Потом был поезд. Пересадки. Вокзалы. Пассажиры, снующие словно муравьи. В Баку Ардашев прибыл как раз перед отплытием «Цесаревича» и даже не успел составить собственное впечатление о городе. Зато плавание на пароходе воскресило из памяти уже изрядно забытые воспоминания средиземноморского круиза четырехлетней давности.
Каспийское море не Черное и уж точно не Средиземное, да и «Цесаревич» по размерам не дорос до «Королевы Ольги», но сходство в пейзажах все же имелось. Перед глазами вояжера вновь простиралось коломянковое, застиранное синькой небо, черный дым, похожий на срезанную спиралью яблочную кожуру, и далекий, слившийся с горизонтом берег.
Публика на судне была самая разномастная: туркмены в цветастых халатах, турки, татары, армяне и грузины. На глаза попались два инженера в форменных мундирах и геолог. Эта небольшая компания о чем-то оживленно спорила. Мимо них простучали каблуками две персиянки в чадрах и бесследно исчезли в чреве парохода. Неожиданно среди этой пестрой восточной толпы Ардашев увидел православного батюшку. В одной руке у него был самовар, завернутый в рогожу, а в другой – потертый коричневый чемодан. Священник был одет в просторную рубаху, подпоясанную тонким ремешком, брюки, заправленные в сапоги, и легкий пиджак. И хотя он был в мирской одежде, но все равно смотрелся неким инородным телом среди собравшегося люда. Вероятно, такое ощущение возникало из-за выражения лица батюшки: задумчивый, несколько философический взгляд, умные глаза и густая, аккуратно постриженная окладистая борода.
– Не только русские, но и персы пристрастились к самовару. Они его так и называют: «самовар», а вот стакан почему-то «истаканом» кличут. Хорошо еще, что не «истуканом».
Статский советник повернулся. Перед ним стоял казачий офицер богатырского вида.
Слегка склонив в приветствии голову, Ардашев пояснил:
– «И» прибавляется потому, что персидское слово не может начинаться двумя согласными. – Такова структура их языка.
– Вот как? Не знал. Кстати, позвольте отрекомендоваться – подъесаул Летов, Михаил Архипович. – Военный протянул руку и внимательно оглядел собеседника. «Судя по одежде (светлый костюм, белоснежная сорочка, запонки с брильянтами, кремовая бабочка, туфли молочного цвета из дорогой мягкой кожи и легкая светлая шляпа), этот господин имеет не только хороший вкус, но и солидный достаток».
– Клим Пантелеевич Ардашев, – ответил на рукопожатие статский советник и в свою очередь бросил взгляд на нового знакомого. «Несомненно, это боевой офицер. На вид лет тридцать. Шрам на левой щеке – явно от сабельного удара. И карманные часы без крышки – надо же! – прикреплены ремешком к кисти правой руки. Вероятно, так удобнее в бою».
– А вы в Персию по службе или так, вояжируете? – поглаживая аккуратные усы, поинтересовался Летов.
– По службе.
– Фамилия ваша мне как будто бы знакома… Простите, а у вас, случаем, в Ставрополе нет родственников?
– Я сам оттуда.
– Неужели! Выходит, мы не просто попутчики, а еще и земляки. Я окончил Ставропольское реальное училище, а потом и военное Алексеевское. – Офицер наморщил лоб и вдруг воскликнул: – Ах да! Кажется, вспомнил! В Ставрополе проживает присяжный поверенный Ардашев. Ваш однофамилец или брат?
– Это я и есть. – Клим Пантелеевич улыбнулся одними глазами. – И вы правы: я действительно еще недавно был адвокатом. Но теперь вот служу в МИДе.
– Правда? Искренне рад знакомству! – Богатырь с такой силой принялся вновь трясти руку новому знакомцу, будто проверяя, насколько прочно она прикреплена к туловищу. – Я много слышал о ваших удивительных расследованиях – говорил он скороговоркой, – и читал рассказы Кургучева о вас, но никогда… никогда не думал, что вот так, запросто, с вами познакомлюсь.
