Пейзаж за окном мельтешит с такой скоростью, что проще закрыть глаза, чем пытаться разглядеть хоть что-то. Еще и тошнит. Я даже перестаю верить, что трамвай – одно из самых безопасных средств передвижения в мире. Особенно когда течение уносит в неведомые дали, еще и не факт, что прекрасные. Возможно, у этого далека придется просить пощады. Не знаю и даже не уверена, что хочу знать.
Кондуктор при этом по-прежнему невозмутим. Поет что-то там себе под нос, слоняется по салону, словом, ведет себя так, как будто не происходит ничего экстраординарного. Обычный вторник, и ничего, что в момент, когда я выходила из дома, был четверг. Пока я вжимаюсь в кресло, парень садится напротив.
– Переживаешь?
– А есть причины? – меня все еще малость потряхивает после встречи со смертью, но я пытаюсь не подавать виду. Получается плохо.
– Ну, я бы переживал, – мой проводник стучит пальцами по спинке кресла, словно продолжая песню, – наверное. Или нет. Не знаю. Ой, все, чего пристала вообще?
Ощущение, что передо мной подросток в теле взрослого мужика – если моего ровесника можно считать взрослым мужиком. Нет, я давно догадалась, что шутки про первые сорок лет детства – не шутки, но тут все как-то совсем неоднозначно. У него нет возраста. Щетину и челку прямиком из две тысячи седьмого можно носить и в пятнадцать, и в тридцать. При этом что-то в жестах, голосе, поведении намекает: лет ему… Прилично. Или, по крайней мере, успел нагрести жизненного опыта по самые гланды. Я уже встречала таких людей.
Правда скрыта где-то на дне его глаз, я знаю это наверняка. Но что-то внутри мешает туда заглянуть. Останавливает, одергивает, шепчет, что это плохая затея. Говорю себе, что просто не хочу знать правду вот прямо сейчас. Легче, конечно же, не становится. Ладно, раз уж я здесь оказалась и не могу свернуть с маршрута – вот так ирония, конечно, – буду разбираться по ходу дела. Некоторые ларчики вообще имеют свойство открываться только под конец, этому меня еще в детстве Роулинг научила.
– А расскажи о себе? – спрашиваю и осекаюсь: даже в мыслях ведь не было.
– Вот так сюрприз. Я уж думал, не спросишь, – Кондуктор ерзает на сиденье, и в этой слегка мешковатой униформе с темно-синим кителем и голубой рубашкой напоминает гимназиста-раздолбая. – Спрашивай.
Несколько секунд перебираю в голове вопросы, не понимаю, с чего начать.
– Сколько тебе лет?
– Следующий вопрос.
– Как ты стал Кондуктором?
– Следующий.
– Зачем это все?
– Ты уже знаешь.
– Ты, блин, издеваешься?
Парень коротко улыбается, и от этого становится неожиданно тепло. Еще мгновение назад я едва не вскипела от ярости, а теперь разве что не медитирую у кристально чистого ручья.
– Прости, Лиля, – он накрывает мою ладонь своей, – все, что тебе хочется знать больше всего, я попросту не могу рассказать. Знаю, что интересно. Знаю, что страшно. Но таковы правила. Ты поймешь… Позже.
Я одергиваю руку, отворачиваюсь, смотрю куда-то перед собой, выискиваю хоть что-нибудь занятное в обшивке салона. Не получается: это совершенно типичный московский трамвай. Серый пластик, отполированные стальные поручни, по синей обшивке кресел бегут тонкие желтые линии, складываются в контуры достопримечательностей столицы. За окнами – прежняя бесконечная рябь.
– Я могу задать тебе встречный вопрос?
– Ты только что это сделал, – отвечаю, не поворачивая головы.
– Сделаю вид, что не услышал. Так вот. Почему ты не смотришь мне в глаза?
– Мама научила не смотреть в зубы дареным коням и в глаза незнакомым мужчинам, – улыбка – натужная, вымученная – не держится на губах даже долю секунды.
