2

Я вынес из вагончика лыжи, кинул их на снег, сел на скамейку и принялся натягивать на ноги тяжелые, как колодки, горнолыжные ботинки. Говорят, в горнолыжном спорте самое приятное – снимать эту пластиковую обувку. Я мог согласиться с этим лишь отчасти. Самое приятное – это мчаться вниз по склону, опираясь грудью на упругий ветер, и чувствовать, как лыжи отзываются на малейшее движение, с тонким свистом распарывают наст, поднимая в воздух снежный фонтан. Катание на горных лыжах чем-то напоминает полет, и потому приглушает ностальгию, основательно поселившуюся в моей душе после того, как я оставил авиацию.

Крепления с привычным щелчком намертво захватили ботинки, словно я угодил ногами в капканы. Опустил на глаза защитные очки с желтыми фильтрами, надел перчатки, просунул руки в петли лыжных палок. Легко оттолкнулся, и весь хрустально-прозрачный мир с белоснежными пиками Кавказского хребта поплыл на меня.

Сразу за колесом канатно-кресельной дороги трасса обрывом пошла вниз, и меня понесло с нарастающей скоростью в слепящую пропасть, лыжи подо мной задрожали от скорости, с легким шипением шлифуя снег. Я присел глубже, принимая удар округлой, как поверхность яйца, кочки. Меня подкинуло вверх, словно выстрелили мной из рогатки. Несколько десятков метров я летел над склоном, расставив руки с палками в стороны, как крылья. Приземлился, сразу же ушел в сторону, погасив скорость и подняв облако мелкой снежной пыли, сделал еще один вираж, проскочил в метре от скалы, торчащей из-под снега, как обелиск, и вылетел на покатый склон, с хорошо накатанной лыжниками трассой.

Гася скорость, я сделал на поляне Азау "круг почета" и медленно покатил к стартовой станции канатной дороги, от которой вниз спускалось шоссе. Зубами стянул с рук перчатки, очки сдвинул на лоб – они уже не были нужны. В сравнении с высотой, к которой я уже привык, здесь дышалось легко, а воздух, насыщенный запахом хвои и смолы, казался густым, как кисель.

Я схватился рукой за ветку ели, останавливая движение. Спереди, из-за поворота, медленно выкатил желтый милицейский "уазик" с включенными передними фарами, следом за ним – белого цвета "жигули", затем – рейсовый "икарус" с табличкой "Минеральные Воды – Терскол" на лобовом стекле. Двигатели машин гудели в унисон, к тому же "уазик" постоянно сигналил, и этот вой напомнил мне прошлогоднюю трагедию.

Тогда с отвесной стены Донгозоруна сошла лавина и накрыла несколько домиков базы отдыха МГУ. Семнадцать человек мы откопали из-под снега и вытащили из-под обломков домиков. Шестеро из них погибли от травм и переохлаждений. Цинковые гробы отправили в Минводы на обычном рейсовом "икарусе". Автобус с траурным грузом до Тырныауза ехал медленно, а сопровождающие его автомобили непрерывно сигналили.

Я зачерпнул рукой снега, похожего на мокрый сахар, и прижал его ко лбу. Эскорт выруливал на площадку перед корпусом станции. "Уазик" часто моргал фарами, словно подавал мне сигнал, но свет на фоне ослепительных снегов казался блеклым и терялся, и я заметил его не сразу.

– Ты что, дурной, здесь стоишь?! – прошипел кто-то за моей спиной и схватил меня за руку.

Я обернулся. Малорослый, кучерявый балкарец Боря, работающий техником на подъемнике, оттаскивал меня от сосны, как от своей жены. Лицо его, вечно в чем-то вымазанное, украшенное большими ушами, круглыми, близко посаженными глазами и выгнутыми скобочками бровями было скомкано выражением страха и обиды, словно ему только что надавали тумаков.

– Бегим, бегим!! – бормотал он, пятясь задом к дверям станции канатной дороги.

Борину озабоченность я никогда не воспринимал всерьез. Техник всегда пребывал в перманентном страхе за свою жизнь, здоровье и исправность дизеля, вращающего стальной диск с буксирным тросом. Перед ним, сколько я его помню, неизменно стояли неразрешимые семейные проблемы, его постоянно кто-то бил, оставляя на его лице маленькие синячки и припухлости, а когда я пытался выяснить, кто именно это сделал, Боря расплывчато говорил о каких-то чужаках, о мафии и наемных убийцах. Боре очень нравились приезжие горнолыжницы. Он выбирал самых высоких и непременно блондинок, на протяжении всего времени отдыха пропускал их к вагончику канатки без очереди и бесплатно, после смены пас их, окружая заботой и любовью, угощал горячими хичинами и шампанским и, в конце-концов, сам напивался до безобразного состояния, а утром жаловался своим друзьям, что девушка попалась нечестная, "кинамо" (надо понимать, это нечто среднее между "динамо" и "кидалой").