– А вам, Михаил Архипович, вижу, здесь приходилось несладко. – Ардашев кивнул на Святую Анну IV степени с надписью «За храбрость» и на Станислава III степени с мечами и бантом, красовавшиеся на черкеске.
– Да всякое бывало. В Персии я с прошлого года…
Слова заглушил пароходный гудок, и матросы убрали сходни.
– Ну что ж, по-моему, самое время спуститься в наши корабельные жилища, – предложил Клим Пантелеевич. – Надеюсь, вы составите мне компанию отужинать в ресторане?
– С удовольствием, – обрадовался Летов.
– Тогда предлагаю встретиться там через час.
Статский советник покинул палубу, которая уже начинала пустеть: пассажиры разошлись по каютам.
Часом позже Ардашев с интересом слушал рассказ подъесаула о его стычках с местными племенами. Получалось, что в Персии шла настоящая война против русских. Почти год назад его сотня сопровождала партию топографов и попала в окружение. Курды залегли на господствующих высотах и стали вести прицельный огонь. Они превосходили казаков по численности в несколько раз. Летов принял решение спешиться и вступить в бой. В таких условиях прорываться не было никакого смысла. Это привело бы к неминуемой гибели людей. Дождавшись наступления темноты, подъесаул приказал подвязать копыта лошадей сухой травой и обмотать шашки любой попавшей под руку материей, чтобы ножны не стучали о стремена. Курить и разговаривать было запрещено. Предстояло пройти по узкому проходу над самым обрывом, но это был единственный путь к спасению. Даже те, кто срывался в пропасть, падая, не издавали ни звука. К утру лабинцы не только вышли из кольца, но и оказались в тылу противника. И когда первые лучи солнца начали золотить вершины окрестных гор, подъесаул повел сотню в атаку. Противник был изрублен. Пленных не брали. Две близлежащие деревни курдов были сожжены дотла. Не раз доводилось подъесаулу приходить на выручку братьям по оружию. Так, хорунжий Некрасов, прикрывавший отход казаков, был ранен в колено как раз в тот момент, когда собрался запрыгнуть на коня. Сумев доползти до ближайшего камня, он начал отстреливаться со своего нагана, но вновь получил ранение, теперь уже в руку. Шахсевены, увидев, что перед ними всего один человек, бросились окружать его. Хорунжий продолжал вести огонь и трижды успел перезарядить револьвер. Когда до офицера осталось менее пятидесяти шагов, один из кочевников обратился к нему по-русски, обещая в случае сдачи в плен сохранить храбрецу жизнь. В ответ Некрасов точным выстрелом сразил наповал еще одного врага. Обессиленный, с простреленными ногами и одной рукой, без патронов, он отбился от неприятелей лежа, одним кинжалом. Кочевники, увидев несущуюся казачью лаву, не успели добить хорунжего и бросились к своим коням. Героя удалось спасти. Летов же за проявленные в боях храбрость и находчивость получил Станислава и отпуск. И теперь он возвращался к месту службы, в Казвин.
За разговором время незаметно подобралось к полуночи, и собеседники отправились спать.
Утром золотистая дорожка восходящего солнца серебрила уже не только море, но и подбиралась к суше. В рассветном зареве показались серебристые макушки минаретов. Справа в зелени померанцевых деревьев прятались добротные дома из белого камня. Судя по всему, это была деловая часть города. Слева виднелось село Казьян с кромками отлогого, будто откусанного берега. В Персии Ардашев бывал и ранее, но добирался он туда с юга, со стороны Персидского залива, а не через Каспий.
«Цесаревич» стал на рейд и дал три коротких гудка. А потом, словно поразмыслив немного, добавил еще один – длинный. И тут же откуда-то издалека послышался тонкий, будто паровозный, свист. Показался лоцманский катер. Развернувшись, он повел за собой пассажирское судно. С палубы были хорошо видны подводные мели. «Цесаревич» входил в порт медленно, не торопясь. Переваливаясь с боку на бок, точно старая утка, он пришвартовался и бросил якорь.
У пристани в грязной мутной воде плавали арбузные корки и сломанные деревянные ящики, кляксами чернели нефтяные пятна.
