Тест Сегаля - читать онлайн

Хорошая Девочка

На другой день Марк встретил Ее. Просто запутался сердцем в спело-каштановых локонах, да так крепко запутался, что и не распутался потом очень долго. Много лет спустя, когда безнадежность этого романа уже не вызывала сомнений, он думал, что, может, лучше и не встречать бы ее, но, положа руку на сердце, совсем на волю не рвался, да и заточение было вполне добровольным, ни перед ЗАГСом, ни перед людьми не закрепленным. Марк и рад бы скрепить, да так получилось, что сокровище его было краденым и не его вовсе, а мужним.

Все совпало, как мама желала, – Хорошая Еврейская Девочка, ну, не маленькая, тридцати двух годиков от роду, но десять из них мужем холеная, а потому довольно наивная и очень свежая. Будучи всего на несколько лет младше Марка, она казалась моложе на целую жизнь. Даже царское имя Эстер к ней не пристало, все звали Эсей, как в детстве. Казалось, что время остановилось в те двадцать два года, когда из одного еврейского дома ее бережно, как хрустальную вазу, передали в другой – дом мужа. Теперь любоваться доченькой, лелеять, баловать и одевать ее во все посылочное могли не только ее родители, но и мужнины.

В жизни молодоженов все было правильно: хорошие родители, высшие образования, устроенная предками квартирка – небольшая, но уютная и своя, несложная работа, приличные друзья, интересный досуг, поездки по Союзу раз в год – куда душа желает. На их столе не переводился спецпаек от мамы, в шкафу – кремпленовые модности от свекровьей портнихи, а заграничные родственники с двух сторон посылками баловали – настоящий «Ливайс», «Врангель» и прочие «Монтана» с «Адидасом»!

Свекор работал по торговой части, снабженцем первых эшелонов, так что дефицитные сокровища с закрытых баз плавно расползались по родственным ему семьям, и Эсенька с ее кукольной фигуркой всегда одаривалась первой. Свекор вообще всю жизнь мечтал о дочке, жена не сподобилась, спасибо, хоть сын привел. Они с невесткой с первого же года спелись так, что и его жена, и Эсин папа не на шутку ревновали. Такая ситуация радовала лишь маму Эси и вполне устраивала молодого мужа – он рад был разделить с отцом обязанности добытчика.

Муж был на несколько лет старше, но по сути такой же мальчик, жизни не знающий, да и где он эту жизнь мог видеть, если родители всячески его от этого ограждали. Хороший мальчик мимо армии закончил Политех, после непродолжительного знакомства сделал предложение хорошей девочке, заканчивающей университет, и тепличные детки зажили отдельной тепличкой. Все в их доме было ладненько – обстановка небедная и со вкусом, умные книги, хорошие пластинки, одного в ней не хватало – детей, очевидно, к размножению теплица не располагала. Впрочем, в первые годы это обстоятельство никого особенно не волновало, так уж ребятам нравилось жить в свое удовольствие, и теща была довольна – нечего единственной доченьке в мамы торопиться, и свекровь-профессорша в бабушки не рвалась. Лет через пять начали проверяться, но тоже без особого фанатизма, раз придут на прием, два пропустят. Врачи грешили на Эсю, но точной причины так до конца и не выяснили.

Тем летом Эся легкой экзотической птичкой влетела в клетку скучной Марковой жизни. Поселила в ней новые звуки, запахи, волнения. Влетела небрежно и ненадолго, а задержалась на многие годы. Дивные это были годы, тайные, томные, страстные и неуемные.

В дневное время Эся числилась Эстер Ароновной в некоем вычислительном центре – ну надо же было куда-то обновы носить. Впрочем, работа была столь непыльная, что цвет лица не портила, разве что интриги коллежек иногда омрачали картину идеального мира. Коллектив был процентов на девяносто дамский, не бабий, не дай бог, а именно дамский, все сотрудницы – сплошь пристроенные «чьи-то жены». Рабочие обязанности на службе были столь необременительными, что оставляли немало времени на чашечку кофе в «Луне» или «Вецриге», неспешный обедик в «Риге» и даже на очередь в центральный универмаг. За колбасой девочки из их отдела не стояли – не для того замуж ходили, зато с удовольствием снисходили до импортного дефицита, нередко выкидываемого на потеху советским труженикам.

