– …не знаю, когда мы теперь встретимся, Джейн, у меня сегодня вечером самолет. Мне нужно срочно вылетать в Россию по семейным обстоятельствам. У меня умер отец и…
– Это очень хорошо!.. Ой, простите, я не то хотела сказать… В смысле, я очень соболезную, но вам действительно сейчас лучше сменить обстановку – пусть даже так. Сама хотела вам это предложить. Вы, кстати, про отца практически ничего не рассказывали, из чего мне показалось… Впрочем, неважно уже. Как вы полагаете, вы – хороший сын?
Во! Сразу взяла быка за рога! Поняла свое упущение – про отца-то мы никогда и не говорили!
– Нет. Я никакой не сын. Вообще. Нулевой. Не вышло из меня сына. И вы наверняка сделали правильное заключение о моем отце. Но жена настаивает, чтобы я поехал. И кроме того… – Я на мгновение запнулся, подумав, говорить ей или не говорить о том оправдании, которое я придумал для этой поездки, помимо дешевой смены декораций вокруг моей играющей драму души.
Она молчала и смотрела на меня. Эти психологи умеют выдерживать паузу.
– Ладно, – я махнул рукой, решив не говорить.
Джейн демонстративно взглянула на часы на своем запястье. Вообще-то ей не нужно было даже шевелить рукой: большие настенные часы с белым ярким циферблатом и черными отчетливыми стрелками висели у меня за спиной – так, что она всегда видела время, когда хотела его знать, не отвлекая внимание клиента и не вызывая у него нервного ощущения, будто его тут терпят и не чают, когда кончится время сеанса. Наверное, так часы вешают все психотерапевты, берущие почасовую оплату, пускай даже и из полицейского департамента.
– У нас с вами есть еще почти час времени. Что вы хотели сказать? «И кроме того…»
Я вздохнул. И за что мне все это?
– Джейн, вам это правда интересно?
– Нет.
Я быстро взглянул на ее лицо. Оно по-прежнему ничего не выражало.
– Но это важно проговорить вам, офицер. Для этого вы сюда и приходите.
– Странный вы психолог, Джейн.
– А вы много психологов видели, чтобы сравнивать?
Я заерзал в кресле:
– Вы правы. Практически не видел. А такие вот сеансы для меня вообще впервой. И не сказал бы, что я получаю от них удовольствие, – сказал я и подумал: не слишком ли грубо получилось?
Но ее лицо было столь же спокойным:
– А врач и не должен доставлять удовольствие. Он просто исправляет ваше тело, которое вы запустили. А психолог – вашу душу, которую вы запустили не менее. И периодическая уборка душевного мусора важна не менее, чем уборка телесных шлаков… Так как вы хотели продолжить фразу? «И кроме того…» Что вам не дало продолжить? И что вы чувствуете в данный момент?
– Да ни черта я не чувствую!
– Кроме раздражения. А оно откуда? Я ведь задала простой вопрос. Но он вызвал у вас какие-то эмоциональные затруднения. Почему? И что вы все-таки хотели сказать?
Я нарочито глубоко вздохнул, и этим вздохом как ластиком стер карандашные наброски последних фраз и невнятных эмоций, в которых не хотел разбираться.
– Да, Джейн, как вы уже поняли, папу я не любил! Потому что любить было некого. Не было в моей жизни отца. Но вы правы, отчего бы не развеяться и не съездить на его похороны! И кроме того…
Я выделил последнюю фразу голосом и снова задумался: говорить или нет?
– Кроме того, Джейн, мне сообщили, что… – Тут мне в горло неожиданно попала першинка, которая заставила прочистить горло, и я мгновенно подосадовал на эту случайность, которая могла быть истрактована как неслучайная. – Что он завещал похоронить себя в могиле матери.
В изгибе ее бровей я увидел недоумение. И пояснил:
– Моей матери.
– Погодите, – Джейн изменила позу. – Насколько я понимаю, ваши родители развелись, когда вам было совсем мало лет…
– Шесть. Или семь.
– И с тех пор отец в вашей жизни практически не появлялся. Поэтому когда вы выросли, а скорее всего и раньше – в период пубертатный, юношеский, то есть где-то на излете школы или сразу после ее окончания вы решили разыскать его и…
– Да. Так и было. Наверное, это обычная история.
