Как-то после долгого путешествия, разместившись в придорожном мотеле, мои аргентинцы, как всегда, собрались в холле на вечерние посиделки, на совместное распитие чая мате. Давно прошли времена, когда этот травяной чай был не более чем традиционным напитком индейского племени гуарани. Но у аргентинцев чаепитие «эрба мате» превратилось почти в сакральное действо. Приносят термосы с уже готовым настоем травы, наливают дымящийся чай в бомбилью – сосуд не только в форме маленькой тыквы, но и сделанный из этого же плода, высушенного и выдолбленного изнутри. В тыквенную чашечку вставлена широкая трубочка с серебряным или золотым мундштуком. Кто-то первый отпивает, передает другому. Кипяток один-два раза, не больше, подливается в термос, потом снова заваривается свежей травой. Бомбилья идет по кругу, все приобщены к этому действу: определенная аллюзия «трубки мира» у индейцев. Пьется настоящий мате без сахара и очень крепко заваренный – «амарго» (горький), наверное, что-то вроде тюремного чифиря. И это круто во всех смыслах. Слабый, спитой мате называется «кларин» (светлый). Есть одна из множества пословиц, посвященных этому напитку, в которой степень бедности соотносится с крепостью мате: «Он так беден, что пьет кларин».
И вот сидим мы, пускаем по кругу бомбилью, делимся впечатлениями, как всегда спорим о чем-то, но мирно, без фанатизма – устали. Неожиданно к нам подходит чело век и просит меня узнать, нет ли у кого-нибудь пассатижей. Честно говоря, я и по-русски тогда не знала, что такое пассатижи, а уж на испанском и подавно. Но всегда, если не знаешь точного перевода слова, термина, можно передать смысл понятийно, описательно. Человек мне в двух словах сказал, что это инструмент, применяемый обычно в слесарном деле. Я без труда перевела. Тут же послышался добродушный смех, посыпались шутки. Аргентинцы, как было сказано, народ с большим чувством юмора, стали предлагать: женщины – пилочки для ногтей и маникюрные ножницы, мужчины – штопоры и перочинные ножички. Но человек настаивал, что ему нужны именно пассатижи. Я пытаюсь доказать, что все уже поняли, о чем идет речь, но у них нет с собой никаких слесарных инструментов, объясняю, что обычно туристы вообще никогда не берут их в поездку за рубеж. Человек, явно раздосадованный и даже несколько смущенный, берет лист бумаги, рисует этот самый инструмент. И вдруг один из группы радостно откликается, встает из-за стола и вместе со странным человеком, в полночь интересующимся пассатижами, отходят сначала в дальний угол холла, затем скрывается за дверью гостиницы. Оказывается, как мне объяснил потом аргентинец, что это был некий пароль, на который надо было отреагировать подходящим образом. А с аргентинцем, у которого оказались «пассатижи», мы за долгий месяц поездки подружились, и он, не таясь, сказал, что является членом регионального отделения международной антифашистской организации, которая помогает обнаруживать бывших нацистских преступников и сообщать об этом агентам заинтересованных спецслужб.
Не один раз в работе с аргентинцами мне приходилось убеждаться в специфических особенностях их характера, но всегда выручало, еще раз повторю, чувство юмора. А у аргентинских евреев – впрочем, как и у советских, да хоть и африканских, наверное, – это чувство остается превосходным. К тому же, при всей своей гордыни, аргентинцы не лишены и самоиронии. Вот один анекдот, который со смехом рассказал мне кто-то из группы: «Вопрос: знаете, какой самый удачный бизнес? Ответ: купить аргентинца по его настоящей цене, а продать по той, какую он себе сам назначил». Смех, юмор, шутки помогали «переводить стрелки» с ситуации проблемной и серьезной на компромисс, приемлемое решение, находить вариант обойти трудности.