Со временем Марк и занял это окошко в рабочем графике Эси, у себя на дому обеспечив ей и кофеек с пирожным, и обед с мороженым, и нечто куда как более ценное и дома невиданное – мужскую любовь. По-настоящему каждый из них полюбил в первый раз, а то, что было до этого, не считалось. Ну правда, разве же можно было сравнить совершенно плотские чувства Марка к его пассиям или почти дружескую привязанность Эси к мужу с абсолютно взрослым чувством мужчины и женщины? Они нескоро сошлись, долго приглядывались друг к другу, Эся боялась довериться, Марк – попрать семейные ценности. Не будучи великим моралистом и ранее не испытывая угрызений совести по поводу соблазненных и брошенных женщин, теперь он совершенно четко осознавал степень ответственности перед Эсей, ее родителями и даже своей мамой. Перед обманутым мужем Марк не совестился – много он на то нашел причин, считая соперника инфантильным, балованным жизнью и абсолютно незаслуженно обладающим таким сокровищем, как Эстер.

По собственному разумению, Марк был ее достоин куда больше. Конечно, тут он был пристрастен, но любовь с беспристрастностью дружат редко. Вот перед родителями было действительно стыдно – и своей маме не расскажешь, и Эсиным родителям в глаза не посмотришь. Впрочем, шансов пересечься с ее родителями было мало – Марк почти никогда не появлялся в городе с Эсей.

Будучи совсем неопытной в таких делах, Эся оказалась тем еще конспиратором, и как только их общение из-под крыш кофеен перешло в альков, с первого же раза расставила точки над «и». Это был тяжелый разговор – закутавшись в разметанные и еще не остывшие простыни, она плакала, по-детски подрагивая плечиками. Корила себя, ругала Марка, что-то горячо, но малоубедительно лепетала про позор, бесчестие, казалось, вот-вот дойдет до морального кодекса строителя коммунизма. Марк слушал отстраненно, истома еще не покинула его тело, а в голове зародилось странное дежавю. Пытаясь понять, где это было, он вспомнил недавно прочитанный в «Песне песней» отрывок, где о девичьей потере плакала дщерь иерусалимская:

Между тем Эся, не встретив должного участия, распалялась все больше. Некстати она вспомнила свою хупу и с садистской подробностью рассказала Марку, как было дело.

А дело было так – на следующий день после свадьбы, когда отыграли дежурный «мендельсон» в ЗАГСе и пережили многолюдную гулянку в ресторане, а дома остались только новоиспеченные супруги и ближайшие родственники, к ним пришел незнакомый и довольно странный пожилой еврей в берете и два молодых парня в шляпах. Необычные гости были радушно приняты родителями молодых, спешно под локотки уведены на кухню, и после коротких приготовлений прямо в столовой родительской квартиры возник балдахин на четырех палках, которые держали те два парня и дядья молодых. Молодоженам предложили на радость родителям и Эсиной бабушке «сделать как положено и пожениться, как принято». Что «принято» это у евреев, молодожены поняли, а вот куда и зачем положено, особенно не вникали, ну раз всех это так порадует, а им не сложно – почему бы и нет.

Новоиспеченный супруг для приличия поартачился, что, мол, уже не мальчик и могли бы с ним согласовать, да кто его там слушал – отец приобнял и объяснил, что заранее не говорили, чтобы ребята не сболтнули, а то потом хлопот не оберешься, до сих пор за прошлый отъезд родственников их с матерью периодически в «контору» таскают.

Эся потом не поленилась и бабушку о сути обряда расспросила, и оказалось, что для них, евреев, эта хупа куда важнее, чем ЗАГС, там сегодня туда расписались, завтра обратно – большое дело, а вот хупа – это на всю жизнь и не только перед людьми, но и перед Богом. Бабушка всегда критиковала всех, в первую очередь советскую власть и свою дочь, Эсину маму. Тут она тоже ложку дегтя подмешала, рассказав, что сделали всё не как у людей, невесту даже в микву [12] не сводили. Подумав, она все же примирительно утвердила, что делать нечего, все равно все миквы фашисты разрушили, а те, что сохранились – советские под бани приспособили, засыпали или перестроили.

