В общагу мы заезжали в последний день августа. Стояли в холле, с сумками, чемоданами. Галдёж и хохот такие, что стёкла дрожали. Замечания коменды действовали не особо. Я подтащила к ногам свою тяжёлую клетчатую сумку, и наблюдала за всем происходящим немного настороженно. Некоторые уже распределялись, кто с кем будет жить. Кто-то вместе учился в школе, кто-то дружил. Я чувствовала себя белой вороной.
Вдруг, возле окна заметила долговязую, худую девчонку, с таким же растерянным взглядом, как у меня. И тоже без сопровождения родителей.
– Привет, – рискнув бросить сумку у батареи, подошла к незнакомке.
– Привет, – она смотрела на меня сверху вниз, но не потому, что такая гордая, а в силу своего роста.
– А ты тоже только поступаешь?
Она кивнула.
– И я. – Вздохнула и оглянулась на толпу. – А ты на кого?
– На воспитателя.
– Во, блин! – обрадовалась я. – Так мы вместе учиться будем.
И тут же выпалила:
– А давай вместе жить? Меня Малика зовут, – протянула ей руку. Остановить меня уже было сложно. Не знаю, чем, понравилась эта долговязая девчонка. – Пошли очередь занимать на заселение? У тебя одна сумка? У меня тоже, правда и рюкзак ещё. А ты откуда? А как тебя зовут?
Под шквалом моих вопросов девочка, похоже, совсем перестала понимать, где находится. Но хотя бы не отказалась жить вместе.
Я очень боялась, что попадутся соседки-гопницы. А таких тут было немало. Плюс детдомовские. От этих я всегда старалась держаться подальше, потому что они безбашенные.
Соседку мою, как выяснилось, звали Светой, она, в отличие от меня, единственный ребёнок в семье.
Уже разбирая в комнате сумки с вещами, мы смеялись над тем, как устроен человек.
Она всю жизнь мечтала о сестрёнке или братике, а я хотела быть единственным ребёнком.
– Может, тогда бы меня любили больше? И не пришлось бы вещи за Машкой донашивать, это меня ужасно бесило.
– Ну не знаю. – Света аккуратно раскладывала одежду на полку, – я одна. А толку? Думаешь, в жопу зацелована? Как бы не так.
– Ну да, на избалованную ты не похожа, – усмехнулась я, запихивая свои вещи на нижнюю полку.
Заметив аккуратные стопки одежды стопки новой подруги, стало неловко. Скинула всё на пол и тоже начала складывать рукава.
– Хочешь, научу? – заметила она мои потуги и, не дожидаясь ответа, взяла одну из моих рубашек. – Мы с матерью раньше каждые выходные в город торговать ездили. Она из Турции шмотки возила. Вот я и научилась складывать так, чтобы красиво.
– А почему “раньше”? – с растущей завистью поинтересовалась. Всем известно, что турецкие шмотки – самые крутые.
– Да кинули её. Сама не смогла поехать, ногу сломала, дала денег знакомой. В итоге, та кинула. Я, честно говоря, не сильно в курсе. Знаю, что мать в милицию обратилась, но без толку. Тётка отрицает, что вообще какие—то бабки получала. В итоге, и товара нет, и за аренду платить. Пришлось за бесценок всё распродавать и уходить с рынка.
– Офигеть. И что теперь?
– Ничего. Дома сидит. Огород, да хозяйство.
– Да уж… – мне стало жаль эту женщину. Но Светка не выглядела расстроенной. И мы довольно быстро сменили тему.
А вскоре в комнату зашла коменда, за спиной у неё стояла ещё одна первокурсница. Кучерявая, белобрысая, полненькая Ирка стала нашей третьей. Хохотушка оказалась та ещё. Я частенько подхватывала её смех – тонкий, громкий, заразительный.
Обе мои соседки оказались, что не удивительно, из соседних, более мелких сёл. Они очень удивились, узнав, что я городская. На все расспросы я лишь пожимала плечами и неопределённо отвечала: «А почему бы и нет».