– Обычная… – кивнула Джейн. – Разыскали, но отношения не сложились, он не выказал особого интереса и желания к дальнейшим встречам.
– У него уже была другая семья, – сказал я и вдруг поймал себя на том, что эта фраза выглядит, как оправдание, а чего мне хотелось бы в последнюю очередь, так это оправдывать человека, к которому… Которого я сегодня полечу хоронить.
– Погодите. – Джейн протестующе подняла руки, как будто сдаваясь. – Погодите! Это я поняла. У него была уже много-много лет другая семья, возможно, дети…
– Да. Сын.
– …а он завещал похоронить себя вместе с первой женой? – Я впервые за много встреч увидел на ее лице подобие удивления. И сам удивился и растерялся: как я сейчас буду объяснять это ей, если сам не знаю, почему он так поступил? Единственное, что я знаю точно, – именно эта его просьба склонила колеблющиеся весы моей решимости взять билет на рейс «Нью-Йорк – Москва», до отправления которого оставалось около шести часов времени.
Однако Джейн не стала спрашивать, поняв по моему лицу, несшему, видимо, отпечаток недоумения, что ответа я все равно не дам. Нельзя дать то, чего не имеешь.
Но ее лицо изменилось тоже. За те бесконечные часы и дни, которые мы вместе провели, я никогда не видел у нее такого лица. И сейчас не мог считать, что оно может означать.
Длинное желтое корыто нью-йоркского такси в аэропорт вел сикх. Такой классический сикх с классическим индийским акцентом, в классической черной чалме. Чалма упиралась верхушкой в потолок машины, и меня это почему-то раздражало. Какого черта, в самом деле!
Часть улиц и мостов как всегда была в вечных нью-йоркских ремонтах, поэтому я выехал заранее, и пока чалма шоркала о мягкую обивку крыши, а за окнами проплывали создававшие пробки оранжевые загородки ремонтов, я вспоминал последние минуты прощания с Джейн. Почему-то я был уверен, что больше с ней не увижусь. И более того, мне казалось, что и она понимает это. Хотя пониманию такому неоткуда было взяться. Я улетал, ну, на неделю максимум. Что мне там особо делать, в этой стране, откуда я бежал, старательно оставив в ней все? Включая еще живого тогда отца и тоскливую могилу матери на старом тверском кладбище.
Последние сорок минут перед расставанием мы с Джейн говорили о моем отце, хотя я думал, что рассказать мне о нем совершенно нечего. Но Джейн спрашивала, и я отвечал, сам удивляясь тому, сколько знаю о нем. И параллельно понимая, что знаю все это только по рассказам матери. Которая, как оказалось, довольно много о нем рассказывала, упоминала, вставляла в меня, как начинку в пирожок, которая вот теперь вылезла. И еще я вдруг вспомнил, что всегда не хотел о нем слушать, отмахиваясь, недоумевая, злясь, уходя от разговора и из дома. Это было так давно! Я про это совершенно забыл! А вот оказалось, матери все-таки удалось! Удалось навставлять в меня на сорок минут рассказа и еще на столько же хватило бы. Я говорил и говорил, а Джейн только направляла мою почти безостановочную речь, подбрасывая небольшие реплики или вопросы. А за пять минут до расставания открыла ноутбук и начала копаться там, что-то ища.
– Я вам уже ляпнула как-то, что вы сложный пациент, чего практически никому и никогда не говорю. Быть может, это было непроизвольной формой капитуляции, хотя сегодня я кое-что поняла, и теперь, наверное, смогла бы вам помочь, но уже поздно – вы улетаете. Однако у меня есть идея. Знаете, как говорят, – чтобы чему-то научиться, нужно учить других. Я многое в себе поняла, когда начала терапевтировать людей. А мой бывший… э-э… один мой знакомый, однокашник, мы вместе учились… однажды очень правильно сказал, что все понял про нейросети только тогда, когда начал сам преподавать эту дисциплину студентам.
Я смотрел на Джейн, не понимая, куда она клонит. Какие нейросети? Время сеанса уже вышло, и никогда раньше она не задерживала меня дольше положенного срока. Не скажу, конечно, что выпроваживала, но ощущение такое было. А вот теперь…
– Вы хотите сказать, что мне для того, чтобы разобраться в своих проблемах, нужно оттерапевтировать кого-то? – пошутил я.