Они в тот день несколько часов проговорили, бабушка рассказывала эмоционально и подробно, как всегда, когда речь шла о «тех временах, когда латвийское масло было настоящим – желтым и сливочным, а не этим белым кирпичом с водой». В суете дней их разговор утек, как колечко в песок юрмальской дюны, а в квартире Марка вдруг некстати пророс.

Проплакавшись и попричитав о поруганной чести, Эся вдруг очень рационально, по-Эстер-Ароновски, объяснила Марку, что все это ошибка, хотя и очень приятная, что больше этого повториться не должно, ну или не должно повторяться часто. Она, конечно, после всего этого обязательно с мужем разведется, но пока этого не случилось, он, Марк, как мужчина должен позаботиться о ее добром имени и ни в коем случае не компрометировать встречами в городе и назойливыми звонками на рабочий телефон.

Эти правила безукоризненно Марком соблюдались, он в детстве рэб Ароном и мамой был приучен – чтобы получить липкого петушка или тейглах [13], нужно выполнить какие-то условия, маме ли помочь, оценкой ли хорошей порадовать или выучить благословения из толстой книги рэб Арона. Да и позже, налаживая жизнь в чужом городе, он так часто терпел, что терпение стало частью натуры Марка и теперь, по иронии судьбы, немало пособляло в делах любовных. Встречались они с Эсей часто, по три-четыре раза в неделю, горели, плавились и тлели между встречами.

Для Эси он был человеком из другой жизни, иногородней и бедной, но при этом такой интересной. Она уважала его за то, что, приехав издалека, он сумел сам, без чьей-либо помощи встать на ноги, это очень выгодно отличало Марка от ее мужа, да и любовником он был не в пример супругу. Поражалась она его начитанности и жизненному опыту, удивлялась прекрасному владению идиш, не свойственному ее рижским сверстникам, и им же не свойственному взгляду на многие жизненные вопросы. Так что гармония была полной, ощущалась и душой и телом, одно обстоятельство не давало ей перерасти в семейную идиллию – как-то не получалось у Эси развестись.

Сначала сомневалась, потом не решалась, потом так все по накатанной пошло, что и менять вроде было ни к чему. Главное, она не знала, как сказать Марку, который бредил детьми, через раз упоминал о племянниках и прочей малолетней родне, как открыть ему свою женскую проблему – детей у них с мужем категорически не получалось. Не то чтоб выкидыш или что-то такое, просто не беременела она и все. Словом, угрызения совести ее мучили не только перед мужем, но и перед Марком. Она считала, что раз мужу детский вопрос довольно безразличен, а Марку так важен, то пусть уж лучше все останется как есть.

Да и было-то совсем не плохо, муж обеспечивал тыл, любовник – счастье. К счастью прилагались очаровательные платьица-блузочки-туфельки-сапожки, которыми свою принцессу баловал Марк, к тылу через три года приложились «жигули». На ювелирные украшения был наложен запрет, в отличие от тряпок их нельзя было принести домой под видом «выброшенного» в универмаге, поэтому от Марика она их не принимала, а от мужа не брала, дабы не огорчать Марка, который очень на это обижался. Будучи отчаянной лакомкой, Эся получала большее удовольствие от яств, которыми регулярно потчевал ее друг. Он не ленился перед каждой встречей добыть что-нибудь эдакое, был на связи с администраторами ресторанов, правильными колхозниками и барыгами, так что стол всегда ломился от вырезки, балычков, куриных рулетиков, угря, миног, всяких ресторанных клопсов, которые оставалось только разогреть, и вкуснейших пирожных из интуристовской «Латвии».

За столом он был так же голоден, как и в постели, ибо в одиночестве есть ненавидел, а потому ел или днем с Эсей, или вечером, у Алика, и тут и там с неизменным удовольствием. Он вообще жил с удовольствием, и Эсю это завораживало. Года через четыре, так и не перестав восторгаться Мариком, она заметила, что ее тошнит от мужа.

Тошнило в абсолютно прямом смысле слова, как с утра видела, так в уборную и неслась. Поняв сигнал организма как руководство к действию, она решила-таки серьезно с мужем поговорить и расстаться в пользу Марка, но как-то приступ рвоты случился в воскресенье, когда в гостях была свекровь.

