I. – Недостаточное научное развитие общественных наук по сравнению с науками естественными.
II. – Критика аристотелевской классификации форм правления. Возможность нахождения критериев для более научного исследования. Политический класс.
III. – Каким образом критерий исследования науки о формах правления могли бы выявить существенные различия между теми или иными политическими классами.
IV. – Различные стадии координации и социального упорядочивания, которые проходят политические классы.
V. – Различные критерии формирования политических классов.
VI. – Важность исследования различных характеристик политических классов. VII. – Политическая формула. VIII. – Резюме и заключение главы.
I. Около четырехсот лет до нашей эры Сократ в Афинах учил, что любое точное и достоверное знание, любая истина, которая не являлась бы абсолютно очевидной человеку, не могла быть извлечена откуда-то ещё, кроме как, из наблюдения фактов. Тем самым, он выдвинул вполне справедливое правило. Но помимо этого он полагал, что исследование данных, фактов могло дать с легкостью наилучшие результаты скорее применительно к миру моральному, чем к миру физическому. В этой второй части его утверждения, не желая ни в чём его обвинить, поскольку в некоторых обстоятельствах даже наиболее высокий интеллект может ошибиться, мы можем с полной уверенностью утверждать, что афинский мыслитель обманывался. Результаты экспериментального метода, вплоть до нынешних дней, дают наилучшие показатели именно в физических науках, нежели в науках общественных.
На деле физика, химия, астрономия, география, геология, ботаника и другие науки, примыкающие к ним, такие, как анатомия и физиология, все те, которые находят своё применение к окружающей нас природе или к человеку, рассматриваемому как животный организм, приобрели уже строго научный характер. Они могут рассматриваться в качестве наук, находящиеся в совершенной стадии. Каждая из них обладает определённым числом научно скоординированных истин, демонстрация которых, хотя и недоступная профанам, повсеместно воспринимается всеми, кто специально занимается данной наукой, кто прекрасно разбирается в том процессе, благодаря которому эти истины открыты. Указанные научные истины отнюдь не являются плодом досужих и обыденных представлений, но специального метода наблюдений, применённого разработчиками для данной конкретной науки и, добавим, таких истин, которые подчас находятся в полном противоречии с результатами тривиальных наблюдений. В конце концов, несведущие люди не присваивают себе право поставить под сомнение тот или иной научный результат, достигнутый этими дисциплинами. Более того, они вполне уважают слово специалистов и не помышляют никоим образом смочь по собственной инициативе что-либо добавить или отнять в отношении тех знаний, которые обоснованно и, несомненно, утверждаются учёными.
Напротив, применительно к общественным наукам, за исключением политической экономии и в некотором отношении к статистике, во всех остальных, собирательно описываемых современным термином социология, не найдены ещё пока общие, научно обоснованные принципы, истинность которых единодушно признаётся всеми теми, кто занимается их изучением. Наоборот, какой-то из принципов всегда, остаётся более или менее обсуждаемой гипотезой. Сверх того, научная истина в данных дисциплинах чётко не отделена от обыденных суждений, так, чтобы быть полностью от них независимой; и, в конечном счёте, между дилетантами и учёными не установилось еще пока ясное разграничение, которое в любой дисциплине, достигшей определённой степени зрелости, должно неукоснительно присутствовать.
Недостаточность научного развития, характерная для общественных дисциплин по сравнению с дисциплинами естественными, происходит по различным причинам, которые можно кратко проанализировать.
Первой причиной должна быть относительная достаточность наблюдений, требующихся в естественных науках по сравнению с науками общественными. Научный результат достигается всегда быстрее там, где для его получения необходимо меньше изучения. Добавим, что в сфере естественных наук имеется определённое число феноменов, которые по желанию могут воспроизводиться и позволяют достаточно легко их анализировать. Одним словом, они позволяют делать эксперименты, как это происходит в физике, химии и т. д. В общественных науках это невозможно никогда и все наблюдения базируются на опыте, то есть на изучении естественного хода явлений, в тех условиях, в которых они протекают, часто не самых удачных. В этом случае приходится продвигаться значительно медленнее, если мы желаем получить достоверные результаты.
Другой причиной являются сложности, существующие в общественных науках в большей степени, чем в науках естественных, в обеспечении материалами, над которыми осуществляется наблюдение. На первый взгляд кажется противоречивым, что социальные факты, то есть те, которые разворачиваются на наших глазах и в которых мы сами почти непосредственно принимаем участие, должны были бы давать наилучшие возможности для наблюдения, чем естественные феномены. Однако при ближайшем рассмотрении это не так. В естественных феноменах достаточно обладать теми или иными определёнными методами наблюдения и эксперимента, чтобы быть уверенными в том, что они не исчезнут и не скроются. Мы всегда их сможем изучать, лишь бы они оказались объектом исследования наших чувств или наших расчётов. Напротив, изучение социальных феноменов предполагает наличие векового опыта, информирующего о событиях в жизни различных человеческих обществ и дающего возможность различать наиболее важные, существенные из них, заслуживающих нашего внимания и, в конечном счёте, обеспечивающего обширное и точное их понимание. Вообще, требуется, чтобы учёный имел перед глазами подлинную и точную историю различных человеческих обществ и возможность по-серьёзному в неё углубиться. Чтобы далеко не уходить, вспомним, что ещё примерно век назад писатели, специализировавшиеся в общественных науках, не имели и не могли иметь достаточных познаний. Последние отличались несовершенством и скудостью по сравнению с историческим знанием сегодняшних времен. Поэтому, даже, если тот или иной писатель отличался тонкостью или яркостью ума, его теория почти всегда оставалась поверхностной или ошибочной, и при отсутствии знаний об исторических условиях жизни реального общества представала умозрительной, искусственной и парадоксальной.
В конце концов, если религиозные верования и догмы составили в своё время препятствие для свободного развития естественных наук, то сегодня это препятствие преодолено, с допущением, что религиозные верования являлись таковыми для научного прогресса или оказались несущественными для растущего со временем неверия. Таким образом, мы можем определённо продвигаться вперед в естественном знании, не останавливаясь перед радикальными предвзятостями и предрассудками в умах людей. Напротив, общественные науки ещё находят преграды в виде известного количества мнений а priori, уже не основанных на сверхъестественных верованиях, но питающихся как молоком, представлениями, полученными в раннем возрасте без каких-либо обсуждений, но, тем не менее, укоренившихся в сознании и выступающих против не только силой интеллектуальных привычек, но и телесных чувств. Каждая эпоха имеет такого рода предвзятости, формирующие почти что её особенность и, как мы увидим, имеет таковые и наш век. Если представить себе насколько трудно человеческому разуму освободиться от почти универсально распространенных ошибок, сколько мужества и беспристрастия требуется для того, чтобы решительно противопоставить себя мнению большинства, только тогда можно действительно оценить весомость трудностей, которые в данном отношении имели и должны были преодолеть общественные науки.