Не сопротивляясь, я дал Боре затащить себя в вестибюль станции. Автобус и легковые машины выкатывались на стоянку перед станцией. Ветка сосны с шорохом скользнула по крыше автобуса, шишки, прыгая, как мячи для регби, покатились под колесами машин.

Боря норовил затолкать меня в уборную.

– Сюда! Здесь лучше! – громко шептал он, не поясняя, почему в темном старом туалете должно быть лучше, чем в вестибюле.

Через стеклянные двери было видно, как из "уазика" выскочил милиционер без фуражки и кинулся к автобусу. Передняя дверь автобуса открылась, но оттуда никто не вышел. Милиционер встал перед дверью навытяжку, словно готовился встретить генерала.

– Ай, беда будет! – заскулил Боря.

– Чего ты так испугался, малыш? – спросил я, не сводя глаз с двери. Борины кудряшки мешали мне, как высокая трава разведчику, и мне пришлось немного надавить на его голову. Боря присел, вывернулся из-под меня и взорвался:

– Мне по телефону звонили!! Это террористы! В Минводах автобус захватили! Там заложники, бензин, тротил, сейчас стрелять будут!

Боре не удалось нагнать на меня страху и вовлечь в состояние паники. Собственно, пока ничего страшного не происходило. Автобус, окруженный легковыми машинами, остановился на стоянке у станции. Из его окон не торчали стволы, не вылетали гранаты и людские головы. И вообще, Боря мог что-то напутать. Какого черта, спрашивается, террористы пригнали автобус сюда, на Азау, где единственная автомобильная дорога заканчивается отвесной стеной?

Мое спокойствие передалось Боре, и он затих под моей рукой, как голубок в теплых и неподвижных ладонях. Стоя перед распахнутой дверью, помеченной двумя нолями, мы смотрели на милиционера, майора Гаджиметова, начальника местного отделения, который круто повернулся на месте и бегом устремился к стеклянным дверям станции.

Боря кинулся ему навстречу, как сын к отцу после долгой разлуки.

– Где начальник!!? – вдруг неожиданно зло заревел Гаджиметов, сразу догадавшись, что ни кучерявый человечек с перепуганным и немытым лицом, ни я, утонувший в оранжевом пуховике, как косточка в персике, не можем быть начальником станции.

Боря раскрыл рот, провожая взглядом милиционера, который громко топал ботинками по бетонному полу и разгонял по вестибюлю сквозняки.

– Начальника станции сюда! Быстро!! – орал милиционер, ни к кому из нас конкретно не обращаясь.

– Уже поздно, – ответил я подчеркнуто спокойно. – И начальник ушел домой.

– Как домой?! – Милиционер остановился напротив меня и выпучил глаза. – Почему домой?! Здесь такое творится, беньвашмать, а он домой ушел!! К херам пересажу всех!! Бегом сюда его!!

Этот человек был слишком возбужден и наделен слишком большой властью, чтобы с ним можно было нормально разговаривать. Боря, почувствовав, что от представителя органов правопорядка, как и от автобуса, исходит угроза, стал медленно пятиться ко мне. Милиционер метался по вестибюлю, все время хлопая себя рукой по тому месту, где, возможно, еще недавно висела кобура.

– Ты кто?! – крикнул он, резко остановившись и ткнув пальцем Борю в живот.

– Техник, – едва слышно прошептал Боря, словно сознавался в каком-то преступлении.

– Так какого черта!! Запускай подъемник!

Здесь Боря явно дал маху. Он стал пожимать плечами и, заикаясь, бормотать:

– Без разрешения… Не имею права без разрешения. Начальник должен лично позвонить…

Мне показалось, что милиционер сейчас задушит кого-нибудь из нас. Он раскрыл рот, чтобы произнести нечто ужасное, но от гнева не смог вытолкнуть из себя ни слова, и лишь покрутил головой. Боря, делая мелкие шажки, быстро выбежал из опасной зоны и взлетел по лестнице на второй этаж, где находилось машинное отделение и диспетчерская.

– Ты кто?! – повторил милиционер, револьвером наставляя на меня палец.

– Начальник каэсэс.

Не думаю, чтобы он правильно понял, начальником чего я являюсь. Снова покрутил головой, кидая быстрые взгляды то на дверь, то на меня, то на лестницу, по которой ретировался Боря.

– В общем так, начальник, – с искусственной хрипотцой сказал милиционер, нагоняя морщины на лицо. – Дело гнилое. Приказано крови не допустить, все требования террористов выполнить. Бабки я уже им передал. Они обещали отпустить здесь всех, кроме десятерых, если мы без задержек отправим вагон наверх.

– Куда? – переспросил я. – Наверх? Они собираются подняться по канатной дороге?

– Да о чем и речь, беньвашмать!! – Милиционер снова перешел на крик. – Я тут тебе об этом целый час толкую! Будешь помогать! Вопросов не задавать! Все делать быстро!

