Очаков, 1891 г.
Два богато одетых господина средних лет, немного постояв на пороге лавки братьев Гойдман, все же зашли внутрь.
Тотчас призывно зазвонил колокольчик, и сам Шепсель, в чистой белой рубашке и малиновой жилетке – сама респектабельность! – вышел им навстречу, широко улыбаясь.
– Я рад видеть вас у себя, господа. Если вы не знаете, меня зовут Шепсель Гойдман. Я антиквар. В нашей лавке к покупателям относятся с большим вниманием и уважением. Скажите мне, что бы вы хотели приобрести?
Господа переглянулись. Один, небольшого роста, розовощекий, седоватый и очень представительный, начал первым:
– Мы обошли много лавок, но ни в одной сегодня не было могильной мраморной плиты. Вы не представляете, как она нам нужна. Ради нее мы и приехали так далеко, из Санкт-Петербурга.
Шепсель состроил печальную гримасу, но душа его ликовала. Удача сама шла ему в руки. Не далее как вчера Семен выбил надписи на состаренном мраморе. Получилось очень даже ничего, во всяком случае, сам Гойдман-младший не мог бы отличить подделку от оригинала. Анна с мужем уже сидели на скамейке в маленьком садике, разбитом позади лавки, под молодой сливой, тонкие ветки которой еще не давали тени, и терпеливо ждали условного сигнала.
– К моему большому сожалению, господа, у меня тоже нет могильной плиты, – сказал он, грустно вздохнув. – Это ходовой товар, но он попадается не каждый день. Мы с моим братом пока ничего такого не обнаружили. Надеюсь, что…
В дверь постучали. Лейба подал Анне и ее мужу сигнал, и крестьяне вошли в лавку, волоча тяжелую могильную плиту.
Анюта, стройная миниатюрная брюнетка с ямочками на щеках, в цветастом платье и белом платке, оттенявшем ее смуглое лукавое личико, мельком взглянула на господ и обратилась к Шепселю:
– Господин Гойдман, это мы нашли сегодня. Сколько вы дадите за плиту?
Господа заволновались. Шепсель надел очки точь-в-точь как у старого Якова Нахумовича и наклонился к плите.
– На какой глубине вы ее отыскали? – поинтересовался он, ощупывая мрамор и удовлетворительно крякая.
– Метра два-три, – встрял муж, туповатый детина с плоским прыщавым лицом.
– Понятно, – кивнул Шепсель. – Значит, век пятый нашей эры. Что ж, я беру у вас вашу находку.
– Вы действительно уверены, что это древнегреческая могильная плита? – вмешался представительный господин.
Шепсель развел руками, как бы давая понять, что ошибки здесь не может быть никакой.
– Тогда позвольте. – Розовощекий выдвинулся вперед и достал бумажник. – Скажите, сколько она стоит?
– Вы уважаемые люди, – по лицу Гойдмана-младшего расползлась масляная улыбка. – Я отдам ее вам за двести пятьдесят рублей. Согласитесь, господа, это недорого. В соседней лавке с вас содрали бы четыреста, но мы не запросим столько. Нам очень важно иметь постоянных клиентов, которые бы нам доверяли. И нам очень важно, чтобы вы пришли к нам еще. Или приехали с другого конца России.
Клиенты переглянулись. Гойдман видел, что его льстивые слова пришлись им по душе.
– Согласны! – воскликнул второй, тоже седоватый, но с бледным лицом – заложник сырого питерского климата. – Мы берем товар.
Через несколько минут покупатели, очень довольные, вышли из лавки, а Шепсель и Лейба, не менее радостные, протянули Анюте пятьдесят рублей.
– Ты их честно заработала, – сказал ей Лейба и повернулся к брату: – Шо мы имеем сегодня еще?
– Три обломка древнегреческой колонны, – отозвался Шепсель. – Кстати, тоже ходовой товар. Я думаю, он у нас не залежится. Анюта, никуда не уходи.
Крестьянка кивнула и отправилась в садик. Туповатый муженек, как тень, поплелся за ней, но не успели они примоститься под сливой, как снова услышали условный сигнал.
Шепсель оказался прав. Товар не залежался. Покупатели не обходили лавку, и деньги к проходимцам текли рекой. И не жалкие копейки, которые они когда-то выручали от продажи леденцов и лаврушки. Сотни, сотни и сотни, постепенно складывавшиеся в тысячи.