Несмотря на это, мы твёрдо уверены в том, что подлинная и настоящая общественная наука, если она пока еще и не сложилась, вполне может, начиная с данного рубежа, состояться и развиваться. Если она не родилась к завершению XIX столетия, она не могла родиться и на его закате, прежде чем он закончится, в силу отсутствия материальных оснований. Очевидно, что среди препятствий, затруднявших её развитие, перечисленных выше, наиболее важными без сомнения, являются недостаточность и несовершенство исторического материала, без обращения к которому ничего серьёзного нельзя было бы предпринять. Сегодня можно сказать, что этих недостатков не существует. Сейчас мы не только знаем историю Греции, Рима, Средневековья и современность неизмеримо лучше, чем наши предшественники век тому назад, но мы можем также воспользоваться знанием истории Восточных Империй, Китая, Японии, Индии, о которой ранее имелись самые поверхностные представления: сегодня, когда мы совершенным образом информированы относительно структуры и социальной организации не только соседних народов, но и народов отдалённых, цивилизациях и культуре весьма отличных от наших; сегодня, когда наконец, дисциплины, помогающие истории в собирании и оценке социальных фактов – статистика, археология, история древнего мира, этнография, сравнительная филология появилось столько новых сведений о человеке и человеческом обществе, мы по-настоящему не можем утверждать, что существуют какие-то условия или факты, недостающие для исследований и выводов: факты есть, условия мы имеем – пора говорить нам самим: кто имеет глаза, пусть видит.
II.То, что общественная наука ещё не родилась, можно превосходно видеть из анализа критериев, на которых основывается классификация форм правления, повсеместно принятая до сих пор. Даже зрелая наука не всегда имеет возможности для классификации. Но когда классификация делается, она должна соответствовать наиболее существенным качествам тех вещей или феноменов, которые наука изучает, а не их внешним проявлениям, иначе она будет основана на тривиальных, а совсем не научных наблюдениях. Критерии классификации должны отвечать подлинным критериям исследования. Так, например, в зоологии животные не классифицируются по цвету кожи или весу тела, поскольку эти свойства, не лишенные впрочем, важности, все-таки являются больше внешними, чем существенными. Подлинными критериями, по которым можно подразделять и изучать животных, выступает их анатомическое строение. Аналогичным образом, растения не делят на плодоносные и неплодоносные, поскольку это основание, говоря языком ботаники, не носит характера существенного, но должно отражать их структуру. Или когда у нас классификация форм правления, восходящая к Аристотелю, как можно убедиться, повсеместно принятая, которая выделяет демократические, аристократические и монархические формы правления по тому, находится ли высшая власть у большинства граждан, у ограниченного класса или же у одного единственного человека, мы вправе ожидать, что и эта классификация выстроена на наиболее важных и существенных характеристиках правления, а не на тех, которые наиболее легко доступны восприятию и вполне очевидны. Тем более что исследования форм правления повсеместно ведутся на основе данной классификации. Если же мы приходим к выводу, что при составлении классификации вдохновлялись исключительно поверхностными критериями и, не имея возможности заменить её другой, мы, тем не менее, можем найти иные критерии, более важные и существенные, изучения социальной организации народов с помощью которых мы косвенно обнаружим ту примитивную стадию, на которой, ещё находится политическая наука, по другому называемая социологией.
Для демонстрации того, что классификационные критерии исследования до сих пор используемые социологией не являются наиболее важными, мы не найдём лучшего способа, чем предоставить перед взором читателя другие критерии, имеющие большую важность. С этого мы непосредственно и начинаем, обозначив, таким образом, один из кардинальных пунктов нашей работы.
Во всех обществах, существующих упорядоченно, в которых присутствует то, что называется управлением, помимо того факта, что власть в нём осуществляется от имени всего народа, или господствующей аристократии, или единственного суверена, того факта, который мы чуть позже будем тщательно рассматривать и убедимся в его значимости, мы неизменно сталкиваемся с другим фактом, а именно: что управляющие или те, кто держит в своих руках и осуществляет публичные полномочия, всегда являются меньшинством и что под ними располагается многочисленный класс людей реально никаким образом и никогда не участвующих в управлении и только подвергающихся управлению. Их можно назвать управляемыми.
Повторим, что данный факт является в высшей степени постоянным и всеобщим и можно сказать что, когда мы рассматриваем общество не с научной, а с практической точки зрения, скажем, почти личной и частной, мы без труда этот факт допускаем и действуем, и рассуждаем в соответствии с ним. Допустим, мы знаем, что в любой стране имеются в некотором количестве люди, осуществляющие все публичные полномочия и что плебс, люди бедные и необразованные в силу факта, а не права, постоянно не делают ничего иного, как подчиняются законам, хотя никоим образом не участвуют ни в создании, ни в претворении жизнь. И люди, прекрасно знающие изнутри секретные дела абсолютистских правительств, со всей очевидностью представляют, что за исключением редчайших случаев они сами и являются великой личностью на троне, а суверен в большинстве случаев есть лишь принцип, на основе которого осуществляется власть правительства, персонально не имеющий или имеющий незначительное влияние на правление. И если этот факт столь очевидный и столь легко воспринимаемый в практической жизни, до сих пор выпадал из сферы научного наблюдения или по крайней мере не нашел в ней того важнейшего значения, которого заслуживает, то его невозможно объяснить, не прибегая к особенным причинам научного плана, к которым мы сейчас и переходим.
Прежде всего, исторические предубеждения, которые по обыкновению заставляют нас рассматривать социальную организацию давно ушедших народов в таком свете, который искажает точное видение истины. У всех нас голова в большей или меньшей мере заполнена сведениями о знаменитой демократии в Афинах, о прославленных эдиктах римского народа, о народных правительствах средневековых республик, что зачастую, рассматривая вещи не слишком внимательно, мы пребываем в убеждении, что в Афинах в век Перла, в Риме во время Гракхов, во Флоренции XIV века численное большинство тех, кто проживал на территории государства и подчинялся его законам, и управлял им. Желания народа, граждан всегда возбуждают у нас идею большинства, и зачастую представление о том, что суверенитет государства как раз и заключается в общности людей по отношению к которым всем вместе и употребляют одно из этих слов. Мы привыкли к этому положению, что правительство большинства в той или иной стране есть факт, если и не постоянный, то часто встречающийся, в котором нет ничего необычного.