– Да, – без улыбки сказала она. – Примерно. И это просто знак, что вы летите в Москву. Тот человек, о котором я вам сказала, мой однокурсник, он сейчас как раз в Москве. Я вам сейчас напишу…
Она схватила ручку и быстро начала выводить что-то на квадратике бумаги.
– Он сейчас работает в России. И занимается…
– Спасибо, Джейн, но вряд ли у меня будет…
– Вы найдете время, Александр! – твердо сказала она и протянула мне квадратик.
Я машинально взял его и, не глядя, положил в карман. Джейн проводила квадратик глазами.
– Он сейчас как раз занимается очень интересными вещами… Ну, впрочем, он вам сам расскажет. Вам понравится! Вы же говорили, что в школе увлекались математикой и биологией…
– У него что – более прогрессивная школа психотерапии, чем у вас? – криво улыбнувшись, снова попытался пошутить я.
– Нет. Это другое. Он вообще не психотерапевт. Он занимается программированием, нейросетями и системами искусственного интеллекта.
– Я не очень…
– Он вам расскажет! Я могла бы и сама, но у него это лучше получится, а вам еще собираться и ехать в аэропорт.
– Погодите, то есть он не психотерапевт, что ли? Вы же сказали, что учились вместе.
– Да. – Джейн кинула ручку в стаканчик с карандашами. Не попала, подняла упавшую мимо стаканчика ручку со стола, еще раз кинула, на сей раз удачно. – Мы действительно учились вместе. Я закончила Массачусетский технологический институт. По специальности программирование. Там мы с ним и познакомились. Психология – это мое второе образование. Что вы удивляетесь? И то хорошая профессия, и это. Просто жизнь так сложилась. Хотелось в ней разобраться. В жизни и в себе. Я решила, что психфак для этого лучшее место. Иначе бы мы с вами не встретились.
Я стоял молча, не зная, что сказать. Все это было странно. Как, впрочем, и все в моей жизни.
– Передайте ему привет от меня, хорошо?.. – Она чуть улыбнулась и так решительно протянула мне руку, словно отталкивая меня в Москву с этой запиской.
Я пожал ее холодные сухие пальцы.
– Конечно, передам. Хотя, я не очень понял… Но в любом случае, спасибо, Джейн. Вы мне очень помогли.
– Да бросьте! Я вам практически и не помогла. Может, только сегодня, за последний час. Вы трудный. Но если вам что и поможет разобраться в себе, то это он, – она кивнула головой, указав на мой карман. – Счастливой дороги, офицер Грант, герой Америки!
– Грантов, – зачем-то уточнил я, уже держась за ручку двери. – Когда-то эта фамилия звучала так. Просто, приехав сюда много лет назад, я отбросил русское окончание. Чтобы не выделяться.
– У вас нет акцента…
Я признательно махнул ей рукой и закрыл за собой дверь.
Выйдя из здания на шумную улицу, я вздохнул, машинально сунул руки в карманы, и пальцы сразу нащупали мусор – квадратик записки. Мужчины не любят бумажки в карманах! Я достал квадратик, секунду подумал, смял, не читая, и бросил в урну. И в этот самый момент – смятый бумажный комочек еще не успел упасть – мой смартфон подал голос, привычно звякнув. Я посмотрел на экран – это Джейн продублировала мне в электронном виде то, что сейчас лежало в урне.
Да, от нее так просто не отделаешься! Мне придется, наверное, передать ее привет этому хмырю. Но как она узнала, что я выкину бумажку? И что он делает в России, ее знакомый, если вся наука и все деньги в Америке?
…Мой сикх в черной чалме, предводитель желтого нью-йоркского корыта, нажал клаксон, чтобы поторопить и пропустить в свой ряд какого-то китайца – водителя такого же длинного желтого корыта, – а я, отвлекшись от мыслей, увидел, что мы уже не очень далеко от аэропорта Кеннеди. А значит, через полсуток я буду там, где еще полсуток назад быть не планировал. В той стране, гражданство которой мне было давно уже не нужно, но чей второй паспорт, коему до конца годности оставалось не так уж много времени, лежал в моем кармане вместе с американским – паспортом моей второй жизни. Которая вышла не сильно веселее первой…