– А если серьезно? – и его голос тоже становится удивительно серьезным.
– Если серьезно – понятия не имею. Не могу и все.
– Ладно, ответ принимается. Пока что.
Понимаю, что меня почти перестало тошнить. Трамвай постепенно сбавляет ход, останавливается со скрипом, больше похожим на вздох. Сквозь окна не видно вообще ничего, и я на автомате бросаю вопросительный взгляд на спутника. Он лишь пожимает плечами:
– Сюрприз, видимо. Такое бывает.
«Осторожно, двери открываются. Покидайте состав только на свой страх и риск», – механический голос из колонок заставляет вздрогнуть.
– А то мне сюрпризов мало, конечно, – борюсь с желанием что-нибудь пнуть, подхожу к дверям. Делаю шаг в неизвестность – и понимаю, что она не такая уж неизвестная.
Прямо по курсу, чуть поодаль, рыжеет Ростральная колонна. По правую руку плещется Нева, слева всем нутром давит Кунсткамера.
– О, давно я в Питере не был, – Кондуктор выходит из трамвая вальяжно, засунув руки в карманы брюк. – Дай угадаю. Плюс-минус в этом районе тебе говорили одно, ты верила в другое, а на деле оказалось третье. И все потому, что кто-то забыл на берегу разобраться в терминологии. Угадал?
– Почти. Район другой, но город совершенно точно этот.
Подсказка Кондуктора сработала на совесть во всех смыслах. Кто-то невидимый и неосязаемый начал переставлять слайды в моем внутричерепном проекторе. Вот я на ватных ногах выхожу на Английскую набережную. Вот спускаюсь к воде, дрожащими пальцами пытаюсь распутать наушники, слушаю по кругу одну и ту же песню, кручу в руках последнюю сигарету, изо всех сил пытаюсь не заплакать. Вот полгода спустя в этом же городе, но сильно дальше от центра, горблюсь под натиском бетона, окружившего со всех сторон. Вот долго смотрю на рельсы на Чернышевской. Холодное и дождливое лето, невзрачная и безликая зима – все смешивается, взбалтывается, кружит голову.
– Слушай, ты же тут разбираешься в правилах. Можем быстренько кое-куда съездить на трамвае? – Кондуктор мотает головой. – Тогда перед поездкой посидим немного здесь? Люблю это место.
Повторяя один – давно забытый, как мне казалось – августовский вечер, считаю ступеньки, сажусь на ту, что ближе всех к реке. Темно-синюю гладь тут и там рассекают катера и теплоходы, доносятся песни, голоса, смех. Вечный город живет своей жизнью, и ему, в общем-то, откровенно плевать, у кого где болит. Есть задачи поважнее. Например, сохранить полотно Невы цельным, неразрывным, иначе даже сквозь мелкую царапинку наружу прорвется мятежный дух былых времен. Это не вода, это запечатанные под прозрачной пленкой истории. Бьются о барьер, изо всех сил пытаются освободиться, но Петербург слишком хорош в своем деле. Он знает: прошлое должно оставаться в прошлом. Жаль, трамваю этого никто не объяснил, и мне приходится расковыривать давно зажившие раны без наркоза.
Река напоминает волнистый акустический поролон: слишком уж равномерно раскинулись холмики и впадины. И с такой же легкостью поглощает тревоги и печали. Я даже на какое-то время успела забыть, что оказалась здесь против своей воли и вообще непонятным образом. Способствовало еще и то, что Кондуктор молчал и не отсвечивал: кажется, впервые с момента знакомства он не издавал ни звука аж… Пять минут? Десять? Не знаю, телефон успел вырубиться.
– Говоришь, давно в Питере не был? – кивает. – Тогда пройдемся немного.