***
Ничего удивительного, что группа у нас состояла из двадцати трёх девчонок, совершенно разных, со своими тараканами в голове, вчерашних подростков.
Если одни уже вовсю крутили любовь, то другие, как и я, даже целоваться не умели.
Мастачкой* или, согласно названию должности – «мастер», была высокая и полная, даже толстая, тётка с огромными чёрными стрелками вокруг глаз. Вообще, она красилась так вызывающе, что была похожа на Стервеллу Де Виль из «Сто один далматинец». Особенно, когда выпивала лишнего и начинала орать. Щёки её покрывались пунцовыми пятнами, что придавало еще большее сходство с антагонисткой знаменитого фильма. Да и по характеру она была та ещё Стервелла. С моей нечаянной реплики её так и стали называть. За глаза, конечно. А так, официально, её звали Марина Яковлевна.
За четыре года не раз пришлось убедиться в мерзости её характера. Сколько раз она исподтишка стравливала девчонок друг с другом, публично унижала тех, кто ей не нравился. Я, разумеется, оказалась в первых рядах нелюбимчиков. Потому что к пятнадцати годам так и не научилась улыбаться не душой, а одними губами. И комплименты одногруппниц на тему «Как вы сегодня классно выглядите», или «Ой, у вас новая кофточка»… Фу, это было мерзко. Я лишь прятала усмешку.
Светка, та быстро приспособилась. Вообще, она быстрее наладила отношения с многими в группе. В то время, как я ходила волчонком и на многих смотрела с недоверием.
– Малика, – улыбаясь, подбежала подруга во время обеденного перерыва. – Вечером дискотека. Пойдём?
– Я не умею танцевать, – что было абсолютной правдой. В школе я ни на одну дискотеку не ходила именно из-за боязни опозориться.
– Я тоже, – пожала она плечами. – Но мы и не на фестиваль бальных танцев идём. Давай, развеемся.
– Нет, прости. Это без меня.
– Глупо, – вместо того, чтобы отстать, Светка уселась на подоконник. – Так и будешь дикарём? Надо начинать заводить знакомства, общаться.
– Они сами не хотят. А напрашиваться я не собираюсь.
– Ко мне же ты подошла?
– Это было спонтанно.
– И получилось ведь! Попробуй ещё раз.
Я хотела уйти, но подруга спрыгнула с подоконника и схватилась за лямку моего рюкзака.
– Малика, ну постой. Ты же сама говорила, что хочешь потом книги писать, работу престижную. А там везде важно уметь общаться, налаживать контакты. Если ты сейчас сама себя не переломишь, ты никогда этого не сделаешь. Просто возьми, и сделай. Один раз.
И я остановилась.
Светка была чертовски права. Я должна. Должна выбраться из своего болота. А для этого придётся учиться и улыбаться, и – как она сказала – налаживать контакты.
– Ладно, – протянула я, поворачиваясь к ней, – в этот раз ты меня убедила.
Перед походом на дискотеку, еще и первую, хотелось накраситься. У меня косметики вообще не было. У Светки тоже, кроме туши, коричневого карандаша и двух помад ужасного сиреневого цвета, ничего не было. Ирки, нашей третьей, не было уже два дня, вроде как заболела. И я пошла по этажу. Опять же, спонтанно. Просто поняла, что не хочу идти абы как.
Стучала в комнаты и спрашивала, кто чем может поделиться. В итоге у одной тени выменяла на футболку с Ди Каприо, другая сама вызвалась мне брови выщипать, сказав, что я на Брежнева похожа, третья даже колготки дала, но в обмен на обещание, что я за неё сочинение пишу. Пф, легко! Я за Серёгу дома «Войну и мир» читала, потом ему пересказывала для изложения. Правда, если пересказывать моими словами, то там была сплошная мелодрама и любовь. Страницы с описанием боевых сцен я просто перелистывала.
В общем, к дискотеке мы подготовились. Мне так понравился макияж, который сделала мне старшекурсница: бордовая помада и тёмно-коричневые тени. Это смотрелось так… по-взрослому, что ли.