Подобным же образом, уже в другом порядке исторических фактов, мы привыкли персонифицировать правительства с суверенами и королями, и часть наследование и чередование их на троне и видеть в этом политическую историю стран с монархической формой правления. Мы даже допускаем, как вполне обычную и возможную вещь, что произволение одного единственного человека может стать законом для многочисленного и политически организованного общества, что один единственный может заставить подчиниться своим командам миллионы людей.
Мы пока больше не настаиваем на этой первой причине научных ошибок обусловленной исторической предвзятостью. Достаточно того, что мы её подчеркнули. Для её раскрытия потребовалась бы широкая панорама исторических фактов, к которой мы вернёмся в последующих главах.
Наряду с историческими предубеждениями можно поставить предубеждения, которые мы назовём современными. В наши дни многие правительства представляются выразителями воли страны; допускают и полагают также, что легальное основание для них состоит в том, что большинство их добровольно допускает. Естественно многие не задумываются о том, является ли эта легальная презумпция фактом действительности и таким образом в уме постоянно укрепляется принцип, что большинство – это те, кто управляет или, по крайней мере, те, кто могут управлять. Мы также часто слышим разговоры о правительствах, от нас не столь давнишних, которые управляют, исходя из автократических начал, и даже в этом случае этот легальный принцип принимается за факт, и мы верим, что целые нации подчиняются абсолютистскому правлению одного человека. С этим современным предрассудком, весьма укоренившимся и распространённым, мы встретимся в следующих главах и найдём ему полное опровержение.
Сделав некоторое усилие, абстрагируемся на время от этих распространённых идей, которым общеупотребительный язык, примитивная вера, привычка думать на основе вышеуказанных стереотипов, заставляют нас полагаться на эти идеи без особых сомнений и размышлений со стороны нашего разума. Мы рассматриваем человеческое общество многочисленное, упорядоченное и гражданское и смотрим, возможно ли, чтобы оно управлялось волей одного человека или волей большинства. Один человек, ещё не правительство, даже если он может создавать законы, он один не в состоянии заставить всех их исполнять. Конечно, в каком-то диком племени, численностью в сотню-другую человек, вождь в состоянии, полагаясь на свою смелость, личную силу, опыт, хитрость, осуществлять самую настоящую и эффективную власть над всеми своими соплеменниками в силу своего личного влияния, но в государстве, включающем несколько миллионов человек это невозможно. Если единственный человек кое-когда может актом своей воли произвести действие, которое заставит слышать на всем пространстве одного из этих государств, то это происходит потому, что он находится в таком положении, которое позволяет ему включить всю огромную и сложную правительственную машину. Последнюю создаёт не он. Это организация людей, её элементы определяются комплексом исторических и социальных факторов, которые один единственный человек не может ни создать, ни глубоко модифицировать. Включение, о котором шла речь, этот человек может осуществить лишь в чрезвычайные и решающие моменты, намечая только главные направления, что же касается обычных условий, событий каждодневной публичной жизни, указанная машина, эта организация людей, этот организм действует сам по себе. С другой стороны мы не можем себе представить общества в той или иной мере демократическое, в котором управление исполнялось бы всеми. И в этом случае также необходима правительственная машина, организация, естественно немногочисленная, посредством которой и выполняется вся управленческая деятельность. Таким образом, и в данных обстоятельствах все публичные функции фактически выполняются ни одним человеком, ни всеми, а специальным классом людей.
Этот особый класс людей формирует из себя правительство, а правительство полностью состоит из них. Этот организм, который столько делает, столько может и представляется столь внушительным для всех, по существу, в обычных условиях включает в себя, поддерживается, допускается лишь небольшим числом людей. Массы, большинство, и это истинно, ему предоставляют средства, позволяющие правительству утверждать себя и проводить свою деятельность. Но очень часто массы делают это уже не добровольно, хотя и признают полезность данного института, но принуждаются к этому силой, лишенные возможности её избежать. Секрет этого положения, т. е. невозможности противостоять действию властей, скрывается в двух неоспоримых свойствах социальной природы человека. Первое состоит в том, что превосходство моральных качеств имеет обыкновение превосходить приоритет численности и грубой силы. Второе, более важное и менее очевидное, чем первое, заключается в том, что организованное меньшинство, действующее скоординировано, всегда одерживает верх над дезорганизованным большинством, не обладающим ни волей, ни стимулом к действию, ни совместной деятельностью.
Итак, существовали бароны, клир, консулы средневековых корпораций, бюрократия и придворная знать в прошлом веке, служащие и так называемые представители народа сегодня, мандарины в Китае, чины в России, даймиосы и самураи в Японии, крупные собственники и капиталисты в Англии, политики в Соединенных Штатах – во всех местах и во все времена, всё, что касается управления, предписаний, отправления власти, влечет за собой командование и ответственность, всегда является принадлежностью особого класса. Верно, элементы его формирования могут весьма значительно варьироваться в зависимости от времени и страны, но каким бы образом этот класс не был составлен, он всегда будет представлять собой перед массой управляемых внушительное, хотя и незначительное меньшинство. С этого момента и в последующем, данный особый класс, мы будем именовать классом политическим.
III. Существенная часть правительства состоит полностью в организации политического класса, поэтому если бы можно было составить по-настоящему научную классификацию правительств, то её следовало бы основывать с учётом наиболее важных характеристик, по которым подразделяются разные типы политических классов. Если же отличия в их организации таковы, что не допускают классификации, то в любом случае, даже если её невозможно составить, остаётся вполне определённым, что критерии, если и не классификации, то изучения правительств, всегда остаются теми, которые мы можем вывести из исследования различных политических классов. Тщательно изучая их природу, их способ действия, важнейшие характеристики, по которым они различаются, мы без сомнения обнаружим разные критерии, которые должны учитываться, если мы хотим изучать политические организмы в их самой глубокой сущности.
IV. Способ, которым формируются, или лучше, были сформированы в период примитивного социального соединения различные политические классы, мы в общем не знаем. До сих пор в отношении первого этапа история нам мало помогает. Мы можем в весьма несовершенном виде проследить этот первый соединительный период только по двум эпохам, относительно недалёким от нас, у народов, тесно связанных с нами, можно сказать, у наших отцов. Мы намерены говорить о первом периоде образования греко-римского государства и о воссоздании унитарного государства, имевшего место в конце средневековья. Из этих двух единственных случаев мы едва ли извлечём некие общие теории. То, что можно решительно подчеркнуть, основываясь не только на этих данных, но и из других несовершенных сведениях, это то, что грубая сила, необходимость, больше, чем соображения человеческого разума или спонтанные акты воли, явились подлинными факторами объединения людей в многочисленные общества. Можно быть уверенным в том, что социальная общность достигается поэтапно, таким образом, что люди из состояния анархического и разобщенного сначала соединяются в небольшие сообщества, а потом они сливаются в сообщество большое. Большой социальный агрегат всегда является результатом серии соединении мелких агрегатов. Постоянным фактом является то, что при распаде по какой-либо причине большого социального агрегата, маленькие примитивные агрегаты, его сформировавшие, имеют тенденцию вновь обнаруживаться. В особенности это происходит, когда черты их древней автономии ещё не пропали.