И вот уже брошены сходни, и заскрипела под подошвами древняя, выжженная солнцем земля, страна Заратустры и Ахуразмы.
Перед пассажирами маячила неприветливая пограничная стража: жандарм и два сарбаза[23] с английскими винтовками за спиной.
Когда формальности с документами были закончены, Ардашев вместе с подъесаулом вышли во двор. За ними семенил араб с двумя чемоданами. На площади гудела разномастная толпа: хамалы[24] с тачками предлагали помощь, местные сурчи (извозчики) во весь голос, точно чайки на берегу, кричали одно и то же слово: «Дрожке! дрожке! дрожке!» Тут же расхваливали товар аджиль-фуруши – продавцы аджиля[25]. Их табахи (подносы) были полны орехов, фисташек, сушенного эзгиля[26] и семечек. Отовсюду слышалось: «Хош гельди![27] Хош амедид![28] Москови![29] Салям!»[30]. Продавцы фруктов предлагали розовые персики, ароматные груши, инжир, яблоки и тяжелые кисти спелого табризи[31]. «Аб-хордам! Аб-хордам!»[32] – надрывался тощий, как саксаул, подросток.
В пыли в лохмотьях, скрестив ноги, сидели лути[33] и на одной заунывной ноте, будто подражая зурне, просили милостыню. Внутри этого беснующегося, галдящего на разных языках и наречиях вавилонского столпотворения сквозь скопище людей продвигались ажаны. Завидев попрошаек, полицейские криками «боро-боро!»[34] поднимали их с земли и ударами бамбуковых палок отгоняли от лотков.
Откуда-то неподалеку послышался шум приближающегося мотора. Из-за одноэтажного домика пограничной стражи вырулил черный, как ворон, пятиместный «Форд Т» с откидным верхом. За ним тянулось облако пыли. Заглушив двигатель, автомедон снял шоферские очки и вышел из машины. Это был невысокий человек лет тридцати пяти с заметными бачками, аккуратными усиками и несколько уставшим желтоватым лицом с оттенком едва заметной грусти: дескать, послали – ну что тут поделаешь, – пришлось ехать.
– Ого! – удивился Летов. – Смотрите-ка! А вас, кажется, встречают!
Выбрасывая вперед трость, Клим Пантелеевич зашагал к автомобилю. Выдавив улыбку, водитель осведомился:
– Простите, сударь, а не вы ли будете господин Ардашев?
– Верно! – радостно проговорил статский советник. – С кем имею честь?
– Байков Митрофан Тимофеевич, коллежский регистратор, послан за вами.
– Вот и славно! – Клим Пантелеевич повернулся к муши[35], указывая ему на место для багажа.
Неожиданно Ардашев увидел того самого священнослужителя, которого накануне он заметил на палубе. Он и сейчас держал в одной руке самовар, а в другой – потертый чемодан. Перед ним стоял сурчи, а неподалеку – коляска. Извозчик, склонившись и не слезая с козел, задавал один и тот же вопрос: «Коджа мери, саиб?» – а батюшка, не понимая языка, растерянно смотрел по сторонам. И вот тут он и встретился взглядом с Ардашевым.
– Простите, сударь, – обратился он к статскому советнику, – не объясните, что этот человек от меня хочет?
– Он спрашивает вас, отче, куда вы собираетесь ехать.
– А! – кивнул богослов, и его лицо просияло. – Так знамо куда – в Тегеран!
– О! Тейран, Тейран! – закивал возница. – Бели-бели![36]
– Так ведь и я в Тегеран. Если хотите, поедемте вместе с нами, – предложил статский советник. – У нас как раз имеется свободное место. К тому же путешествие в фаэтоне будет долгим.
– Дня два, а то и три, – предположил Летов. – И еще неизвестно, сколько времени придется провести в чапарханэ – так у них называются почтовые станции.
– Вы очень любезны! – батюшка расцвел мимозой. – Не могу не воспользоваться вашим предложением. – Иерей Симеон, – отрекомендовался новый знакомец, – направлен в Тегеран решением Святейшего Синода. Буду заниматься постройкой нового храма.
