Москва. Июнь
Виктор Ильич Степаненко был патриархом журналистского цеха. Про него рассказывали, что когда-то он еще в школе «просто так» выучил португальский язык. По легенде, ходившей в журналистских кругах, именно знание португальского, отмеченное в анкете, заинтересовало какого-то работника международного отдела ЦК, пришедшего на журфак МГУ. Студента четвертого курса Степаненко вызвали в деканат «для беседы». Все присутствующие ждали нагоняя. Сейчас этот студент обнаружит полное незнание, и огорченный гость устроит всем «баню». Однако «бани» не было. Степаненко уверенно отвечал на вопросы гостя. При этом беседа велась исключительно на португальском, который больше никто из присутствующих не знал, и все сидели молча, стараясь сохранять достойное выражение лица. По прошествии нескольких минут беседа стала менять свой мирный характер. Было очевидно, что высокий гость не согласен с мнением студента, но и студент не намерен отступать. Голоса звучали все громче, напряжение присутствующих приближалось к апогею, когда высокий гость радостно расхохотался:
– Вот они летом сюда приедут, наши их тут уделают. Вот увидишь.
– Да как я увижу? – все так же бесстрашно возразил Степаненко. – Туда билеты, наверное, в ЦК будут распределять.
– А ты что, не согласен с тем, что партия должна занимать все ведущие позиции при движении к коммунизму?
– К коммунизму? К коммунизму должна, конечно! Но футбол посмотреть тоже хочется.
После этих слов гость хохотнул удовлетворенно:
– Ну, тебе-то я билет гарантирую. – Он оглядел всех присутствующих, будто только что их заметил, и обратился к декану: – Ну что! Хорошие кадры готовите, очень хорошие. Думаю, поставим вопрос о том, чтобы как-то вас… поощрить.
Все сразу же оттаяли физиономиями, начали было подсказывать, как бы лучше «поощрить», но гость вернул их к реальности:
– Товарищи, нам надо поговорить с деканом.
И когда все двинулись к выходу, окликнул:
– А вы, компаньеро Виторио, садитесь.
На следующий день студенту четвертого курса Степаненко по его просьбе было дано разрешение на свободное посещение занятий. Вообще-то на журфаке на занятия и так ходили свободно, и всем было понятно, что это – знак особого отличия! А летом, побывав-таки на футбольном матче СССР – Бразилия, о котором и спорил с «товарищем оттуда», Виктор Степаненко уехал в длительную командировку.
В общем, при социализме Степаненко за счет своего трудолюбия, работоспособности и исключительной любознательности поднялся на самый верх журналистской пирамиды. Правда, после того как страна под названием Советский Союз решительно двинулась к «общечеловеческим ценностям», Степаненко был отозван на Родину. Корсаков познакомился с ним в тот момент, когда еще только поднимался на Олимп, а Степаненко уже оттуда медленно сползал. Оказавшись в какой-то момент на одном уровне, они нашли друг у друга заинтересованность и отклик, но потом, когда Степаненко отошел от дел, знакомство распалось само собой. Степаненко – человек старой закалки – ничем не показал былой обиды, на звонок ответил вежливо, даже душевно. Встретиться с коллегой? Нет проблем! Назовите время и место, и я там буду!
Корсаков, все еще украшенный синяками, надел темные очки, но Степаненко на его внешний вид вовсе не обратил внимания. Точнее говоря, просто не сказал ни слова. Несмотря на это, Корсаков все-таки ощущал неловкость и не хотел засиживаться. Поэтому сразу взял быка за рога: заинтересовался темой расстрела Романовых, наткнулся на слухи и вспомнил о «досье Степаненко». Степаненко, выслушав, не стал тянуть:
– После вашего звонка я посмотрел ваши публикации последнего времени, так что готов помочь, чем могу, но у меня есть один вопрос, позволите?
– Конечно!
– Судя по тому, что я прочитал у вас о «новом дворянстве», вы хотите Романовых представить своеобразным венцом этой завиральной идеи?..
– Если бы я уже что-то задумал, то не стал бы искать встречи с вами, поверьте, – перебил Корсаков.
Он хотел еще что-то сказать, но Степаненко примирительно поднял ладонь:
– Я просто хотел уточнить, а после такого ответа готов помочь всем, чем смогу.
Выждав несколько секунд и не услышав возражений, он продолжил:
– Правда, ничего особенного у меня нет. Просто собирал материалы, когда работал в Латинской Америке, исключительно в порядке личной инициативы, так сказать. Это я к тому, чтобы вы не преувеличивали значение моей помощи.