Когда мы говорим о цивилизации в анархическом и разобщенном состоянии, мы не имеем в виду утверждать, что люди в этом состоянии живут абсолютно изолированно друг от друга. Это невозможно, потому что противоречит не только, скажем, природе, но также и продолжению рода человеческого. Общество, представленное семьёй, примитивной ордой, состоящей из нескольких десятков индивидов, абсолютно необходимо. В этих примитивных монадах человеческого общества всегда имеются начальники, элементы доминирующие и элементы подвластные или простые ведомые. По мере того, как формируются социальные общности среди превратности борьбы, сильные, властные, начальники, скоординировавшись между собой, образуют господствующий класс или класс политический, а остальные, элементы подвластные, остаются массой индивидов, зависимых и управляемых. Это обоюдное слияние не происходит вдруг и внезапно, оно идет в течение длительных веков. Часто, рассматривая разные народы, мы можем видеть различные ступени этого процесса. В истории одного и того же народа от одного века к другому мы можем отметить такого рода отличия. В общем плане, характеристики, свойственные социальному объединению, ещё пока только начинающемуся и незрелому, указывают нам на стадию разобщенную и анархическую жизни человечества. Например, существуют некоторые руководители, имеющие в сфере своего влияния личного, абсолютного, но достаточно большого, некоторое число индивидов и время, когда индивидуальная деятельность руководителей относительно велика, деятельность политического класса относительно незначительна. Напротив, в зрелой политической организации нет следов персональной власти одного человека над другими, но скоординированный политический класс, организованное меньшинство, вбирает в себя такое количество социальных сил, её действие становится настолько мощным, настолько неотвратимым, что ее начальный этап не идёт ни в какое сравнение со зрелой стадией.
Мы уже упоминали, что в Средние Века европейское общество претерпело вначале процесс раздробления и уже позже вошло в период объединения. И, тем не менее, изучая европейское общество определённого периода средневековья до наших дней, мы легко можем выделить фазы различной степени зрелости, которые были и остаются характерными для её политической организации.
Пока не будем принимать в расчёт века, следующие после смерти Карла Великого до начала одиннадцатого века, то время, когда, несмотря на то, что существовали короли и императоры и видимые формы регулярных правительств, тем не менее, можно утверждать, что анархия в значительной части Европы была почти полной. Рассматривая, таким образом, вышеупомянутое время, можно отметить, что во всех европейских странах начал устанавливаться определённый порядок и феодальная организация как будто приобретала ту урегулированность, которая необходима при том политическом режиме, где ещё легко можно обнаружить многочисленные черты незрелости и, следовательно, слабого сцепления и непрочности. Частная война, право самому осуществлять правосудие были только что легально отменены, но некоторые состоятельные и хорошо вооруженные люди могли дерзко нарушать правовые запреты. Короли, олицетворявшие принцип единства государства, институт, вокруг которого соединялись все социальные силы, и чья деятельность отвечала запросам всех организованных социальных сил, была ещё слишком слабой, простой и даже примитивной. В законах, защищавших жизнь и собственность, формально не было недостатка, однако их эффективность оставалась низкой из-за не развитости сил, обеспечивающих их исполнение.
В начале современной эпохи, в шестнадцатом и семнадцатом веке обстановка в этом отношения ощутимо изменилась, но не настолько, чтобы сравнив её с современной, не увидеть разницы. Больше не было баронов, засевших в своих крепостях-башнях и открыто бросавших вызов и королю, всей исполнительной власти, и силе законов государства. Но институты власти тратили бюджетные средства и разрастались количественно значительно быстрее, чем у них появлялась способность эффективно работать. Пока еще были возможны персонажи, типа хорошо известных дона Родриго и Инномито. С другой стороны материальные средства, которыми располагала социальная организация, хотя и более объёмные и регулярные по сравнению со средневековьем, всё-таки уступали нынешним и для того, чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить публичные финансы или армию тогда и сейчас.
Только в восемнадцатом веке европейские правительства начинали приобретать силу и эффективность современных правительств. От открытого противодействия правительственной деятельности не осталось и следа. Большие армии и большие финансы обобщаются. Действительно, если сравнить мир столетней или стопятидесятилетней давности с нынешним, сколько различии можно отметить. Верно, никто не освобождался от наказания в случае серьезного нарушения закона, но последний применялся с оглядкой в отношении тех, кто совершил большое или мелкое правонарушение, авторитет и влияние могли обеспечить безнаказанность. Прочность публичной администрации, аккуратность и правильность выполнения ею своих обязанностей заметно уступали ещё нынешним. Государственные доходы, военные силы, ресурсы, собираемые правительственной организацией с общества и концентрирующиеся в её руках, увеличились с тех времен до наших дней четыре раза.
Мы видим, что правительство, представляющее собой не что иное, как организацию меньшинства, отличающуюся особыми свойствами, скоординированную и использующую в своих действиях все наличные силы против индивидов изолированных и разобщенных, поглощает часть их экономических ресурсов, их материальных сил, заставляя их служить своим целям. Свою деятельность ему удаётся превращать в мощную и неотвратимую. Чем лучше организована эта машина и чем больше объём сил, объединяемых её действием, тем в большей степени её деятельность становится неотвратимой, а развитие индивидуального действия дисциплинированным. Наоборот, когда эта машина в стадии становления или расстроена, тогда её эффективность ослаблена. Доминирующие элементы общества вместо того, чтобы скоординироваться, действуют каждый за себя и индивидуальное насилие, власть человека над человеком поднимают голову. Легко видно, насколько эта характеристика различных степеней совершенства, которой достиг социальный организм, является существенной в правительстве. Понятно, таким образом, почему мы его рассматриваем в качестве одного из наиболее важных критериев, применимых в исследовании самих правительств.