Правда, за весь вечер я так и не решилась выйти в круг, простояла, подпирая стену, и разглядывала студентов. В особенности, студенток – девчонок, которые были моей противоположностью: хохочущие, уверенные в себе. Мне так хотелось тоже оторваться от стенки, выйти в центр и непременно показать класс. Думала, вот сейчас я как начну танцевать, и у всех челюсти упадут до пола от того, какая я классная.
Не смогла я тогда себя пересилить. Только переминалась с одной ноги на другую. Несколько раз даже возникало желание молча уйти, но Светка не пускала.
После, когда мы уже лежали в кроватях, я проклинала себя за эту слабость. Дело ведь не в танце. Я прекрасно видела, что там такие же, совершенно не умеющие двигаться. Но им было плевать на это, они отдыхали. А я стояла, как полная дура.
Успокоиться не могла долго, ворочалась, думала. Уснула уже под утро.
***
В холле главного учебного корпуса девчонки, с придыханием, как о военной тайне, сплетничали о том, как Витька Лангурт вчера на дискотеке трогал Машку "там". Хихикали, как дурочки. Некоторые даже вздыхали завистливо.
А я не понимала, что такого классного в этих троганьях. Ну, трогали меня когда-то давно. Ничего, кроме странных, неприятных ощущений и отвращения. А может, это потому, что я была ещё ребёнком? Мне тогда было лет одиннадцать, не больше. Или потому, что трогал двоюродный дядька. Летом дело было. Жарко, я бегала по квартире в одних трусиках. Забежала в комнату, а он там лежал, отдыхал, видимо. Я извинилась и хотела выйти, но он остановил. Сначала просто спрашивал, мол, как дела, потом подозвал. У меня не было ни испуга, ни чего-то ещё. Ему всего лишь понравились цветочки на моих трусиках, попросил показать…
Из комнаты я убежала. Напугал меня дядя Серёжа. Даже до детского мозга в какой-то момент дошло: что-то тут не совсем нормально.
Дома хотела пожаловаться бабушке, но она отмахнулась и даже поругала за глупые выдумки. Ещё и маме рассказала. Та вообще, обсмеяла. Разумеется, ни брату, ни сестре рассказывать уже желания не было.
Как и непонятного мне интереса к мальчишкам. Долго не понимала, как это – влюбиться. Что такого в этих мальчишках. Я в этом плане поздняя оказалась. Да и вообще – поздняя. Даже менструация началась уже на первом курсе, в то время, как у некоторых одноклассниц класса с пятого она была.
Больше я никогда не жаловалась. Ни на что. Уж точно не матери.
Нет, ещё один раз в поисках поддержки мамы наступлю на те же грабли, но это будет гораздо позже, и тоже – больно…
…А пока я сидела среди ровесниц, смачно обсуждающих интимные подробности произошедшего на студенческой дискотеке.
Первой парой был ужасно нудный предмет – геометрия. Ни простора для фантазии, ни возможности интерпретировать. Еще и препод – старик, которой очень монотонно говорил. Даже электричка по рельсам активнее стучит колёсами, чем звучит его речь. Действовало это усыпляюще, как выяснилось.
Не знаю, как это вышло, но из дрёмы меня вывел голос препода. И разносился он прямо над ухом.
– Дёмина, совесть хоть чуть имей, не спи. Неслыханная наглость.
– Просите, – испуганно моргала я глазами и пыталась не зевать. – Я не сплю. Я слушаю.
– Конечно. И храпишь от сосредоточенности. – Преподаватель отошёл от моей парты, и я наконец, смогла зевнуть, прикрыв рот ладонью.
Мужчина удалялся от меня и продолжал ворчать, уже не обращаясь к кому-то конкретно:
– Что за поколение у вас такое? Ничего вам не интересно? Одни пьянки гулянки на уме? – он сел за стол и обвёл присутствующих взглядом. – Что же с вами лет через пять будет?
– Главное, что здесь нас уже не будет, не переживайте, – выдала Динка Ортис, одна из фавориток нашей мастачки, а потому такая дерзкая.