Маршрут выстраивается в голове быстрее, чем я успеваю этого захотеть. Я словно поднимаюсь над городом, смотрю на него с высоты полета среднестатистической чайки, а по улицам бойким отрядом рыжих муравьев бежит пунктирная линия. По прикидкам – час ходу, если совсем никуда не спешить и не заворачивать, сопротивляясь соблазнам. А соблазны велики: Северная Пальмира расщедрилась, целует бронзовыми лучами прямо в кончик носа. Я в такие дни обязательно захожу за холодным кофе в одну из двух любимых кофеен, и как назло обе заманчиво мигают вывесками на моей воображаемой карте.
– Ты точно поняла, куда нам нужно? – Кондуктор выглядит немного ошарашенным, и это даже немного смешит. Юркий солнечный зайчик отталкивается от Невы и прыгает прямиком в его синие глаза. Почему я вообще запомнила, что у него синие глаза?
– Раз мы оказались в конкретной точке конкретной набережной конкретного Питера – есть только один вариант.
Ненадолго останавливаюсь в середине Дворцового моста. Пытаюсь вглядеться в лица прохожих, но ощущение такое, что я вышла из дома без очков и линз: ничего, кроме невнятных бежевых пятен с затемнением там, где должны быть носы и рты. Разумеется, правила трамвая все еще действуют, и на самом деле я не в Петербурге, а в собственных воспоминаниях. Жаль, конечно. Я правда рассчитывала на хороший кофе.
С противоположного берега уже выжидающе смотрит Петр Алексеевич. Еще не вижу, но уже чувствую. Знает наверняка: обязательно подойду поздороваться, мысленно проведу кончиками пальцев по Гром-камню, вместе помолчим немного и разойдемся в разные стороны. Ни в одну из многочисленных встреч не было такого,чтобы мы смотрели в одну сторону дольше пяти с половиной секунд. Так уж вышло, что Император Всероссийский всегда был в курсе, что вкусы у нас различаются, по крайней мере, по отношению к столицам. И ничего, что родились в один день. Вот и в этот раз не задерживаюсь надолго. Лишь коротко киваю и оставляю Медного – да, бронзового, разумеется – всадника за спиной.
Мы идем мимо Исаакия и Астории, по Синему мосту и налево, вдоль Мойки. Я смотрю по сторонам так, как смотрела на Петербург много лет назад, в самую первую нашу встречу. Улицы кажутся немного картонными, но все же наполнены такой энергией, такой жизнью, что если не держаться за воздух, свалишься с ног.
– Ты, конечно, умеешь маршруты прокладывать, – Кондуктор немного морщится, когда мы сворачиваем на узкий тротуар Гороховой. – Нельзя было выбрать, ну, что-то более приспособленное для неспешных прогулок?
– И что ты предлагаешь, Невский? – ухмыляюсь. – Запомни на будущее: в Питере хорошо все, что не Невский. Каждый петербуржец подтвердит.
– А ты у нас, конечно, главная петербурженка на этой вечеринке, ну-ну.
Я не сдерживаюсь и кривляюсь, передразниваю Кондуктора, сразу же начинаю смеяться.
– Нет, ты сам посуди. Красиво кругом? Красиво. Вывески бесят? Возможно, но все равно не так сильно, как на проспекте. Туристов меньше, опять же.
Ровно в этот момент не успеваю увернуться от прохожего, но он не врезается, а идет насквозь. Это одновременно нагоняет страх и отрезвляет: мы все еще в воспоминаниях, это все еще какая-то другая нереальность со своими правилами. На долю секунды теряю равновесие, но спутник подхватывает под локоть, не давая упасть.
– Сюда бы еще плитку собянинскую…
– Радуйся, – легко толкаю парня в бок, – что нас никто не слышит. Я бы тебя из Грибанала вылавливать не полезла, дружочек.
– Извини, конечно, но я тут немножко прикинул и сделал вывод, что из нас двоих специалист по попаданиям в задницу – не я, – он улыбается самой ехидной улыбкой из всех, что мне довелось видеть за наше недолгое знакомство.