Конечно это критерий исследования, но он с трудом может стать критерием классификации. Действительно, на основе чего можно было бы подразделить правительства на две, три или четыре категории, учитывая различное количество интеллектуальных и материальных сил, которые они способны поглощать из общества и концентрировать в своей деятельности? Но с другой стороны, если эта классификация на основе данного критерия, по крайней мере, бесполезна, то какую ценность имеет общая классификация, что говорит она нам действительно существенного и характерного? Что общего имеют империя Августа, современный Китай и королевство Людовика XIV, почему мы должны ставить их вместе в классе монархических правительств? Что имеет общего классическая демократия в Афинах и в Соединенных Штатах Америки? Ничего, кроме названия. Согласимся, по крайней мере, на критерий исследования, применив который к обществу можно сразу высветить существенные стороны его политической организации: или его строй, внутреннюю упорядоченность, потенциал её коллективного действия.
V. Здесь следует объявить два главных принципа, в очевидности которых каждый легко убедится.
Первый состоит в том, что те, кто составляет политический класс, не могут принуждаться силой. В том случае, если речь идет о материальных средствах правительство, может обеспечить их поступление с помощью силы, что, как правило, и происходит. Те, от кого эти средства идут, едва ли выполняют свои обязанности по убеждению в том, что это полезно и им, и всем остальным. Большинство такого убеждения не имеет или не придает им большого значения. Для большинства людей подлинным мотивом, определяющим их поведение, является уверенность в том, что если они не выполнят положенное, их принудят к этому. Когда же имеют в виду элементы, составляющие само правительство, органа предписывающего и приказывающего, ясно, что никого из его состава нельзя принуждать. Поэтому не принуждение, но естественная страсть человека к власти, к преимуществам, связанным с ней, должны быть и являются на самом деле, побудительной силой к вхождению в господствующий класс.
Второй критерий ни в малейшей степени не оправдывает гипотезу некоторых писателей, что вначале люди оказались под властью правительства благодаря спонтанному акту собственной воли, поскольку противоречит и истории, и самой человеческой природе. Второй критерий связан не с тем, что массы подчиняются руководящему классу спонтанно, а с тем, что они чувствуют превосходство и проистекающее из него влияние. Именно по этой причине, помимо не поддающегося исчислению престижу, который предоставляет политическому классу его координация и организация, элементы данный класс составляющие, должны отличаться своего рода превосходством, внутренне присущим их личности. Как бы то ни было, индивид, составляющий часть политического класса должен иметь, а в некоторых случаях предположительно иметь заслуги или качества, имеющиеся не у всех и которым общество в большинстве своём придаёт весьма важное значение.
Эти заслуги и качества не всегда являются одними и теми же во все времена и во всех странах или, скажем лучше, критерии формирования или допуска в политический класс, различны. И эта вариативность настолько важна, что мы полагаем, что она может составить второй критерий. С его помощью можно, если не классифицировать, то по крайней мере изучать правительства и находить в них наиболее важные характеристики и существенные черты. Но сначала посмотрим, каковы эти различные качества, которые по очереди определяют допуск в политический класс.
В первые периоды социального сцепления, политический класс составлялся благодаря объединению вождей. Руководители народа в варварском и диком состоянии были самыми сильными и храбрыми, так что военная доблесть стала критерием вхождения в господствующий класс. Постепенно по мере увеличения цивилизованности общества, формирования обычаев и традиций, развития интеллектуальной культуры и богатства, появляются другие средства, с помощью которых немногие могут предписывать многим, этот критерий становится менее исключительным и, в конце концов, его важность становится относительно малой.
В связи с этим следует отметить:
• что военная доблесть является одним из видов персональных заслуг, которая становится отдельным критерием, если приобретает особую политическую важность. Добавим, что военную доблесть ни в какую эпоху не следует смешивать с грубой силой. Даже в эпоху дикости люди не склонялись слишком перед превосходством материальной силы. Другое дело сила разума, решимость, энергия – качества, в любое время и в любом месте составляющие подлинное расположение к приказу, вызывающие уважение и стремление подчиниться;
• что даже в мало цивилизованном обществе военная доблесть не может быть исключительным критерием допуска в политический класс. Трудно найти эпоху более грубую, жестокую и воинственную, через которую прошла Европа в средневековье. Но наряду с классом феодальных синьоров, рекрутированного на основе военной доблести, мы находим политически очень мощный класс церковников, вход в который был открыт всем и высокие моральные и интеллектуальные качества вели к первым ступеням иерархии. Равным образом во всех цивилизациях Древнего Востока, если политически важным классом был всегда класс или каста воинов, возможно ещё более важным оставался класс жрецов;
• что в периоды самой жестокой анархии и варварства единственным средством приобретения и удержания богатства была шпага, более богатым был и более сильным, обладание богатством было следствием военной доблести. Но в последующую эпоху, когда установилась определённая социальная организация, человеческие общества обыкновенно вступали в тот период, применительно к которому трудно сказать богатство ли вело к первым ступеням военной иерархии или военная доблесть – к богатству и власти, и в каком случае, и в каком соотношении эти факторы перемешивались. Заметим, например, как в эпоху греко-римской античности высшие классы благодаря своему богатству в то же самое время снаряжали наиболее важные подразделения армии и имели большое влияние в государстве.
• что в средние века только богатые или вообще те, кто уже принадлежал по рождению к высшему классу, могли иметь возможность приобрести физические и интеллектуальные данные и запастись материальными средствами, чтобы пойти в кавалерию, род войск престижный, и аристократический. Кавалерист приравнивался к дворянину, а кавалерия означала благородство, знатность, высокую мораль и интеллект, как этого требовали времена. То же самое необходимо сказать и о самураях, военной аристократии в Японии, рекрутировавшихся из тех классов, которые считались в стране высшими. Завершая эту тему, отметим, что и сейчас еще остаётся фактом, что культура, необходимая для достижения высших военных степеней, приобретается значительно легче богатыми, чем бедными. Фактически, офицерский корпус во всех европейских армиях формируется в среднем из представителей высшего класса по сравнению с солдатским составом;
• что, наконец, с прогрессом экономическим и интеллектуальным военный элемент вообще теряет политическое значение. Хотя случаются, даже в наиболее развитых цивилизациях, критические моменты анархии, угрожающие социальным распадом. В этих случаях военная организация мгновенно вновь обретает важнейшее значение, как единственная сила, способная остановить движение к краху. На сей счёт существует немало примеров недавнего прошлого, чтобы не слишком настаивать на противоположном. То, что обычно называют цезаризмом, прекрасно соответствует данному феномену. Полагаем абсолютно невозможным, чтобы в обществе столь цивилизованном и богатом, каким является общество современное, указанный фактор стал правилом, а не остался исключением; он возможен как некий поворот в те трудные времена, но никогда не превратится в обыкновение.
