Чтобы в полной мере воздать должное истории Венского кружка, мне нужно было быть художником. Увы, я точно не художник.
Остается только жалеть, что я не обладаю колдовским мастерством Вуди Аллена и не сумею заманить вас в такси и поделиться с вами тем, как мне видится “Полночь в Вене”[4], показать мой родной город в разные моменты его богатого прошлого. Выходя из такси, вы почти всегда будете попадать в межвоенные годы, но иногда окажетесь и в самом начале Второй мировой, где на заднем плане будет приглушенно звучать музыка из “Третьего человека”[5]. А чтобы начать свой рассказ как следует, мне придется вернуть вас в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, и пусть музыкальным сопровождением для нас станет вальс из “Веселой вдовы”.
Мориц Шлик (1882–1936)
Ганс Ган (1879–1934)
Отто Нейрат (1882–1945)
Увы, я не смогу познакомить вас с Густавом Климтом, Эгоном Шиле и Оскаром Кокошкой, с Отто Вагнером и Адольфом Лоосом, с доктором Фрейдом и доктором Шницлером. У них в нашем фильме эпизодические роли, они покажутся в кадре лишь мимоходом, за окнами ослепительно освещенной кофейни. Актерский состав моего кино состоит в основном из философов – только, прошу вас, не пугайтесь! Эти философы принадлежат к самым разным школам, но всех их объединяет один всепоглощающий интерес – наука.
Если после таких откровений вы все еще со мной, позвольте вкратце очертить сюжет.
В 1924 году философ Мориц Шлик, математик Ганс Ган[6] и социолог-реформатор Отто Нейрат решили совместными усилиями организовать в Вене философский кружок. В то время Шлик и Ган преподавали в Венском университете, а Нейрат был директором Венского социально-экономического музея.
Начиная с этого года кружок регулярно встречался по четвергам вечером в маленькой университетской аудитории на улице, названной в честь австрийского физика Людвига Больцмана, и обсуждали философские вопросы, например, каковы определяющие черты научного знания, имеют ли какой-то смысл метафизические идеи, что делает логические утверждения такими несомненными и почему математика применима к реальному миру.
Манифест Венского кружка гласил: “Научное миропонимание характеризуется не столько через особые положения, сколько через определенную принципиальную установку, методы (Gesichtspunkte), исследовательскую направленность”[7].
Эрнст Мах (1838–1916)
Людвиг Больцман (1844–1906)
Людвиг Витгенштейн (1889–1951)
Кружок стремился выстроить философию на чисто научной основе безо всяких заумных рассуждений о неизмеримых глубинах и без намека на сверхъестественный обскурантизм: “В науке нет никаких «глубин»; везде только поверхность: все данные опыта (Erlebte) образуют сложную, не всегда обозримую, нередко лишь в частностях понятную сеть. Все доступно человеку; и человек является мерой всех вещей”.
Венский кружок планомерно развивал традицию, заложенную Эрнстом Махом и Людвигом Больцманом, двумя титанами физики, которые совершали великие открытия и учили философии в Вене на рубеже веков. Кроме того, главными путеводными звездами этой маленькой компании мыслителей были физик Альберт Эйнштейн, математик Давид Гильберт и философ Бертран Рассел.
Вскоре первое место в дискуссиях Венского кружка заняла тонкая книжка, только что увидевшая свет. Это был “Логико-философский трактат”, который написал Людвиг Витгенштейн в армии, в окопах Первой мировой. Витгенштейн, отказавшись от огромного наследства, решил стать учителем в сельской начальной школе в Нижней Австрии. Однако через некоторое время он подпустил к себе некоторых участников Венского кружка, и эта связь постепенно вернула его к философии.
Венский кружок не хотел иметь ничего общего с узколобыми и зачастую косными философскими традициями: “Научное миропонимание не знает никаких неразрешимых загадок. Прояснение традиционных философских проблем приводит к тому, что они частью разоблачаются как кажущиеся проблемы[8], частью преобразуются в эмпирические проблемы и тем самым переходят в ведение опытной науки. В этом прояснении проблем и высказываний и состоит задача философской работы, а вовсе не в создании собственных «философских» высказываний”.
Курт Гёдель (1906–1978)
Рудольф Карнап (1891–1970)
Карл Менгер (1902–1985)
К кружку присоединялись блистательные новички – философ Рудольф Карнап, математик Карл Менгер, логик Курт Гёдель. Именно им предстояло кардинальным образом переопределить границы между философией и математикой. Тесные связи с Венским кружком возникли и у философа Карла Поппера, хотя он так и не удостоился приглашения на его встречи.
Кружок быстро стал мировым центром движения под названием логический эмпиризм. Линии его диспутов продолжили ведущие мыслители Праги, Берлина, Варшавы, Кембриджа и Гарварда.
Карл Поппер (1902–1994)
В 1929 году Венский кружок стал известным широкой общественности, решив издавать собственные журналы и книги и проводить конференции и циклы лекций. Эту существенную перемену знаменовало появление манифеста “Научное миропонимание”. Этот манифест был не столько свидетельством о рождении, сколько крещением, ведь кружок Шлика существовал уже пять лет. Новым было название “Венский кружок”, которое предложил Отто Нейрат: оно должно было вызывать приятные ассоциации – Венский лес, венский вальс – а кроме того, служить торговой маркой. Содержание манифеста стало вехой, возвещавшей о появлении не только новой философской школы, но и новой общественно-политической повестки дня. “Научное миропонимание служит жизни, и жизнь принимает его”.