Услышав немелодичное туалетное кряканье, свекровь едва дождалась выхода Эси из ванной, кинулась туда, вглядываясь в чрево унитаза, затем, так ничего в чистом сосуде не узрев, вышла и торжественно провозгласила: «Мазлтов! [14]» Она расцеловала опешившую невестку, отрывисто и прослезившись чмокнула сыновью макушку, торчавшую из мягкого кресла «Сабина» («Утренняя почта» – это святое!), и, метнувшись к телефону, спешно набрала номер Эсиных родителей.

Пять минут спустя, наохавшись, они оживленно обсуждали врача, санаторий для сохранения, наиболее вероятный пол и даже имя их будущего внука. Муж, отвернувшись от телевизора, в изумлении переводил взгляд с тараторящей мамы на оторопевшую супругу. Видя, что жена и сама ничего не понимает, хотел было вернуться к просмотру, но передача уже кончилась, а Эся расплакалась.

Она не понимала, что происходит, возможно ли это, что с этим делать и как рассказать об этом Марку. Так ничего и не придумав, она решила с Марком расстаться. В том, что ребенок мужнин, Эся не сомневалось – в ее правильной жизни иначе быть просто не могло.

Марк получил скорбное известие по телефону. В понедельник, обычный день их встречи, она позвонила не в дверь, а по телефону. Говорила сбивчиво и приглушенно – в смежном кабинете коллеги праздновали именины начальницы. Это было громом среди ясного неба, Марк так и не понял, чем он провинился и что это за обстоятельства, на изменение которых ссылалась любимая. Он хотел увидеть ее, хотел объясниться, хотел перевернуть мир и разрушить стоящие между ними препятствия.

Марку, знавшему, где работает и живет любимая, не составило бы большого труда подкараулить ее у выхода, да в конце концов просто позвонить на давно заученный рабочий номер. Но сложный замес оскорбленного достоинства и заботы об Эстер заставил мужчину принять решение обходить возможные места встреч десятой дорогой. Со временем он для себя принял, что променяла его девочка на стабильность, ведь то, что директоров комиссионок регулярно сажали – было общеизвестно. Да и своим рижско-интеллигентским происхождением вечно молодой муж явно Марика превосходил.

К тому же Марк никогда не скрывал намерений при первой же возможности уехать в Израиль, а Эсю такой исход абсолютно не привлекал. Брат ее тестя уже много лет проживал в Америке, там же неплохо пристроилась сестра ее мамы, и Эся, периодически беря уроки английского, мечтала о сытной штатовской жизни, в которой нет войн с арабами и жары. К тому же заморские тряпки качественно превосходили израильские, это она отлично знала по посылкам. Конечно, довод смешной, но как зарисовка к безопасному благополучию вполне сходил. В общем, стабильность, Америка, достойная мужнина родня и налаженная жизнь говорили против Марка. Решив, что так тому и быть, он встречи с Эсей не искал.

Как-то очень удачно подвернулась Виктория, приемщица из его комиссионки. Точнее, она у него уже два года работала, но несмотря на рост и стать кареглазая красавица польских кровей оставалась начальником не замечаема. Не раз она демонстрировала ему свой интерес, то коснется невзначай, то после работы задержится, бери – не хочу. Марк до поры до времени не хотел. Точнее, даже не думал об этом, в его жизни была лишь одна женщина. А тут как-то неожиданно сошлись, так себя дама в правильный момент предложила, что не смог Марк устоять, да и незачем было. В отличие от Эси, Виктория хотела принадлежать ему без остатка, женой стать, детей рожать и, по ее выражению, «целовать ноги его матери». Но, как ни странно, Марка ее готовность только раздражала, и чем сильнее она старалась занять место его женщины, тем яснее он понимал, что место-то не вакантно. Однако на тот момент его устраивали необременительные и регулярные отношения, и Марк давал им обоим шанс, надеясь, что со временем выбьет клин клином. В какой-то момент Эся перестала его тянуть, и он знал – это значит, что она перестала о нем думать.

Эсе и вправду было не до того. Беременность не доставляла особых хлопот, но здорово озадачила ее родственников. Ей, всегда двадцатипятилетней, тут же бестактно припомнили ее фактический, не сильно располагающий к первым родам возраст, врач схватился за голову – старородящая! Гевалт разнесся по близкой и дальней родне, причем каждая посвященная родственница считала делом чести дать несколько советов, рекомендаций и рассказать, как это было у нее, у ее подруги и у соседской кошки.