Подойдя ближе, он осенил всех крестным знаменьем:
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.
Байков с благодарностью трижды коснулся губами батюшкиной длани. Ардашев и Летов, склонив головы, ограничились простым прикосновением рук к ладони священника.
Подъесаул помог загрузить вещи и расположился сзади, рядом с отцом Симеоном. Ардашев занял место впереди. Шофер трижды крутнул ручку стартера, закрепил ее кожаным ремешком под правым крылом, сел за руль, и автомобиль понесся, оставляя позади пыльный известковый след. До Решта – первого города на пути – оставалось тридцать семь верст. Не прошло и четверти часа, как лопнула шина и водитель, подставив домкрат, принялся возиться с колесом.
Попутчикам ничего не оставалось, как коротать время под зеленым грабом, раскинувшим неподалеку свой густой шатер. В кронах дерева копошились дикие голуби, беспокоилась недовольная сорока и заливались многоголосьем канарейки.
Здесь, рядом с морем, растительность напоминала тропическую, сходную с той, которую можно наблюдать в Поти, Гаграх или Батуми. Чинары, каштаны, тутовые деревья, пальмы, заросли кизила и шиповника, дубовые рощи вперемежку с кустами мимозы производили на вояжеров исключительно благоприятное впечатление. Вокруг стояла такая сырость, какая бывает на Кавказе сразу после дождя. В речушках и оросительных каналах обитало множество черепах и беспечных лягушек, служивших кормом для несметного количества змей. Да и дикие животные чувствовали себя достаточно вольготно. Стоило, к примеру, батюшке углубиться в зеленые дебри, как от его благодушного настроения не осталась и следа: на опушке леса он наткнулся на стаю шакалов, рвавших тушу падшего дикого кабана. И свалившаяся с дерева на его голову фаланга тоже не добавила радости богослову. Иерей сник, словно известь, на которую брызнули воду. Заметив это, подъесаул, желая отвлечь попутчика от тоскливых мыслей, спросил:
– У меня, ваше преподобие, еще с самого Баку на языке вертится один вопрос: для чего, позвольте узнать, вы везете с собой самовар?
– А как же, сын мой, русскому человеку без самовара? Без самовара никак нельзя. Кофею я не потребляю – горький он больно, а вот чаек мы с матушкой каждый вечер откушиваем… вернее, откушивали, – грустно поправился он. – А басурмане-то, говорят, чай по-иному готовят. Они его на огне кипятят в медном чайнике, и от этого он у них черный как деготь и тянется, точно сусло. Нешто можно такое пить?
– Ох и крепок он у них! – тряхнул головой Летов. – Но самовары-то и здесь есть, местной работы, с изъянами, но все же… А вот чайник фарфоровый – в Персии редкость, а для русского человека он наиглавнейшая вещь.
– А я прихватил один, хороший, из кузнецовского фарфора, – батюшка довольно погладил бороду, – в чемодане едет.
– Это правильно, – согласился подъесаул.
Солнце становилось все безжалостней. Невыносимая жара действовала удручающе. И только через полчаса, когда «Форд» вновь побежал по шоссе, стало веселее. С обочины то и дело взлетали испуганные стайки воробьев.
Говоря откровенно, дороги в Персии – врагу не пожелаешь: большей частью грунтовые или даже тропы; они пригодны лишь для навьюченных мулов, лошадей или верблюдов. Не всякая коляска их осилит. Исключение составляло как раз это шоссе, берущее начало от порта Энзели. Главная транспортная артерия страны шла по всей Гилянской провинции через Решт, Казвин и дальше, на Тегеран. Построенная под присмотром русских мастеров и на средства русского капитала, она служила уже больше десяти лет и до сих пор находилась почти в идеальном состоянии. Персам еще предстояло за нее расплатиться с Россией.
Кое-где дорога змеилась между холмами, незаметно переходящими в горы. Они то скрывались за зеленой густой растительностью буковых лесов, то появлялись вновь, обнажая унылые скалы. Вдалеке воткнутыми в горизонт свечками смотрелись минареты Решта.
