Некоторые из качеств, желательных для современного лидера (о них упоминалось на первой странице Введения), в том числе ум, хорошая память, отвага, гибкость и стойкость, издавна считались достоинствами политического руководителя. Но для того, чтобы лучше разобраться в лидерстве, его нужно поместить в определенный контекст. В этой главе я буду рассматривать лидерство с четырех различных, но взаимосвязанных точек зрения – исторической, культурной, психологической и институциональной. Оценка руководства в большой степени зависит от конкретных условий, и то, что выглядит целесообразным и приемлемым в одной ситуации, может быть неподходящим и неосуществимым в другой. Стили руководства в военное и мирное время различны, так же как в кризисные и более спокойные периоды. В демократическом государстве возможности главы исполнительной власти существенно различаются в зависимости от того, обладает его партия подавляющим большинством в законодательном органе, шатким большинством или вообще находится в меньшинстве. То, что обычно называют сильным руководством, не тождественно удачному руководству. Последнее не является чем-то абстрактным, а представляет собой комплекс надлежащих мер, предпринимаемых в обстановке, характерной для конкретного времени и места.
Кроме того, различные эпохи отличаются друг от друга. Эту истину хорошо сознавали некоторые ученые восемнадцатого века, серьезно задумавшиеся над вопросами развития человеческого общества. В 1750-х годах шотландские и французские философы эпохи Просвещения впервые разработали теорию четырех этапов развития, которая, как они считали, позволяла объяснить закономерности и особенности общественного устройства на каждом из этих этапов[102]. Несмотря на чрезмерную схематичность их подхода (мы знаем, что развитие человечества шло отнюдь не настолько однолинейно, как следовало из их анализа[103]), целый ряд выводов этих философов пришелся очень кстати. Эта теория обобщала существовавшие на тот момент знания и допускала наличие исключений на каждом из этапов[104]. Одним из наиболее ярких представителей этой группы философов был отнюдь не склонный к догматизму Адам Смит – напротив, ему доставляло удовольствие обнаруживать исключения из установленных им же закономерностей[105][106].
Изучая «состояние государства», философы Просвещения попытались в том числе объяснить появление вождей и монархов и вытекающую из этого суть руководства и подчиненности. Стремясь выявить исторические закономерности, они использовали самые разнообразные источники, от Ветхого Завета до литературы Древней Греции и Древнего Рима (особенно труды древнеримского историка Тацита) и далее, вплоть до рассказов современных им путешественников, познакомившихся с обществами охотников-собирателей. Особого внимания удостоились племена североамериканских индейцев. Некоторые авторы восемнадцатого века полагали, что на самой ранней фазе развития первобытного общества вождем становился самый сильный или высокий мужчина племени. При прочих важных условиях (существенно важная оговорка) рост выше среднего считался полезным качеством будущего вождя[107].
По замечанию Адама Смита, на первом этапе общественного развития – когда средствами пропитания были охота на животных и сбор «дикорастущих плодов» – не было почти ничего, что можно было назвать государством. «В век охотников какого-либо правления было очень немного, но то, что имело место, было скорее демократического толка»[108]. Смит признавал, что лидерство не тождественно власти. То есть и в племени охотников-собирателей, и в клубе или в английской ассамблее восемнадцатого века всегда были люди, выделяющиеся на фоне остальных, но это обуславливалось их «превосходящей мудростью, доблестью или другими подобными качествами», а решение вопроса об их руководстве зависело от других членов сообщества. Следовательно, лидерство в отличие от власти наблюдалось, когда все члены сообщества были «на равных», хотя и присутствовали те, к «чьим советам прислушивались» в большей степени по сравнению с другими[109]. Это – лидерство в наиболее чистом виде, которое можно определить как желание других людей следовать за лидером и подчиняться ему.
На следующей стадии развития, пастушеской, у людей стала появляться собственность в виде домашнего скота, и это вызвало потребность в государстве[110]. На третьей стадии они превращались в земледельцев и постепенно обзаводились собственностью в виде земли[111]. Четвертой фазой развития общества, по Адаму Смиту, была торговая стадия, в ходе которой люди начали заниматься коммерческой деятельностью. (Он не использовал термин «капитализм», появившийся лишь в середине девятнадцатого века.) Младший современник Смита, французский аристократ и правительственный сановник Анн-Робер-Жак Тюрго, разработавший похожую теорию стадий развития общества, полагал, что, когда «между странами впервые начались раздоры, человек, превосходящий остальных силой, доблестью или благоразумием, сперва убеждал, а затем принуждал подчиняться ему тех, кого он защищает»[112].
По Давиду Юму, ничто «не представляется более удивительным тем, кто рассматривает человеческие дела философски, чем та легкость, с которой меньшинство управляет большинством»[113]. Он предполагал, что впервые возвышение одного человека над массой людей началось «во время войны, когда превосходство мужества и одаренности раскрывается наиболее заметно, когда больше всего требуются единство и согласие и наиболее отчетливо чувствуются пагубные последствия неорганизованности»[114]. Более того, Юм полагал, что «если предводитель обладал справедливостью в такой же мере, как благоразумием и мужеством, он становился даже в мирное время арбитром при всех разногласиях и мог постепенно утвердить свою власть, используя сочетание принуждения и убеждения»[115].