В примитивные времена социального сцепления, весьма близкие к анархии, военная доблесть есть лучшее средство утвердиться у власти и, следовательно, критерий, в соответствии с которым предпочтительно формируется господствующий класс. Аналогичным образом в последующие времена, когда мир и спокойствие постепенно установились, уже не более сильные, а более богатые стали наиболее важными и уважаемыми, богатство превратилось в самое важное основание для рекрутирования в политический класс. С этого момента индивидуальная смелость много теряет в своём значении, потому что социальный порядок вполне гарантирует, что главарь банды какой-нибудь не сможет больше произвольно подчинять слабого своей власти и отнимать его собственность. Все, кто владеют ею, защищены не столько своей физической силой, сколько деятельностью всего политического организма, которой они, естественно, могут воспользоваться для поддержания своей власти и персонального влияния.
Как элемент формирования политического класса богатство выступает в двух видах. Иногда оно выступало как элемент права, но потом в упорядоченном обществе превратилось в элемент факта.
Частенько мы находим в конституциях разных народов, если хотят легально санкционировать влияние и власть, которые, естественным образом, предоставляет богатство, то сужают предоставление определённых политических прав кругом в той или иной степени зажиточных людей. Эти легальные санкции, эти привилегии, записанные в пользу богатых, в сущности, вещь не столь важная, как принято думать. Даже отмененные, эти привилегия не лишают их богатства, тех преимуществ, которые она предоставляет тем, кто им обладает. С тех пор как стоит мир, это соответствует природе человека и, видимо, по-иному быть не может. Среди всех нужд, наиболее сильными являются экономические. Бедные в целом экономически зависят от богатых, поэтому никоим образом нельзя забывать о том влиянии, которое одни оказывают на других. Войти в политический класс означает получить возможность руководить. Но для этого требуется определённый престиж и уважение, которые вообще невозможно приобрести тому, кто не обладает материальным достатком и экономической независимостью. Даже тогда, когда для вхождения в политический класс недостаточно быть богатым, но требуются культура и особые условия, всё это значительно легче добудет богатый, чем бедный. Из всех видов богатства земельная собственность имела по обыкновению большое политическое значение. Это тот вид богатства, который легче всего установить и сохранить даже в обществе средней цивилизованности, но с её помощью можно приобрести без особых затруднений преданных подчиненных и клиентелу. Тем не менее, богатство денежное в некоторых экономических и социальных условиях подчас составляет счастливую конкуренцию собственности земельной. Во Флоренции жирные пополаны, разбогатевшие купцы, вырвали из рук земельной аристократии публичную власть. В Англии олигархия, которая в течение прошлого века определяла судьбу страны, оказалась состоящей частично из крупных земельных собственников, частично из нуворишей купцов, торговавших с Индией (набабы). В наши дни в Западной Европе, если земельная собственность и сохраняет некоторое значение, то она весьма незначительна.
Рождение в формировании политического класса, также как и богатство, выступает в двух видах: как элемент легальный и элемент фактический. Иногда в примитивные времена, или потому, что процесс социального соединения начался с подчинения низшей расы расе высшей, или по другим причинам, класс, находящийся у власти выразил желание закрепить это положение и для своих потомков, либо с помощью гражданских законов или религии, он исключает от вхождения в него любого, родившегося в подчиненном классе. По этому поводу следует заметить, что если руководящий класс сохраняет элементы превосходства, с помощью чего он пришел к власти, ему легче удастся сохранять правовые возможности исключения всех остальных от власти. Этим самым данный класс не затронет никого, может быть самое большее какую-то индивидуальную личность, имеющую персональные данные для вхождения в политический класс, но легальным образом удалённый от него. Однако если случится так, что время неотвратимо выдвигает кого-то в лидеры, то есть данные к управлению и осуществлению политического влияния не замыкаются только лишь в классе легально управляющем, но становятся достаточно распространёнными и среди других людей; если за пределами политического класса образуется другой класс, имеющий способности участвовать в политическом руководстве обществом, но остающемся отстранённым от этого на основе закона, то поскольку данный закон затрудняет разрешение естественного положения, неизбежно одним или другим образом, данный закон падёт.
Тем не менее, рождение – это один из таких элементов, который, будучи выставлен за дверь, влетит в окно. Отрицаемый в качестве исключительного и юридического критерия при формировании политического класса он сохраняет всегда свою важность как элемент фактический. Мы не говорим здесь исключительно о персональных качествах индивида, скорее, об особых условиях, которыми можно воспользоваться, родись или не родись кто-то в данном положении. Рождение означает богатство, отношения, которые одни могут легко приобрести, а для другого это будет сделать невероятно трудно. Рождение означает относительную легкость усвоения определённых познаний, что для других будет стоить упорного и длительного изучения. Рождение – это тон и привычка к командованию и занятию важных позиций, последнее считается повсеместно незначительным и нестоящим внимания, но на практике имеет исключительный вес. Гонка открыта для всех, каждый может бежать и завоевать приз, но пока один делает три шага, другой – добрую сотню. Вот, что дает рождение.
Исторический опыт только и делает, что подтверждает те приметы, которые предоставляет современное общество. Имеются многочисленные случаи, когда избирательные полномочия сохраняются постоянно на феодальный манер за одними и теми же семьями, поэтому, естественно, те, кто родился вне этих семей, должны преодолеть немалые трудности, чтобы составить им успешную конкуренцию. Чтобы привести примеры, свежие и не такие уж единичные, заметим, что во Франции примерно в течение семидесяти лет парламентаризма доступ в Палату депутатов был открыт широчайшему кругу лиц, а в последние тридцать пять лет, можно сказать, всем. И, тем не менее, в этот короткий период в Парламенте повторялись постоянно некоторые фамилии. Существует много семей, в которых три поколения представляют страну последовательно друг за другом. В Англии, где парламентская жизнь наиболее продолжительная, этот феномен ещё более очевиден. Фишель в своём исследовании английского конституционализма перечисляет большое число семей, члены которых заседают в Парламенте целыми веками, без перерыва хотя бы на одно поколение и это несмотря на все революции и все избирательные реформы.
В конечном счёте, остаётся сказать о последнем элементе рекрутирования политического класса, об особых способностях, связанных с умением исполнять определённую политическую функцию, которые включают в себя широко употребляемое выражение: персональные заслуги. В составляющие персональные заслуги индивида входят его характер, интеллигентность, разного рода специальные знания, которыми он может обладать, позволяющие ему чувствовать себя более или менее приспособленным к выполнению разнообразных обязанностей в публичной жизни страны.