В городе решили не останавливаться и на полном ходу его миновать. Как и предупреждал Ардашева князь Мирский, здесь были сильны антирусские настроения. А тон им задавали шайки и Керим-хана, и Сеид-Шерифа, поэтому «Форду» пришлось, не сбавляя скорости, пронестись по грязным, немощеным улицам города, приводя в смятение женщин, закрытых чадрою. Машина двигалась между глухих стен саклей, лишенных окон, и выехала к центру, к мейдану. Перед входом в базар, как и повсюду на востоке, располагался самый большой бассейн для набора воды. А всего таковых в городе имелось четыре.
Завидев автомобиль, толпившиеся у входа зеваки стали что-то выкрикивать и махать руками. Еще с прошлой командировки Ардашев помнил, что в Реште проживало двадцать-тридцать тысяч человек. Цифра приблизительная, но это не удивительно: перепись населения в Персии никогда не производилась. Глинобитные сакли с покосившимися крышами прелести городу не добавляли. К тому же здесь, как и почти везде на Ближнем Востоке, ничего не слыхивали о канализации, и нечистоты сливали в арыки вдоль дорог, отчего во всей округе стоял удручающий запах. Однако местные жители, судя по всему, к такой жизни давно привыкли и считали ее вполне сносной.
Верст через тридцать Энзели-Тегеранское шоссе уже пролегало по покрытым лиственным лесом горам. А с другой стороны, параллельно дороге, несла свои хрустальные воды река Сефид руд. Там, на дальнем берегу, виднелись сады и деревни.
Автомобилю все чаще и чаще приходилось замедлять скорость. Виной всему были караваны верблюдов, мулов и ослов, тянущихся по дороге. Навьюченные хлопком, керосином, фруктами или чаем, они следовали не спеша и отнюдь не торопились уступить дорогу нетерпеливому авто, кричащему плаксивым клаксоном. И тогда приходилось ждать, пока погонщик оттащит их на обочину. Велико же было удивление отца Симеона, когда он узрел, каким способом путешествуют персидские женщины. Они, словно кули с мукой, лежащие в кеджевэ – плетеных люльках-корзинах, притороченных с боков к дромадеру, – с закрытыми лицами, покорно терпели долгую дорогу. Встречалась и другая картина: впереди, неторопливый и важный, помахивая веточкой, налегке шествовал персидский крестьянин, позади него – навьюченный катер[37], а замыкала шествие жена перса, неся на спине едва ли не больший груз, чем бредущее впереди нее животное. Естественно, она была в черной чадре, шальварах и кожаных ботинках. В этом тяжелом и неуклюжем наряде, задыхаясь от зноя и пыли, женщина еще и тащила на спине мешок! И это при 30-градусной жаре по Реомюру![38] «Да, – думал Ардашев, известная персидская пословица: «Не будь женой осла, а если уж стала ею – неси ослиный груз», в самом деле звучит как издевка».
Перед селением Рудбар попадались посаженные рядами деревья маслин. Придорожная надпись свидетельствовала, что неподалеку находится французский завод по производству оливкового масла.
Окружающий ландшафт постепенно менялся: равнина уступила место горам, зеленые рощи – голым каменистым возвышенностям. Миновали несколько сел, и «Форд», пыхтя и тужась, стал карабкаться вверх к Юзбашчайскому перевалу. На тенистых склонах кое-где еще лежал снег, и с горных вершин веяло холодом. Машина все чаще «чихала», и мотор «задыхался». Тогда Байков применял запрещенный, но безотказный прием: развернувшись на крохотном пятачке подъема, он жал на среднюю педаль (их всего было три), отводил на себя ручку газа, расположенную под рулем, и автомобиль вполне благополучно взбирался… задним ходом. В такие минуты пассажиры едва не вываливались из своих мест. Священник беспрестанно молился и осенял себя крестным знаменьем. Проблемы с мотором объяснялись просто: при отсутствии бензонасоса топливо поступало к двигателю самотеком.
Минут через тридцать «самодвижущая коляска» остановилась у придорожного каменного столбика. На нем читалась надпись: «5326 ф.»[39]. Это была высшая точка перевала. Кто бы мог подумать, что двадцатидвухсильный двигатель, часто глохнувший на подъемах, покорит такую высоту!