Не сильно беря это в голову, оставив болтовню маме и свекрови, а работу – коллегам, Эся получала удовольствие от разворачивающегося вокруг нее карнавала. Санаторий в Дзинтари, где «сохраняли» жены самых больших начальников, изумительные французские и американские платья для беременных, моментальное исполнение любых капризов – иногда она просто просыпалась с мыслью о том, чего бы этакого захотеть сегодня.

К виновнику события – ребенку, чудом поселившемуся в ее утробе, – Эся относилась как к временному жильцу. За предшествующие годы она абсолютно приняла мысль о своем бесплодии и всю беременность не знала, как относиться к новому состоянию. Где-то в глубине души она боялась не доносить, говорил же врач о возможных опасностях, поэтому она старалась к мысли о ребенке не привыкать, чтобы потом не расстроиться. Кроме того, эта непонятно как проросшая яйцеклетка разлучила ее с любимым человеком.

Поначалу Эся искренне и каждодневно скучала по Марку, корила себя и за сам роман, и за то, как неловко она его закончила, а после за ежедневными хлопотами по самоублажению она как-то успокоилась, смирилась. Ровно через семь месяцев после их последнего разговора Эся родила… копию Марика. Абсолютно точная, хоть и здорово уменьшенная копия любовника смотрела на нее из пенящейся кружевом итальянской колыбельки. Удивительно, но сходство видела только она, а счастливые бабушки наперебой подмечали родовые черты, и всякий раз свекровь преуспевала в этом куда больше Эсиной мамы.

Следующие полгода прошли как во сне, кормежки – распашонки – бессонные ночи не располагали к душевным исканиям. А потом стало остро не хватать его, Марка. Каждый взгляд на маленького Даника отсылал Эсю к возлюбленному. Гуляя с малышом, она искала Марка взглядом, надеясь и боясь, что именно сегодня он решит сократить путь и пройдет через Кировский парк. Что ему сказать, она тогда еще не знала, но предполагала, что правильные слова подберутся сами. В глубине души она надеялась, что, заглянув в коляску, Марк сам найдет и слова, и всем подходящий выход из этой мучительной ситуации. Эся осунулась и подурнела – она тосковала.

Несколько месяцев спустя они столкнулись-таки нос к носу недалеко от того места, где познакомились. Все случилось совсем не так, как мечталось долгими бессонными ночами Эсе: она не очень хорошо выглядела, Данька в соплях, коляска скрипела, видно, пружины зимой заржавели. Все произошло на бегу – она везла сына к врачу. Марк увидел ее в последний момент, когда она с сыновьим экипажем выходила из парка, а он со своим неизменным дипломатом туда заскакивал. Свернуть было поздно, сделать вид, что не узнал – глупо.

Много лет спустя он думал о том, как же угораздило его войти именно в эту калитку Кирчика, сколько их в парке! Да, видно, судьба. Эстер была не одна, а с соперником, противостоять которому Марк был не в силах. Пухлощекий младенец с нездоровым румянцем нахально выдувал носом желтый пузырь и недовольно кряхтел. Всем своим видом он показывал неудовольствие от происходившего – коляска стояла, мама суетилась, заглядывала дяде в глаза, кивала на него, Даню, даже норовила вытащить и сунуть дяде в руки. От такого панибратства Даник заревел, пузырь лопнул, и сопли потекли в рот.

Картина «Мадонна с младенцем встречает суженого» не получилась. Марк даже и не разглядывал малыша особенно. Чего ему было искать в чужой коляске? Зато многое прояснилось. У Эси с мужем все хорошо, вот – наследником обзавелись. Может, когда границы откроют, уедут они в свою Америку, и будет им счастье.

Все хорошо, все так, как должно быть – правильно и прилично. Он со своими матримониальными амбициями и израильскими перспективами Эсе явно не был нужен. Ему не хотелось верить в то, что она изначально врала ему, что разведется, но по всему выходило именно так. Да и какая теперь разница, даже хорошо, что все так вышло. Марк впервые подумал о том, что мама бы Эсю, наверное, приняла, для нее сыновье благополучие всегда было на первом месте, а вот отец перевернулся бы в Святой земле, узнав, что первенец эгоистично разрушил чужую еврейскую семью.