Личные заслуги есть критерий, приобретающий исключительное значение в обществах в значительной мере цивилизованных и достигших высоких степеней зрелости. И это не потому только, что в этих обществах набрали силу идеи равенства и социальной справедливости, которые, впрочем, присущи человеку с рождения, но также, и это принципиально важно, потому, что в них более развит элемент технический и научный. Последний, помимо других областей гражданского бытия, находит своё особенное применение в публичной жизни. Там, где особая культура для тех, кто призван решать судьбы страны, сложилась, и стало необходимым превратить нацию в культурную и цивилизованную, это качество становится неоспоримым для каждого члена политического класса в большей или меньшей степени.
С того момента, когда специальная подготовка становится необходимой для выполнения публичных функций, богатство само по себе не может привести к публичной власти, оно уравновешивается другой социальной силой, то есть знанием.
Впрочем, тогда, когда эта новая сила только развивается, трудно, или даже невозможно утверждать, что богатство полностью утратило свою важность. Само усвоение высшей культуры и специальных познаний в огромной степени ею облегчается. Богатым во сто раз легче это сделать, чем бедным. Но в любом случае богатство не остается исключительно господствующим элементом. На паритетных началах с богатством выбор определяют личные заслуги. Если большое богатство может до известной степени способствовать созданию личных заслуг, то в свою очередь личные заслуги, когда они многочисленны и сопровождаются энергичной волей, могут помочь выдвинуться, даже при поддержке небольшого богатства.
Личные заслуги или личная доблесть, как элемент формирования политического класса, имеют то особенное, что не проявляется само по себе, не действует исключительно только потому, что существует, как это происходит, например, с богатством или рождением: в отличие от них, этот элемент не приобретает ценности там, где он в той или иной степени официально не признан. Для его признания в различных гражданских обществах используются различные системы, которые сейчас бегло рассмотрим.
Первая система состоит в том, что наиболее известные люди, публично признанные столпами данной культуры и знатоками специальных познаний, необходимых участнику политического класса, оценивают способности тех, кто хотел бы быть допущенным в ряды данного класса. И эти способности должны проверяться с помощью экзаменов или пробы.
Эта система превосходно организована в Китае. В этой стране политический класс сформирован мандаринами, в ряды которых без какого бы то ни было легального влияния богатства и рождения никто не войдёт без экзаменов, которые держат перед специальными комиссиями. Даже между различными ступенями самой иерархии мандаринов нет перемещения без экзаменов. Таким образом, Китай – это страна, где особенно неукоснительно применяется критерий персональных заслуг при формировании политического класса, и если там еще не достигли наилучших возможных результатов, то это, разумеется, не из-за нехватки сознания или логики, а из-за, если так можно выразиться, избытка этих качеств.
В наши дни в Европе, в особенности в центральной и западной, существуют одновременно действующие две системы: для многих публичных должностей действует система экзаменов в присутствии особых компетентных комиссий. Для многих других не менее важных, чем первые, которым общественное мнение придаёт большое значение, действует другая система. Любой может быть представлен как кандидат или, по крайней мере, условия дающие право быть избранным самые широкие, а затем, народное голосование решает и оценивает заслуги различных кандидатов, а те, кто наберет наибольшее число голосов, будет избран.
В Англии многие важнейшие публичные должности, в особенности в администрации городков и графств, предоставлены центральными властями людям, по видимости избранными этой властью, но фактически эти люди необходимым образом отмечены комплексом качеств, которые можно обнаружить лишь у ограниченного, численно очень небольшого круга индивидов, которыми не может пренебрегать центральная власть. Поэтому в этой стране многие функционеры не избираются народом, не являются бюрократическими служащими, но по той социальной позиции, которую они занимают, их можно представить как людей, призванных к осуществлению некоторых обязанностей. Представляется, что в рамках этой системы работают функционеры, в наибольшей степени независимые и от центральных властей и от местных влияний.
VI. Каждый легко видит, что различные критерии, рассмотренные выше, в соответствии с которыми происходит рекрутирование различных политических классов, почти никогда не применяются исключительным образом, они соединяются, перекрещиваются, комбинируются тысячами способов, применяясь к различным уровням цивилизации того или иного народа. Они представляют, так сказать, вариативный элемент в том определённом, твердом и постоянном факте, что в любое время, в любом месте политические функции вверены специальному классу. В примитивные времена в следующий период анархии превалирует всегда элемент военной доблести. Сильные, смелые составляют и формируют тогда господствующий класс. С обеспечением относительного мира, способствующего экономическому развитию, сильные становятся богатыми. Постепенно, по мере того как начинает развиваться интеллектуальный элемент, наука применяться к практической деятельности в политической жизни, а многочисленные специальные познания становятся необходимыми для выполнения публичных задач, тогда знание, личные заслуги становятся сопутствующим элементом. Вначале важность знания даёт о себе знать в особенности, когда оно сопровождается авторитетом религии, но потом, лучше развившись, оно заявляет о себе как естественно силовой элемент. Рождение имеет некоторую важность, большую, если главным элементом выступает богатство, которое легче наследуется тем, кто его получает, меньшую, когда рождение уравновешивается знанием, которое приобретается лучше теми, кто ничего не наследует.
Вся политическая история человечества во все времена и у всех народов на разных ступенях цивилизации может быть рассмотрена, таким образом, с двух важнейших точек зрения: с одной стороны степень координации различных политических классов, количество ресурсов, которые они сумели получить в собственные руки и сила их коллективного действия, с другой – различные элементы, входящие в указанные классы, их разные способы утвердиться, их соперничество, борьба, их соглашения и комбинации. Мобильность человеческого общества зависит полностью от их постоянного изменения с учетом выдвинутых двух позиций. От них зависит усиление или ослабление государства, кризисы, которое оно переживает, волнения и внутренняя борьба, которыми государство почти всегда воодушевляется, иногда раздирается противоречиями, а в других случаях разлагается окончательно и гибнет.
VII. Прежде, чем полностью оставить этот аргумент и в целом рассмотрение общих принципов, на которых основываем наше исследование человеческих обществ, полагаем необходимым осветить другую сторону, другую точку зрения, которую следует выделить в изучении политических организмов. Эта точка зрения, хотя и не имеет абсолютной важности первых двух и составляет критерий изучения скорее не самый существенный, а показной и поверхностный, не должен быть оставлен без внимания. Отложенный в сторону, без выяснения природы и сущности, этот критерий может привести к путанице, породить двусмысленности, которые в обычной работе следует с большой тщательностью избегать.