Каменный мост остается позади. Когда взгляд цепляется за неоновую вывеску бара над спуском в подвал, невольно сводит желудок. В памяти всплывает «не прикидывайся, что никогда так не делала» – едкое, но вполне резонное замечание. В той самой прошлой жизни, которую я решительно перечеркнула и выжгла, мне и правда ничего не стоило получать удовольствие в любой понятной и не очень ситуации. Даже если знала, что наутро потянет блевать, а лучше – оторвать себе голову, лишь бы не болела. И в этом баре тоже… Фу, нет, к черту, даже думать не хочу. Сейчас меня куда больше волнуют две вещи: как бы поскорее оказаться на Выборгской и почему Кондуктор так хорошо меня знает.
С первым, конечно, попроще. Едва мы перешли Садовую и дошли до остановки, подъехал нужный трамвай, он же единственный, который здесь вообще ходит. Это на Лиговке маршрутами хоть обмажься, а вот Сенная площадь разнообразием не особо пестрит. Впрочем, это как раз на руку: долго думать не нужно, садись и дуй до конечной. Через Михайловский и Летний, по Троицкому мосту над Невой, совсем немного по Петроградке – и через Большую Невку к Финляндскому вокзалу. Замечаю, что Кондуктор смотрит на город такими же влюбленными глазами, как и я:
– Скучал?
– Есть немного, – он вздрагивает, словно я выдернула его из зыбкого дневного сна. – Нечасто сюда заносит. Так что тут я должен сказать спасибо.
– Обращайся, все равно не в последний раз приехали, – я изо всех сил стараюсь звучать не очень саркастично и ловлю на себе вопросительный взгляд. – Сам же говорил, что маршрут знаю только я. Свела факты, прикинула мысль к носу, подумала, что Питер потрепал мне нервы примерно так же знатно, как Москва и Нижний. Ты что, – в изгибе бровей читается еще больше вопросов, – не знал, что до этого мы были в Нижнем Новгороде? А ты точно профессиональный кондуктор?
Третий трамвай пыхтит, открывает двери, выпроваживает нас у вокзала. Следом сразу же приезжает десятый. Я постепенно привыкаю к правилам мира собственной головы, а значит, в какой-то мере создаю их сама. Не тратить неадекватное количество времени на ожидание – это, конечно, моя заветная мечта. А здесь даже на самых долгих светофорах зеленый загорается, стоит только подойти к переходу. Будь моя воля, я бы эту опцию в реальность перетащила. Очень удобно.
Ехать до Выборгской минут пять. Все это время думаю о том, что сама же и сказала. Маршрут трамвая «Иллюзия» начался на ВДНХ и отбросил меня сначала в Нижний – и будь трижды проклят Автоз, – а следом в Питер. Куда меня еще занесет? В Калининград? Новосиб? В Новосибирске вообще трамваи есть? Вроде да. Но делать там все равно нечего – по крайней мере, в этот раз.
Наверное, под раздачу мог бы попасть Ставрополь, но там отродясь трамвайных путей не было и вряд ли появятся. Помню, кто-то рассказывал байку, как администрация края монетку бросала. Бюджета, чтобы сделать хорошо вообще всем, не хватало, а в Ставрополе и Пятигорске нужно было решать вопросики с городским транспортом. И вот кому-то должны были достаться трамваи, а кому-то троллейбусы. В общем, Город креста эту битву проиграл, поэтому юность я провела, катаясь из центра на север на первом троллейбусе.
Но это не имеет ровным счетом никакого значения. Суть исключительно в том, что я нагло соврала Кондуктору. Я вообще без понятия, куда нас может занести в следующий раз.
«Станция метро Выборгская», – механический голос будто давится последними слогами. Срываюсь с места, выбегаю на Лесной проспект. Вокруг нет ни людей, ни машин, и я перебегаю дорогу наискосок. Беру правее у входа в метро, добегаю до точки, которую про себя всегда называла мнимым углом: пока не завернешь – не узнаешь, что там на самом деле ниша, а не конец дома. Подхожу к пустой стене и, тяжело дыша, оглядываюсь.