Авторы манифеста принадлежали к левому крылу маленькой компании и ничуть не скрывали своего страстного желания коренным образом реформировать общественное устройство. Общество Эрнста Маха, основанное участниками Венского кружка в 1928 году, посвятило свою деятельность “распространению научного миропонимания”. В политической борьбе за реформы, особенно в вопросах образования и жилищного обеспечения, оно приняло сторону социал-демократов в Красной Вене. (Несмотря на название, Красная Вена – по-немецки Rotes Wien – это не коммунистическое движение, а просто неофициальное название Вены в период, когда ей правили социал-демократы, то есть с 1918 по 1934 год.)
Естественно, вскоре Венский кружок и Общество Эрнста Маха стали излюбленными мишенями для антисемитских и правых течений, существовавших в Вене. Политическая обстановка становилась все более угрожающей. На этом втором, публичном этапе своего существования Венский кружок постепенно распался.
Карнап перебрался в Прагу, Витгенштейн – в Кембридж. Нейрату запретили возвращаться на родину после Гражданской войны в Австрии в 1934 году. В том же году скоропостижно скончался Ган. Юному Гёделю то и дело приходилось ложиться в психиатрическую больницу. В 1936 году погиб Шлик – его убил бывший ученик на ступенях главного здания университета. Вскоре после этого Менгер и Поппер приняли решение эмигрировать, поскольку преобладающие в обществе настроения были им отвратительны. Большинство членов Венского кружка покинули Вену задолго до так называемых чисток, последовавших за аншлюсом (аннексией Австрии Третьим рейхом) – но не все. Запоздавший Курт Гёдель очутился в США вопреки всему уже после начала войны, в 1940 году. Ему пришлось пробираться окольными путями – через Сибирь, Японию и весь Тихий океан.
Венский кружок, уже весьма знаменитый, утратил венские корни и вернул их себе лишь после Второй мировой войны. Однако его идеи были возрождены в англосаксонских странах и в дальнейшем оказали судьбоносное воздействие на интеллектуальную и научную историю двадцатого века, определили дальнейшее течение аналитической философии, формальной логики и экономической теории. Например, алгоритмы и компьютерные программы, без которых немыслима наша повседневная жизнь, восходят к абстрактным исследованиям Рассела, Гёделя и Карнапа по символической логике и вычислимости.
В затейливых узорах истории Венского кружка нашлось место сюжетам об убийствах и самоубийствах, страстных романах и нервных срывах, политических преследованиях и чудесных спасениях – однако красной нитью через ткань этой истории проходит непрерывный поток жарких диспутов между его участниками. Многие члены кружка надеялись, что он станет сплоченным интеллектуальным коллективом, однако этого ни в коей мере не произошло, как не был он и конгрегацией вопреки обвинениям противников. Кружок бурлил от громогласных споров и молчаливого недоверия. И разве может быть иначе, когда встречаются философы?
В самом начале нашей истории, на рубеже двадцатого века, в лекционном зале Венской академии физики Людвиг Больцман и Эрнст Мах провели нашумевший в обществе диспут по животрепещущему вопросу: существуют ли атомы? В конце нашей истории, через год после окончания Второй мировой войны, в уютной кембриджской гостиной состоялась бурная ссора между Карлом Поппером и Людвигом Витгенштейном по насущному вопросу: существуют ли философские проблемы? За пятьдесят лет, прошедших между этими глубоко символичными дебатами, роль Вены в философии была столь же фундаментальной, сколь и когда-то в музыке.
Венский кружок в этот невероятный период интеллектуального расцвета занимал центральное место – это был светоч точного мышления, ярко выделяющийся на фоне дикого фанатизма и маниакальной глупости. Наши доблестные философы прекрасно понимали, что стоят на кренящейся палубе тонущего корабля, но это лишь привносило остроты в их дискуссии о пределах познания. Казалось, время на исходе. Некоторые музыканты уже паковали свои инструменты.
С сегодняшней точки зрения этот корабль затонул уже давным-давно. В наше время миллионы ученых и сотни миллионов их родных и близких воспринимают научное миропонимание, в общем и целом, как данность. Если начать их расспрашивать, они признают, что ему со всех сторон грозят опасности – и религиозные фундаменталисты всех мастей, и отупляющий поток “мусорной культуры”, и просто недостаток общественного внимания, принявший размах эпидемии. По сравнению со всеми остальными опасностями, с которыми мы сталкиваемся, опасность, грозящая науке, не кажется такой уж большой, однако, как показывает история Венского кружка, все может очень быстро измениться.
Эпическое повествование о взлете и падении Венского кружка охватывает меньше полувека. Какой-нибудь официант из кофейни мог бы, так сказать, пронаблюдать его с начала до конца из первого ряда. Юным мальчиком на побегушках он подавал бы Einspänner mit Schlag[9] корпулентному надворному советнику Эрнсту Маху, любимцу имперской Вены, кружащей в вечном вальсе, а уже пожилым согбенным метрдотелем сокрушался бы вместе с мрачным Витгенштейном, что этот послевоенный эрзац-кофе просто невозможно пить.
Будь я Джимом Джармушем, я бы рассказал историю официанта в виде череды кратких эпизодов, объединенных в фильм под названием “Кофе и сигары”. Но я, увы, не художник, а лишь пожилой согбенный профессор, выросший в тени кружка. Поэтому я просто постараюсь рассказать вам, как все было, с самого начала.