Музей? Музыкальных инструментов? Никто, ничего. Слыхом не слыхивали. Золотился купол.
Истоптанный снег. Желтая жижа. Что? Повторите, пожалуйста. – Вот глухая тетеря! Жетон, говорю, дай!
Что она так кричит, эта сердитая шуба? Требует! На каких основаниях? Рожает он жетоны?..
День на грани. Дрогнул. Скатится. У сумерек ушки на макушке. Месяц народился. Тоненький, беленький, дрожит. Ах, ты ягненок! Над крышей. Да это банк… Бодай его, рогатенький мой! Колеса мчатся, ошалелые, брызгая огнем и грязью. – 3-з-задавлю! – визжат. Шуба ждала. Глаза-фары.
– Олух! Дашь жетон или так и будешь варежкой хлопать?
А!.. Дошло до жирафа. Жетон нужен. Нате. Рад услужить. Болтается в кармане. Думал – монета.
– Наконец-то! Урюхал, фитиль. Иди, иди! Катись! Дуй в кларнеты! Лязгая диском, мотала номер. Туда-сюда. Безрезультатно. Там трубку не брали.
Он вздрогнул. Наглый коготь крутил диск у него в груди. Крутил, крутил, с нарастающей злостью, стервенея… Хруст. Сломался. Ах, музей уже не найти. Камни лысые. Адажио. Жаров, Журавлев, Жилин. Вот еще: Жалейка. Учреждение. Окна такие нежные, нежные, как манжеты дирижера, а их гасят, гасят. Кассы захлопываются. Портфели на хмурых ножках.
Шуба, бешеная, швырнула переговорную гантель ему в голову. Зло на нем срывать он не позволит! Не такой!
Банк, танк. Валюта. Валет. Век воли не видать. Народился серпик.
Спусковой крючок. Выжмем пульку – пижону в лоб. Стрелок, а стрелок? Ты где? Затаился… Целится…
Музей? Музыкальных инструментов? С луны упад? Пустили тебе сквозняк, кабель. Калган в дырочку.
– По справочнику тут. А тут – черт знает что. Банк…
– Эх, ты, Ванька! Вот что. У тебя легкая рука?
– Не знаю… – он поднял и опустил руку, взвешивая.
– Давай, лабух! Попробуй ты! – шуба протянула жетон.
– А что сказать?
– Скажи: сел петух на хату.
– Так и сказать?
– А как еще? Крути!.. – диктовала иглы-цифры. Насквозь.
– Тишина. Воды в рот набрали. Я бессилен. Я…
Побежал, полы длинного пальто путались. Шапка мешала. Шапка-крыша съезжала ему на окна.
Подворотня-живодерня. Горе мое! Солнце кинуло прощальный лучик-ключик. Я буду помнить об этом золотом ключике всю ночь, всю ночь. Он будет помнить. Твердо обещаю, ручаюсь узкими, как у женщины, длинными, длинными, семимильными, трепетными, фортепьянными пиявками!
Жалейка! Жалейка!..
От Исакия до клюквенной Фонтанки. Колес, колес! Невский. Аничков мост ткнулся ему в плечо конской мордой. Отчаянье, ржанье. Аккорд укротит глухую тетерю. Какафония. Каша машин. Дайте диссонанс и я отрежу все уши! Чтоб не подслушивали мое бессвязное бормотанье, клубок боли и бреда! Разматывайся, разматывайся для лисьих лап!
Он бежал, толкал, опаздывал. Видели: страшен, смешон, неуместен. Был, не был. Семь било – кулак грома.
Дверь-бронза, вестибюль, хрусталь, парадный прыжок лестницы.
Ждали, махали, призывы, отливы. Ему, ей, ему – нет, только ей. Да, ей, теперь она, всю ночь, вскачь, до восхода солнца. Знаю эту историю. Облупленное яйцо. Я стоял на лестнице. Я, сам. Старушки-контролеры рвали входные краешки крыльев. Стоял, махал февральской вороной. Дирижер, дирижабль. Зверски знаменит! Люто! Махал вместо дирижерской палочки гроздью черноглазого винограда.
Она не любит финки? Дин-дин – деньжата. В форточку, на ветерок! Пачками – в печку! Ида – имя недоступной. Гора Фригии. На Рубинштейна. Банковское окошко выплюнуло миллион беззубых улыбок и захлопнулось. Шах и мат, конец маскарадного дня. Подкупающе логично. Оставим этот Вавилон…
Он видит: крыша, зимние сучья, маска с прорезями для глаз. Мельпомена-грабитель. Ему не двадцать, ему сорок. Жаль – шепнула она. Кругом зашипели. На него, на нее. Ми минор. Фонарь с набережной сунул в шторы раскаленную голову и слушал. Убери чакан! Ты! Машины сыпались, ревя колесами. Фары, фраки. Старинные музыкальные инструменты спали в ненайденном, несуществующем, выдуманном ему в насмешку доме.