– А почему вдруг стали собирать? – поинтересовался Корсаков, опасаясь лишиться той самой «соломинки», за которую он, казалось, ухватился. – Вы говорите, что собирали в порядке личной инициативы, значит, инициатива эта самая откуда-то взялась?
Степаненко улыбнулся, и это была самодовольная оценка сильного человека.
– Во-первых, в те годы я был молод и могуч, как слон. Работал по четырнадцать часов в сутки, накапливая материалы. Свято верил, что все понадобится. А обилие публикаций было связано с событиями на Кубе, а точнее, с ростом советского влияния. И штатники, и их сторонники в Латинской Америке всюду, где только было возможно, доказывали, что большевики все вопросы решают насилием, начиная с убийства царской семьи. Ну, а во-вторых, тема монархии и Романовых стала привлекать меня своей актуальностью.
– Актуальностью? – удивился Корсаков.
– Именно. Идеи имеют свойство возвращаться с какой-то цикличностью туда, где им было комфортно. Ну, и, кроме того, идея монархии сама по себе присуща россиянам, скажем так!
– Почему вы так считаете? – спросил Корсаков.
– Потому, что эта идея в сознании россиян живет уже веками, трансформируясь в разные формы, но сохраняя одну основу – единовластие!
– Вы в самом деле думаете, что в двадцать первом веке Россия вернется к монархии?
– Не спешите меня трактовать, – улыбнулся Степаненко. – Я ведь сказал только о том, что в сознании россиян есть тяга к единовластию и вера в некую почти мистическую силу героя. Ведь один из самых популярных персонажей русской сказки – это Илья Муромец, богатырь, встающий на защиту родной земли в самый нужный момент. А до того, как вы помните, он тридцать лет и три года бездействует. Спит на печи, потом просыпается и, будто аккумулируя всенародный гнев, в момент наивысшей опасности поднимается и приносит победу всей стране! Проще говоря, этакий заместитель-избавитель. Вам самому, как и народу в целом, ничего не надо делать, надо только поверить, что тот, кто пришел, и есть Илья Муромец!
– И это – основа российского монархизма?
Степаненко побарабанил пальцами по столу, потом спросил:
– Вы когда-нибудь слышали о «тюремном эксперименте»?
– Нет, – признался Корсаков.
– В начале семидесятых американский психолог Зимбардо предложил своим студентам провести эксперимент. Тогда ведь мир только-только приходил в себя после парижских событий мая шестьдесят восьмого года, когда студенты громили и крушили все, что только попадалось им на пути! Зимбардо предложил студентам добровольно разделиться на две команды, «заключенных» и «охранников», и сыграть в «тюрьму».
– И что же?
– Все вместе придумали правила, все вместе договорились о том, что будут их соблюдать. Обратите внимание, – Степаненко поднял указательный палец кверху, – правила обсуждали все вместе. И будущие тюремщики, и будущие узники. Оборудовали даже «тюрьму» прямо на факультете и начали двухнедельный эксперимент. Понимаете – двухнедельный! То есть рассчитанный на четырнадцать дней! Ну, а теперь угадайте, на какой день вспыхнуло первое столкновение «заключенных» и «администрации»?
– Что уж тут гадать? Сами скажете!
– Ох, портите вы эффект, Игорь, – усмехнулся Степаненко. – На второй день уже начались конфликты, а на шестой эксперимент прекратили, потому что начался бунт с самыми настоящими драками. Недели не прошло! И это не наши российские работяги или бомжи, это американские студенты, которые ни лиха, ни насилия не видели, и в генах у них этого нет, и быть не могло! Ну, а теперь представьте, какая «игра» началась бы в России, и какая – может еще начаться.
– Не совсем вас понимаю. Идея реставрации монархии – эксперимент? Лабораторная работа? – спросил Корсаков.
Он видел, как что-то стало меняться в Степаненко. Что-то тому не нравилось в разговоре, хотя Корсаков не мог бы себя упрекнуть в оппонировании. Ну, обозначение интереса, попытка уточнить акценты, не более.
– При чем тут монархия? – Степаненко недовольно поморщился.
Пожалуй, впервые он позволил себе какую-то отрицательную реакцию. Он уперся взглядом в стол. После паузы произнес, и видно было, что слова подбирал тщательно:
– То, о чем говорю я, – модель. В конце концов, крах любой власти идет по одной схеме: недовольство теорией – протест против практики – выступление против власти.
– Это я уже начинаю понимать, – признался Корсаков. – Но почему вы сказали, что история с расстрелом Романовых – только часть истории? Тогда – какой истории?