Каким бы не был политический класс, каким бы образом не был составлен, никогда не осознаётся то, что он управляет лишь по одной простой причине, что он состоит из элементов, которые сейчас, или были до этого исторического момента, наиболее способными к управлению. Но всегда имеется оправдание своей власти в некоем абстрактном принципе, в формуле, которую мы называем политической формулой. Она заключается в утверждении, что все чиновники получают свою власть от суверена, который в свою очередь получает её от Бога. Это и есть реальное использование политической формулы. Другое поверье состоит в том, что всякая власть имеет основание в народной воле, это другая политическая формула.
Мы уже видели, как политический класс образуется на фактическом основании, и как всегда он состоит из тех элементов, которые имеют в той или иной степени необходимые реквизиты для того, чтобы войти в его состав. На первый взгляд может показаться, что политическая формула должна быть чистой и простой мистификацией, и, тем не менее, она также имеет причины своего существования, свою важность и заслуживает быть принятой в соображение.
Прежде всего, потому, что она является постоянным фактом, а именно потому, что она соответствует подлинной необходимости человеческой природы. Кажется, что в самом человеческом характере кроется желание верить, что подчиняться приходится скорее абстрактному принципу, нежели какому-то человеку, который управляет, поскольку имеет на то данные. Во-вторых, не менее верно и то, что политические элементы в обществе никогда не бывают слишком стабильными. Они изменяются постоянно с изменением уровня культуры и вообще социальных и экономических условий жизни народа. Поэтому, найдя новые элементы в возможности войти в политический класс и тем более под эгидой новой политической формулы, заменившей старую, по изменениям формулы мы можем легко сделать вывод об изменениях, произошедших в политическом классе и по анализу абстрактных принципов, составивших первую, мы можем распознать фактические элементы, вошедшие в композицию второй.
Вместе с тем, не следует забывать, что не политическая формула определяет способ формирования политического класса, а наоборот, последний принимает ту формулу, которая его больше устраивает.
Если бросить взгляд на политические формулы, имевшие место в разные времена и в разных цивилизациях, то можно сразу заметить их огромное количество. Однако их можно классифицировать по двум главным направлениям. Один тип имеет своё основание в сверхъестественном веровании, второй – в, по крайней мере, рациональном принципе. Таким образом, вера в то, что всякая власть исходит от суверена, который в свою очередь получает её от Бога, есть формула первого рода. Наоборот, ко второй относится принцип, который настаивает на происхождении любой законной власти из народной воли. Но если эта народная воля перестает отражать мнение большинства и превращается в выражение божественной воли, что иногда случается, она попадает уже в первую категорию.
На первый взгляд, казалось бы: что политические формулы, основанные на сверхъестественной вере, должны были бы легче всего, как обычно говорят, быть развенчанными другими, основанными на рациональном принципе. Правительство, утверждающее, что оно является выражением божественной воли, может быть поставлено на позитивную почву реальных фактов. Но, поскольку его утверждение основано на сверхъестественных верованиях, оно никогда не спустится на эту почву. И до тех пор, пока есть люди, которые верят в такого рода сверхъестественное основание, пробовать кого-нибудь убедить рациональным путем в том, что он обманывается, не удастся. Напротив, рациональная политическая формула должна была бы быть более уязвимой, потому что, будучи основанной на земных аргументах, а не на аргументах небесных, демонстрирующих ложность предпосылок, на которых строится все здание, и не поддержанная никаким доводом веры, такая формула должна была бы сойти на нет. Однако вплоть до настоящего времени происходит все наоборот. Поскольку вера в сверхъестественное, скажем прямо, теряет значение, то политические формулы, основанные на ней, не в моде, по крайней мере, в Западной Европе. И те, кто жестоко нападает на них, как это еще многие привыкли делать, занимаются бессмыслицей. Наоборот, переживает расцвет политическая формула, основанная на чисто рационалистических принципах. На основе эти принципов можно легко обвинить любого в чем угодно, но мы никогда не видели никого, кто бы серьезным образов включился в дискуссию по их обсуждению, более того все их допускают и воспринимают как святую правду. И это доказывает, что вполне можно либо полностью, либо частично отказаться от собственных доводов, даже тогда, когда не верят ни коим образом в сверхъестественное.
VIII. Все генеральные принципы, которые мы изложили в настоящей главе не являются, так сказать, ничем иным, как синтезом длительной серии наблюдений за социальными событиями истории и современности. Но, естественно, читатель может и не посчитать их за истинные на основе нашего простого утверждения. Необходимо, следовательно, чтобы и он включился в научный процесс, в ходе которого мы пришли к выше отмеченным выводам. Участвуя в этом научном поиске и можно убедиться в их справедливости. Поэтому в последующих главах мы предпримем длительное аналитическое исследование историко-социальных фактов, в которых находят свое постоянное отражение принципы, отмеченные нами как общие. Затем мы дадим детальное историческое обозрение фактов, подготовивших современную политическую организацию, изучая которую мы убедимся в том, что в современном обществе, как и в прошлом, некоторые фундаментальные законы, присущие всем социальным организмам, остаются неизменными. В конце анализа существующей социальной организации мы попытаемся извлечь пользу, уже основываясь на всем материале книги, из ее результатов для разъяснения современного исторического момента, имея в виду насущные проблемы и стоящие впереди задачи.
Мы прекрасно представляем, что система идей, которой мы всегда следуем и уже которую начали использовать, не отвечает тому, что по данному вопросу общепринято понимать. Те, кто занимаются материей, которую мы рассматриваем, используют ту систему идей, которая так или иначе выглядит следующим образом. Они отталкиваются от того принципа, что люди имеют некие права, подразумевается прирожденные, которые называют политическими – свобода, равенство и т. д. и критерий, по которому оценивают различные формы правительств и то, как отмеченные права в данных формах уважаются. Поэтому полагают, что последняя степень политического прогресса, до которого общественная наука должна как можно быстрее довести страждущие народы, это полный триумф означенных, так называемых прирожденных прав человека, достижению которых противостояли и противостоят преграды невежества, насилия и варварства. В противоположность этому, мы полагаем, что врожденные права являются ничем иным, как гипотезами нашего ума и, что общественные науки должны не указывать какими политическими правами должен обладать человек, предоставляя ему возможность воображать, какие из них и сколько ему хотелось бы иметь. Общественные науки скорее должны видеть, что умеет человек в политической сфере делать и что делает, внимательно наблюдая за социальными фактами так, как они происходили в обществе в прошлом и как они происходят в настоящем. А потом, отталкиваясь от того, что человек умеет делать, можно предположить, что он может сделать лучше, добиваясь с помощью собственной политической организации лучшего уровня морали и благосостояния, которые, двигаясь таким путем, ему было бы возможно достичь.