Еще большее внимание вопросу о том, как некоторые люди стали господствовать над другими и как правление и власть развивались по мере роста социального расслоения, уделял Адам Смит. В «Богатстве народов» он выделил четыре способа возникновения власти и подчинения. Изначально имели значение личные качества, такие, как физическая сила и ловкость. Однако «одни лишь телесные качества, не подкрепленные разумом, во все времена дают лишь незначительную власть»[116]. Вторым источником власти был возраст. «У народов-охотников, например в туземных племенах Северной Америки, возраст является единственным основанием общественного положения и старшинства», – писал Смит[117]. Но возраст имел значение и в «самых зажиточных и цивилизованных странах», где на его основе определялось общественное положение людей, равных друг другу во всех остальных отношениях. Например, титул наследовал самый старший член семьи (или старший отпрыск мужского пола). Третьим источником было «превосходство достатка». Богатство считалось преимуществом для лидера на всех стадиях общественного развития, но прежде всего во второй его фазе, когда впервые стало проявляться значительное имущественное неравенство[118]. «Татарский вождь», отмечает Смит, имеющий стада и табуны, благодаря которым «может содержать тысячи людей», будет на деле повелевать этими людьми:
«Тысячи людей, которых он, таким образом, содержит, всецело зависят от него в средствах к своему существованию, должны повиноваться его приказам на войне и подчиняться его юрисдикции в мирное время. Он непременно является их полководцем и судьей, и его власть есть необходимое следствие превосходства его состояния»[119].
На торговой стадии развития человек может приобрести значительно большее состояние, однако при этом иметь в своем подчинении не более десятка человек, поскольку от его материальной поддержки зависит только домашняя прислуга. Тем не менее, указывает Смит, «власть богатства очень велика даже в богатом и цивилизованном обществе»[120]. На каждой из стадий развития, при имущественном неравенстве, богатство имело существенно большее значение по сравнению и с личными качествами, и с возрастом[121]. Четвертым источником власти, логическим образом вытекающим из резкого имущественного расслоения, было «преимущество рождения»[122]. Под этим Смит подразумевает не просто «древность рода» – это понятие он высмеивает, замечая: «Все семьи одинаково древни; предки князя, хотя они лучше известны, не могут быть более многочисленны, чем предки нищего. Древность фамилии предполагает древность или богатства, или величия, которое обыкновенно основывается на богатстве или сопровождается им»[123]. Смит крайне скептически относится к сосредоточению огромной власти в руках одного человека, замечая, что кажущаяся стабильность абсолютной монархии – иллюзия. Своеволие и неразумные поступки правителей дают народу основания изгонять их, а единственный правитель более подвержен этому, чем какой-либо коллективный орган управления. Как указывает Смит, «один человек намного более склонен совершать подобные глупости, поэтому мы видим, что революции по подобным причинам чаще всего происходят в абсолютных монархиях»[124]. По утверждению Смита, у турок «редко бывает, чтобы один и тот же султан правил больше шести или восьми лет (хотя у них и абсолютистское правление)»[125]. Обращаясь к студенческой аудитории в Университете Глазго в марте 1763 года, Смит говорил: «За последние несколько лет в России случилось больше революций, чем во всей остальной Европе. Безумие одного человека часто подвигает людей на праведный бунт»[126].
Человек, становящийся правителем в первобытной общине (или, пользуясь выражением одного из учеников Смита Джона Миллара, «вожаком невежественного племени»), получает эту должность в первую очередь как военный командир. Однако затем это приводит к появлению преданности лично ему и желанию угождать его интересам[127]. Миллар, применявший и развивавший концепцию четырех стадий, следовал теории Смита, утверждая, что дифференциация имущественного положения стала значительной уже на второй стадии – «после того, как человечество открыло для себя выгоду приручения пастбищного скота», что имело последствия для общественной и политической иерархии:
«Власть, проистекающая из богатства, не только более значительна, чем та, которая приобретена за счет личных качеств, но и более устойчива и постоянна. Необычайная одаренность, будь то телесная или умственная, может существовать только в течение жизни ее обладателя, а ее продолжатели в той же семье случаются редко. Но человек обычно оставляет свое состояние потомству, а вместе с ним и все применявшиеся им средства подчинения. Сын, наследующий имение отца, получает все возможности сохранить то же общественное положение; наряду с этим сохранившаяся влиятельность растет день ото дня и становится все значительнее от поколения к поколению»[128].
Это очень наглядно подтверждал пример вождей. По мере увеличения состоятельности человеку становилось проще поддерживать свое руководящее положение и во многих случаях делать его наследным. Будучи богаче других, он имел «больше власти, чтобы вознаграждать и защищать своих друзей и наказывать или подавлять тех, кто вызывал его раздражение или недовольство»[129]. Таким образом, у остальных людей было основание добиваться его милости, что вело к росту числа приближенных «великого вождя, или короля»[130].