Степаненко помолчал, размышляя. Могло даже показаться, что он сомневается. Потом, решившись, ответил:
– Видите ли, все, что происходило в России почти сто лет назад, практически повторяется.
– В каком, простите, смысле? – слегка растерялся Корсаков.
– В самом прямом. Судите сами: сто лет назад император даровал свободы своим подданным. И сразу же появляются Дума, которая все время спорит с монархом, газеты, которые его критикуют, и журналисты, которые выискивают грязь. Вы, Игорь, не обижайтесь, это не старческое злопыхательство. Сейчас ведь ваша возрастная группа уверена, что, критикуя власть, творит добро. Точно так же было и сто лет назад. Именно эти институты, их представители и добивались коренных перемен, радикальных изменений, понимаете? А Николай Романов, человек слабый, наслушавшись разных теорий о необходимости прогресса, задумался. И силы на него влияли самые разные. И политические, и экономические, и даже, можно сказать, потусторонние. На императора оказывалось бешеное давление со всех сторон. Даже, как утверждают многие современники, со стороны младших Романовых, то есть представителей побочных ветвей. Отречение Николая оказалось той целью, которая сплотила людей совершенно разных взглядов и убеждений, однако, как только цель эта была достигнута, вчерашние союзники оказались едва ли не врагами. Будущее России оказалось не только туманным, но и рискованным. Ни Временное правительство, ни попытки установить военную диктатуру ничего не дали. Россия разваливалась, и в очень скором времени многие из тех, кто недавно в едином порыве убеждал Николая отречься, стали возвращаться к идее реставрации монархии. Существовало не менее трех вариантов, каждый из которых, при всей их византийской необычности, имел убежденных сторонников.
Первый вариант предполагал призвание на трон Михаила. Его сторонники распускали слух, будто бы сам император Александр III намеревался передать трон именно Михаилу, а не слабохарактерному Николаю. Николай, де, и сам был не против и даже обещал своему венценосному отцу так и сделать, но под давлением своей супруги от обещания отказался. Потому, мол, и пришлось добиваться отречения Николая, что прогерманское влияние императрицы в условиях войны стало угрожающим. Второй вариант предполагал воцарение царевича Алексея с учреждением при нем особого Совещания, которое будет связывать интересы России с представлениями юного монарха, дабы избежать возможного влияния матери. Третий вариант был, пожалуй, самым оригинальным. Он состоял в том, что народ в лице своих представителей явится к Николаю, проронит слезу и повинится за нерадивых и немощных умом, которые заставили его отречься. Потом снова позовут его на трон. Тот предложение примет, виновных простит, но даст клятву, что Александра будет совершенно удалена от государственных дел. У каждого из вариантов было много сторонников, которые видели в этом свой прямой и живой интерес. Необычайно популярна была в те дни история восемнадцатого века с его бесконечными переворотами. Значение гвардии возросло необычайно! Вспомните хотя бы генерала Корнилова с его попыткой переворота: он снимает с фронта части и направляет их в тыл, к столице. Ведь это же было прямое и обыкновенное предательство! – Степаненко замолчал, и видно было, что он нервничает, будто речь идет о чем-то насущном, о какой-то проблеме, которая его беспокоит прямо сейчас! – Вот вы начали с расстрела, – заговорил он уже спокойно, – а ведь этого события много-много лет как бы и не существовало, никто его не упоминал ни в каких официальных публикациях…
– А почему так происходило? – перебил Корсаков.
– Причин было много, и перебирать их сейчас нет смысла, – усмехнулся Степаненко, – но, когда будете подводить итоги нашей беседы, когда будете работать над своей публикацией, сравните обстоятельства, при которых Романовы были отправлены в Тобольск в августе семнадцатого, и те, при которых их вывозили из Тобольска в апреле восемнадцатого.
– Конечно, буду сравнивать, – сказал Корсаков, – но и ваше мнение хотелось бы узнать.
Степаненко кивнул:
– В августе семнадцатого тогдашние власти были так неустойчивы, что никак не могли решить, что же делать с семейством последнего императора, и отправили, как говорится, с глаз долой. А в восемнадцатом власть большевиков уже понимала, что просто так бывшие не исчезнут, значит, будет большая драка, и царь-батюшка, хоть и плюнувший на всю Русь-матушку, вполне может стать новым знаменем в этой драке!
– Почему «плюнувший»? – немного обиделся Корсаков.