Ну или потому, что её отцом был местный "шишка" – какой-то очень важный дядька из районной администрации.
– Да с тобой-то всё понятно, – пренебрежение в его тоне мне даже понравилось. – Родители заранее обо всём договорились.
– Вообще-то я сама решила учиться на воспитателя, – вспыхнула одногруппница. – А не пошла на юриста, как родители хотели.
Я посмотрела в её сторону. Только сейчас поняла, что под этими рыжими кудрями, похоже не только смазливое лицо. Но и характер боевой. Действительно, с её возможностями, и пойти на пед? Да ещё и в селе? Пусть и районном центре. Но наверняка же папенька мечтал о столичных ВУЗах.
И мне, неожиданно для себя, захотелось заступиться за девчонку, с которой до этого ни разу не общалась.
– Да нормально с нами всё будет. Это бзик каждого поколения – обосрать подрастающее и вздыхать "вот в наше время".
– Во-первых, никто вас не обсирал. А во—вторых, вы действительно, растёте, как бурьян. Ни к чему не приспособлены.
– "Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно", – процитировала я одного из своих самых любимых поэтов. – Знаете, в каком веке написано? Ещё тогда Лермонтова волновало, что молодёжь не та. А уж сколько поколений сменилось? И ничего, не совсем деградировали, вроде. – Развела я руками.
– Я рад, Дёмина. – Стукнул учебником по столу преподаватель, – что вы так хорошо знакомы с творчеством классиков. А так ли хороши ваши познания в моём предмете?
– Ну всё, – хихикнул кто-то, только я не видела, кто, – вот и «бремя познанья» настигло.
К сожалению, в геометрии я была гораздо слабее, чем в гуманитарных науках. Значение этих познаний практически равнялось нулю. И я поникла.
***
Потекли довольно унылые студенческие будни. Хотя, нет. Студенчество было очень даже насыщенным.
Не знаю, как, но мне удалось себя переломить. И не абы как. Я не просто начала общаться, а даже проявлять инициативу. Вступила в профком, участвовала в выпуске стенгазеты колледжа.
И поняла для себя одну маленькую хитрость, которой пользовалась впоследствии всегда:
Всем плевать, как ты себя чувствуешь. Ты можешь комплексовать из-за большого носа или маленькой груди. Но люди видят лишь то, что ты сама им показываешь. Подчеркнула косметикой то, что посчитала нужным, надела лифчик с пушапом, хвост пистолетом и вперёд – уверенной походкой. Та же схема и с внутренним состоянием. Тебе может быть паршиво, так, что хочется в окно выйти. Но это никому не интересно. А если ты жизнерадостный вечный двигатель – вокруг тебя собирается толпа обожателей. В горе мало кому интересно тебя поддерживать. А вот в радости – это да. Каждый хочет прикоснуться к твоей успешности.
К счастью, самостоятельная жизнь быстро учит прописным истинам. Я перестала стесняться того, что писала стихи. Даже показала руководителю музыкальной студии. Каково же было моё изумление, когда по одному из них он предложил написать песню к следующему Дню открытых дверей! Для меня это звучало, как приглашение на «Евровидение». Конечно, я была согласна.
Но не всё было так радужно.
Ирку, как выяснилось, выгнали. Поймали в комнате мальчишек, раздетую. Нам, конечно, подробности никто из воспитателей (смешно, но такая должность была в нашем общежитии) и коменд рассказывать не собирался. За них это сделали сами пацаны. Подло. Мне было мерзко слышать шушуканья и смех, как все обсуждали, что Колька лишил Ирку девственности. И этот урод ходил по общаге, грудь колесом, а девчонку с позором выгнали. Учитывая, что она приехала из небольшого села, участь её ждала незавидная. Мне так крепко засел в мозг тот случай, что я дала себе зарок, если и начну встречаться с кем, то точно не из нашей общаги. Чтобы ни одна сволочь не могла ходить и тыкать в меня пальцем: «Я с ней спал».
Это стало одним из пунктиков.