найти ответ.
Не знаю, сколько мы уже бродим среди трупов. Кондуктор периодически что-то бормочет, выискивает, высматривает в горах рухляди. Внезапно дергает меня за рукав, ускоряется, а потом вообще переходит на бег. Когда я наконец оказываюсь рядом, протягивает пожелтевшую фотографию. На ней совершенно непримечательный двор пятиэтажки, деревья, бордюры с облупившейся побелкой. Края местами растрепались в бахрому, на обороте ничего нет.
– Узнаешь?
– Хочешь сказать, это какой-то выдающийся типовой двор?
– Так, я понял. Приготовься, сейчас немного тряхнет.
Быстрым и словно отточенным движением он забирает фотографию, бросает на землю, наступает в самый центр. Хватает меня за руку – и в тот же миг мы проваливаемся в пустоту. Чувствую себя Алисой, летящей вниз по кроличьей норе: пространство и время стираются, то там, то здесь всплывают картинки из прошлого.
Мы оказываемся в том самом дворе с фотографии, я быстро понимаю, в чем дело. Перед подъездом стоят люди. Все в черном, кто-то с цветами, венками, сигаретами в дрожащих руках. Разбились на кучки и молчат каждый о своем, но все об одном и том же.
«То есть смерть – это когда вот так?»
Я молчу вместе со всеми, чувствуя себя чужой. Точно так же, как в тот треклятый день. Именно тогда я возненавидела кладбища окончательно и бесповоротно. Одно дело – приезжать на чьи-то могилы уже постфактум, но смотреть, как кто-то отправляется в яму без возможности откатиться к предыдущему сохранению – совсем другое.
– Вспоминай. Ты уже знаешь ответ на свой вопрос.
Кондуктор говорит в полный голос, но никто не обращает внимания. Понимаю, что нас никто не видит. Да и вряд ли это полноценное путешествие во времени: их же не бывает. Мы просто нырнули в мое воспоминание, от которого я предпочла бы избавиться навсегда.
Если верить этому типу, я уже в курсе, что такое иллюзия. Значит, ответ где-то здесь. Поиски рядом с покойником отметаю сразу же. Тогда не подходила до последнего и сейчас тоже не собираюсь. Пусть хотя бы здесь останется небольшая надежда, что никакой смерти нет и не было никогда. Хотя бы до отправления на кладбище. Всеми силами отвожу взгляд от гроба – и случается озарение. Я помню, что поразило меня сильнее всего.
В тот день на четвертом этаже соседнего дома было открыто окно. Девчонка лет одиннадцати широко улыбалась и махала рукой каждому, кто был внизу. Болтала ногами, разгоняя огромный шар под ними. Будто не понимала, что происходит. Прямо как сейчас.
– А теперь ответь, – проводник кладет руку на мое плечо, – что из этого – смерть?
Обвожу взглядом толпу в трауре:
– Вот же она. В каждом взгляде, в каждой слезе, бьющейся об асфальт, в этой черной одежде. В гробу, в конце-то концов. Смерть повсюду, нависла над каждым из нас, и от нее попросту некуда деться.
Кондуктор смеется, но почему-то я даже не пытаюсь его одернуть.
– Вот это и есть иллюзия. Похороны – торжество жизни. А смерть, – он подмигивает девчонке с четвертого этажа, – просто наблюдает. И, кстати, успешно прикидывается важной частью жизни.
Ловлю себя на том, что улыбаюсь. Как бы сильно меня не раздражал этот парень, здесь и сейчас он прав. У меня ушел не один год, чтобы смириться с этой мыслью, а он говорит об этом, как о чем-то банальном и разумеющемся. Возможно, у него стоило бы поучиться. Многому и многим.
– Пора возвращаться, трамвай скоро отправляется. Сколько нам открытий чудных, моя хорошая, ты даже не догадываешься!
– Если ты хотел меня подбодрить – у тебя не получилось, извини.
Берет меня под руку, подпрыгивает. Пару секунд – или три вечности – спустя мы снова оказываемся на кладбище трамваев. Солнце не приблизилось к горизонту ни на миллиметр, и я окончательно убеждаюсь: времени здесь попросту не существует. Пока мы возвращаемся к нашему трамваю, пытаюсь хоть как-то уложить в голове происходящее.
– То есть мы будем мотаться по моим воспоминаниям, правильно?
– Говорю же, – голос Кондуктора звучит даже слишком бодро, – ты быстро вникаешь в суть, Лилечка.
– Не называй меня Лилечкой, пожалуйста, – вздрагиваю и морщусь. – Это… Не для всех.
– Прости-прости, больше не повторится, – парень прикладывает руку к груди и коротко кланяется. Трамвай со всхлипом открывает перед нами двери. – Так или иначе, ты права. Нам предстоит кое с чем разобраться, пока будем ехать. Точнее, разбираться будешь ты, я просто рядом постою.
– И все это, чтобы… Чтобы что, не напомнишь?
Резкий рывок – и я инстинктивно хватаюсь за поручень.
– Говорил же: чтобы вернуть то, что ты хочешь.
Не знаю, хочу ли я прямо сейчас чего-то сильнее, чем просто вернуться домой или проснуться.