– Потому что забота о государстве Российском была ему вручена в момент восхождения на трон путем процесса, который именуется помазание Божье, – усмехнулся Степаненко, – а Николай отречением показал, что ему на эту самую волю, на помазание, было… Ну, я уже выразился…
– Ну ладно, я не поп, чтобы в таких тонкостях разбираться, – махнул рукой Корсаков. – Но неужели Романовых не пытались вывезти из Тобольска раньше?
– Пытались, конечно! Правда, об этом только слухи ходили, не более. Говорили, например, будто зять Гришки Распутина бегал по Питеру, собирал деньги на спасение августейшего, а потом исчез вместе с теми самыми деньгами, ну, да ладно, их дела. – Степаненко усмехнулся и сразу посерьезнел. – А когда весной восемнадцатого стало ясно, что серьезная борьба за власть только начинается, тогда и вспоминают про Романовых! Есть много версий по поводу того, что с ними делать, но сегодня копаться в них нет смысла. Важна реальность. Кстати, учтите, что в августе семнадцатого охрана семьи Романовых была возложена на полковника Кобылинского, в подчинение которому было отряжено более трехсот человек, причем все фронтовики, то есть люди, умеющие пользоваться винтовкой и иным оружием. И когда в Тобольске стали появляться некие «рабочие отряды» из Омска или Екатеринбурга, отряд Кобылинского им было никак не одолеть. А вот в апреле восемнадцатого прибывает некий Яковлев, Москвой уполномоченный, а с ним еще десяток – полтора людей. – Степаненко с усмешкой посмотрел на Корсакова: – Ну, куда им с сотнями полковника Кобылинского тягаться? А выходит, что и тягаться не надо было. Просто пришел этот Яковлев к полковнику: мол, у меня приказ Совета народных комиссаров – вывезти Романовых в столицу! А полковник ему: а моим солдатам с прошлого года никаких выплат на содержание при исполнении задания не совершали, люди мои голодом сидят, по Тобольску шастают, работу ищут! А Яковлев ему: подготовьте ведомость с указанием всех накопившихся задолженностей по каждому персонально. А полковник: и что? А Яковлев: и получат все! И на следующий день все решается за несколько минут!
– Это вы откуда взяли? – не выдержал Корсаков.
– Этот факт много кем описан, но не это важно, – ответил Степаненко. – Важно, что никто никакого сопротивления Яковлеву не оказывал, и Романовых можно было спокойно вывозить из Тобольска!
– Куда? В Екатеринбург?
Степаненко снова воздел палец к потолку:
– Вот! Тут-то и начинаются настоящие тайны и интриги! Во-первых, семью разбивают на две части, объясняя это тем, что у наследника начались обострения его болезни и он никуда ехать не может! Романов с супругой и одной из дочерей прибывают в Екатеринбург и там более месяца ждут других своих детей, которые прибывают в конце мая! Только в конце мая!
– И что? – недоуменно уставился Корсаков.
– А то, – снова усмехнулся Степаненко, – что четырнадцатого мая неподалеку от Екатеринбурга, в Челябинске, произошло столкновение, которое многие историки считают актом начала Гражданской войны! А если уж началась война, то все указы Ленина не имеют никакого значения! Тем более если речь идет о бывшем императоре.
– Кстати, об «указах Ленина» и других документах, – перебил Корсаков. – В большинстве случаев ссылаются на документы, которые весьма и весьма противоречивы, и это понятно, но иногда утверждения делают вовсе без ссылок на документы…
Степаненко посмотрел так, как смотрят на наивного малыша.
– Игорь, поверьте, документы составляют отнюдь не всегда! Чаще всего как раз наоборот! И уж имейте в виду, что самые важные решения принимаются не на бумаге, а на словах.
– Но если были контакты, значит, должны быть свидетельства, – возразил Корсаков. Он понимал, что в нем заговорил какой-то крохобор, интеллектуальный сквалыга, который не хочет отказываться от устаревших взглядов, но ничего не смог с собой поделать. – Ведь если встать на вашу сторону, то историю вообще надо если не переписывать, то хотя бы переосмысливать, – буркнул он.
Степаненко улыбнулся:
– Друг мой Игорь, вы наверняка слышали, что у ваших друзей бывают романы с замужними дамами, так ведь? Не отвечайте, не надо. Просто скажите сами себе, как много можно было бы найти свидетельств этих пылких встреч? А ведь такие встречи происходят в мире ежедневно. Какие-то из них зафиксированы детективами, которые следят за неверными женами, какие-то – случайными прохожими, какие-то подругами, дающими ключи от квартиры. Но много ли таких свидетельств сможет обнаружить исследователь спустя лет двадцать – тридцать? А контакты, о которых говорим мы, скрывались куда как тщательнее. Ну, а касательно ваших опасений, ваших личных опасений, я вот что скажу: идя к интересному, оригинальному материалу, журналист всегда рискует промахнуться.