Монархии, обычно наследные и с самыми разнообразными названиями лидеров – короли, цари, императоры, ханы, вожди, султаны, фараоны, шейхи и пр., – действительно стали архетипическим способом политического руководства на многие тысячелетия[131]. Они были исключительно разнообразны в том, что касалось деспотизма, произвола, уважения к закону и готовности делиться определенной частью власти[132]. До прихода к власти во Франции Наполеона Бонапарта монархи всей Европы (но уже не Великобритании) заявляли о том, что они властвуют по «праву помазанников Божьих». Однако, как заметил С. Э. Файнер: «Сразу по восшествии Наполеона на престол этой убеленной сединами политической формулировке пришлось обороняться. Теперь казалось, что любой встречный и поперечный может явиться ниоткуда и взять власть в государстве, если, конечно, не поленится изобразить это так, будто он сделал это по воле народа»[133].
До девятнадцатого века конституционная монархия и широкие гражданские права были относительно редкими явлениями. Самым ярким исключением была Англия – а впоследствии Великобритания, – представлявшая классический пример крайне постепенной трансформации наследного правления от абсолютной к конституционной монархии, власть которой к двадцатому веку носила уже чисто символический характер. Это называли «демократией в рассрочку», хотя те, кто делал плановые взносы, вряд ли имели в виду достижение полной демократии. Чаще всего, как в случае с принятием британским парламентом законов о расширении избирательного права в девятнадцатом веке, совершая очередной реформаторский шаг, они были уверены, что заходят максимально далеко, и дальнейшее продвижение по этому пути будет чревато попранием личных свобод и верховенства закона[134]. Тем не менее на протяжении нескольких веков в Великобритании происходило сокращение прав монархии при неторопливом возрастании власти парламента и подотчетности политиков все более широким слоям общества.
Однако постепенность преобразований не была гладкой и непрерывной. Наиболее резко она нарушилась в середине семнадцатого века. Гражданская война 1642–1649 гг. закончилась победой сторонников парламента, а король Карл I был обезглавлен на эшафоте. В период 1649–1660 гг. английское государство было республикой. С 1653-го по 1658-й страной правил лорд-протектор Оливер Кромвель, опиравшийся на подчиненную ему «Армию нового образца». Грызня, последовавшая за смертью Кромвеля, привела к появлению в армейских кругах влиятельной группировки, обеспечившей возврат к монархии (в лице Карла II) и постепенности реформ. Но недолговечная Английская революция сильно повлияла на монархию. В споре с Сэмюэлом Джонсоном отец Джеймса Босуэлла лорд Окинлек ответил на вопрос о том, что хорошего было в Кромвеле, так: «Он заставил королей сознавать, что и они способны преклонять голову»[135].
«Славная революция» 1688 года послужила серьезным импульсом к усилению власти парламента. Попытки Карла II, а в особенности его преемника Якова II, принизить роль парламента и не считаться с его существованием имели итогом конец династии Стюартов. Мнение о том, что Яков, будучи католиком, благоволит приверженцам этой конфессии и собирается восстановить католицизм в качестве государственной религии, было лишь одной из причин нарастающего недовольства. Когда влиятельные противники Якова решили предложить престол его дочери – протестантке Марии, ее голландский супруг Вильгельм Оранский настоял на том, чтобы стать равноправным монархом, а не только консортом при королеве. Эту «революцию», которая практически таковой не являлась, назвали «славной», поскольку переход власти в Англии произошел без кровопролития (хотя в Ирландии и Шотландии это было далеко не так). Яков II бежал из страны, его преемниками стали Вильгельм III и Мария. В недолгий период правления королевы Анны, во время которого в 1707 году состоялась уния английского и шотландского парламентов и было образовано союзное государство Великобритания, и при ее преемниках – представителях ганноверской династии – тенденция к усилению власти парламента и увеличению независимости государственного управления от монархии продолжилась. К двадцатому веку развитие конституционной монархии вплотную подошло к тому, чтобы Британию можно было называть «венценосной республикой».
Двумя важнейшими моментами разрыва с монархией в истории государственной власти были Американская революция и Великая французская революция. При всех различиях во взглядах отцов-основателей Соединенных Штатов, подписавших Декларацию независимости 1776 года, и основоположников американской Конституции 1787 года они был практически едины в одном важнейшем вопросе – форме правления, которая должна быть республиканской, а не монархической или аристократической[136]. Они приложили все усилия к закреплению принципа верховенства закона и защиты свобод для граждан страны. Однако американская Конституция и не была демократической, и не должна была быть таковой по мысли большинства основоположников. Она не запрещала рабство и подразумевала отсутствие избирательных прав у более чем половины населения – женщин, афроамериканцев и коренных американцев[137]. (*). Кроме того, в ней постарались оградить институт президентства в равной мере от «народных масс и господства конгресса»[138]