Я кинул взгляд на автобус. Внутри него по-прежнему не было заметно никаких признаков жизни. Казалось, что милиционер неудачно разыграл нас с Борей.

– Послушай, – сказал я милиционеру, – я здесь, вообще-то, оказался случайно. Мне надо в Терскол. Я встречаю одну важную персону.

Кто во гневе, тому лучше не перечить. Милиционер даже побагровел.

– Да я, – произнес он, – да я… Я тебе сейчас такую персону покажу…

Он замолчал, повернулся к двери и неуверенным шагом пошел к ней, махая мне рукой, чтобы я освободил проход. На ступенях автобуса показалась среднего возраста женщина в длинном кожаном плаще и с небольшим брезентовым рюкзаком в руках. Она спускалась как инвалид, делая множество неуклюжих движений. Я не сразу различил за ней рослого темнолицего мужчину с бритой головой и повязкой, закрывающей глаза и нос. Его рука толстым шарфом сжимала женщине шею, в подбородок упирался ствол пистолета. Не отрываясь друг от друга, они сошли на землю.

Это было похоже на кино. Никогда ничего подобного я не видел "живьем", но зрелище не вызывало страха и, тем более, паники. Я отошел к стене. Милиционер раскрыл перед парой дверь. Часто перебирая ногами, словно исполняя какой-то странный танец, женщина и мужчина поднялись по ступеням и протиснулись в двери. Теперь я увидел, что лысый во второй руке держит стволом вниз автомат.

– Сейчас техник запустит машину… – начал говорить милиционер, но лысый перебил его:

– Лицом к стене! Оба! Руки на стену!

Сказать, что женщина была испугана – значит, не сказать ничего. Она была никакая. Лицо белое, как склоны Чегета, глаза пустые, рот безвольно приоткрыт, словно там застрял, а потом умер крик. Террорист выглядел очень шумным и подвижным. Казалось, он заполнил собой весь вестибюль. Недостаток уверенности в голосе он компенсировал силой крика. Поверх черного свитера на нем была одета безрукавка со множеством карманов и "молний". Черные джинсы, горные ботинки-"вибрамы" на высокой шнуровке. В автомат вставлены два связанных изолентой магазина.

Я пялился на террориста, как ребенок на экзотическое животное в зоопарке. Это я делал напрасно. Террорист, оказывается, был человеком скромным и не любил пристальных взглядов. Он махнул ногой и несильно впечатал свою толстую подошву как раз в то место, где у меня был шрам от аппендицита. Я сделал вид, что от боли согнулся пополам. Пусть потешится, урод.

Странно было видеть здесь такое зрелище. Здесь, где все было родным, где моими врагами были лишь многодневные метели да лавины, и всюду, от вершины Эльбруса до поселка, я чувствовал себя как в собственной квартире, здесь никогда не было и, казалось, не могло быть агрессивных людей, а этот лысый человек – всего лишь сильно выпивший ревнивец, намеревающийся намылить шею своей неверной жене.

Мне было почти весело. Я глянул на милиционера и подмигнул ему. Гаджиметов, уже не имеющий власти надо мной, отвернулся и сплюнул под ноги.

Было слышно, как задрожало стекло в двери, ведущей на перрон.

– Эй, майор! – крикнул лысый.

Я повернул голову, будто окрик касался меня. Прижимая женщину грудью к стеклу, лысый поднял автомат.

– Выводи десять человек по одному. Пять женщин, пять мужчин. Всем руки за голову! Не останавливаться. Шаг влево или вправо – я стреляю. Все понял?

Милиционер отпустил стену и повернулся.

– Да. Все понял. Все будет нормально. Сейчас дам команду.

– Пошел, не тяни! – крикнул лысый.

Я устал от горнолыжных ботинок. Верхняя защелка на правом ботинке слишком туго стягивала ногу. Я стал топтаться на месте, будто хотел по малой нужде. Лысый не реагировал. Тогда я приподнял ногу и потянулся рукой к защелке, чтобы расстегнуть ее…

Мне показалось, что станция взорвалась, и невольно присел, вплотную прижимаясь к стене. Оглушающий грохот автоматной очереди эхом метнулся по лестнице на второй этаж, обратно и снова наверх, словно искал выход. Мне на голову посыпалась штукатурка, но я не успел ее стряхнуть.

– Еще одно движение, – предупредил лысый.

Я застыл, как скульптура, и сразу позабыл о ноющей ноге. Молодец, подумал я о лысом, умеет убеждать.

Открылась дверь. Кто-то неслышно зашел в вестибюль. Я слышал учащенное дыхание за своей спиной.

– Быстрей! – крикнул лысый, поторапливая заложника.

И вдруг я почувствовал, как кто-то обхватил меня за шею руками, и в затылок ткнулись теплые и влажные губы:

– O, mein Gott, Stas, helfen Sie mir bitte![2]

Так и знал. Илона!

Загрузка...