– Иногда это тоже бывает полезно.
Степаненко шлепнул ладонью по небольшой сумке для ноутбука:
– Вот что, Игорь, готовясь к нашей встрече, я сделал ксероксы некоторых публикаций, о которых говорил. Они тут. Мне кажется, что вы еще не вполне в теме, поэтому сделаем так: вы с ними поработаете, а потом позвоните мне, если возникнет необходимость, хорошо?
Корсаков кивнул и хотел что-то сказать, но Степаненко протянул ему сложенный вдвое листок бумаги:
– Тут телефон и имя. Позвоните завтра, ближе к полудню, и договоритесь о встрече вот с этим человеком.
Возвращаясь домой, Корсаков размышлял и скорее был склонен согласиться со Степаненко: идея монархии все чаще выплескивалась и на экраны телевидения, и на страницы газет и журналов. Сейчас уже царя-батюшку видели не только в маскарадно-лубочном варианте Никиты Михалкова, но и в более серьезных обликах. Корсаков вспомнил заявление кого-то из казачьих атаманов: дескать, именно поддержка казаков сделала Романовых царями. Значит, если переводить на современный язык, «сделаем царя из того, что есть»? Ну, тогда неизбежно столкновение. Интересно, подумал вдруг Корсаков, новое столкновение, если начнется, снова, как в девяносто первом и девяносто третьем, ограничится Москвой или выплеснется на всю ширь России-матушки, как было почти сто лет назад? Он почему-то вспомнил беседу с «русским патриотом» из городка на Дальнем Востоке. Там, узнав о его приезде, «культурно попросили» на «беседу» с местным казачеством. Ряженые в полувоенных костюмах, с физиономиями, вызывающими воспоминания об обкоме ВЛКСМ, сурово «напоминали» ему о том, как «узкоглазые» занимают исконно русские земли.
– Ты глянь, кто тут в тайге промышляет! – ворчал местный атаман. – Одни эти чурки! И, ты понимаешь, порядки они устанавливают свои, как в Китае. А русскому человеку куда податься?
– А вы мне можете устроить встречу с человеком, у которого китайцы или, например, корейцы отняли рабочее место? Вот он работал, и работал хорошо, а они пришли и его выгнали. Часто так бывает?
– Так в том-то и дело, что местную власть они уже купили на корню! Они, понимаешь, тут создают свои собственные фирмы, и народ привозят свой, а не наш, не местный. Мы тут к одному ходили… побеседовать. Мол, возьми на работу наших, местных. Им работать негде, обнищали мужики. Так он нам отвечает: они у вас пьют днями напролет, работать не хотят и хозяина не слушают, а? Это он – макака желтая, тут хозяин?
– Ну, а мужики-то местные пьют? – поинтересовался Корсаков.
– Пьют, – охотно подтвердил атаман. – А что им делать, когда утрачена… историческая перспектива? У них и рабочее место отняли, и Родину, вот что главное!
– А место-то кто отнял?
– Так тот же кореец и отнял. Он же своих привел.
– А его «свои», значит, не пьют?
– Да куда им пить против наших, – усмехнулся кто-то из окружения «атамана».
– Ну, а сами вы почему не создаете фирму? Собрали бы этих мужиков, взяли бы их в ежовые рукавицы, вот вам и прибыли, и рабочие места, и историческая перспектива, а?
– Э-э-эх, москва… Ты ведь и сам знаешь, откуда у этого всего ноги растут. Ведь все эти демократы-депутаты с бандитской руки кормятся, на бандитские деньги пируют, бандитам угождают. Не получится, пока все мы будем только по этому закону жить. Не получится. И ведь что интересно, все знают, как эту проблему решать, и никто не хочет пальчиком своим пошевелить, а?
– А как решить? – осторожно поинтересовался Корсаков.
Атаман посмотрел на него вроде оценивающе, а вроде укоризненно и даже с обидой и недоверием:
– Россия – страна царева, державная! Без царя нам не жить.
– Ну, а как же его скинули-то? – не вытерпел Корсаков. – Ведь никто его не защитил.
В комнате повисла зловещая тишина. Потом атаман шумно вздохнул:
– Нет, москва, не понимаешь ты народ. Не понимаешь и унижаешь. Ты вот что, собирайся и утром уезжай. Сегодня я еще могу гарантировать твою неприкосновенность, а вот завтра…
И эти тоже ведь будут «выбирать царя», подумал Корсаков. И еще нагайками помахивать.