А потом начался спуск, и жара вновь навестила путешественников. Раскаленный воздух, казалось, застыл. Не чувствовалось даже малейшего дуновения ветерка. Пот струился по лицам, и Ардашев то и дело вытирал лицо белоснежным, отглаженным квадратами платком. Спасала только вода, заботливо припасенная коллежским регистратором в солдатских баклагах. Батюшкин медный самовар так нагрелся, что держать его не было никакой возможности, и потому его привязали сзади, на чемоданы.
К полудню, точно на фотографической пластине, проявились очертания города, плененного зеленью миндальных и фисташковых деревьев. Это был Казвин. По числу жителей он в два, а то и в три раза превышал Решт. Въездные ворота, украшенные зеленовато-голубой мозаикой, изображающей сцены охоты шаха, сохранились в почти первозданном виде и до сих пор изумляли своей красотой. Коренное население влачило жалкое существование, и только пришлые армяне владели лавками.
Клим Пантелеевич узнавал знакомые улицы: Рештскую, Тегеранскую и Шахскую. Персы называли их хиабанами, то есть проспектами. Они и в самом деле внешне напоминали бульвары, обсаженные ветвистыми платанами.
«Форд» остановился у одноэтажного дома с высокими деревянными воротами. У входа дежурил казачий караул. Это и был штаб 1-го Кизляро-Гребенского полка Терского Казачьего Войска. Здесь, в Казвине, дислоцировалась только 2-я сотня.
– Ну вот, я и приехал. – Забрав чемоданчик, Летов вышел из автомобиля.
– Храни вас Бог! – сонно вымолвил батюшка, укладывая на освободившееся место самовар.
– Желаю и вам, отче, счастливой дороги. Только вот добраться, господа, вам надобно непременно сегодня. Ночью в округе хозяйничают банды. Для этих туземцев человеческая жизнь и ломаного динара не стоит.
– Ничего, успеем! – заверил Байков. – До Тегерана всего 136 верст. А вот бензина залить бы не мешало.
– Заправимся, не волнуйтесь, – успокоил его Ардашев, – но сначала нанесем визит консулу.
– А может, все-таки выделить вам казачье охранение?
– Не стоит, – проговорил статский советник. – Этак мы за лошадьми два дня плестись будем.
Летов улыбнулся.
– Приятно было с вами общаться, Клим Пантелеевич!
– Взаимно. Даст Господь, свидимся еще, Михаил Архипович.
– Хорошо бы! Честь имею кланяться!
– Честь имею!
Казаки, завидев своего командира, молодцевато приложили руки к папахам. Один из них тут же выхватил у подъесаула чемодан, и Летов скрылся за дверью.
Клим Пантелеевич вновь занял место рядом с водителем, и «Форд» покатил вниз по улице. Миновав городскую площадь и мейдан, автомобиль остановился у двухэтажного каменного здания с российским флагом. Это и было консульство. Здесь же неподалеку находилась и совсем немногочисленная русская колония: школа, больница, «Русский ссудный банк» и небольшая церковь.
Консулом всей Казвинской провинции, или сатрапии, как говорили персы, был старый знакомец Ардашева – Святослав Матвеевич Красноцветов. Невысокий, но ладно сложенный крепыш с хорошо заметной лысиной и густыми бакенбардами уже перешагнул пятидесятилетний рубеж, но выше надворного советника так и не поднялся. Однако это обстоятельство, по-видимому, его вовсе не огорчало. Глядя на него, казалось, что счастливее и жизнерадостнее человека не отыскать во всей Персии. Если, например, кто-нибудь из сослуживцев или просто друзей, завидев его, спрашивал, как дела, то в ответ всегда раздавалось неизменное: «Прекрасно! Дай Бог каждому!», а лицо его при этом озарялось доброй, светлой улыбкой. И те, кто страдал пороком зависти, удрученно опускали глаза и начинали суетливо торопиться куда-то, придумывая на ходу причину. «Надо же! – рассерженно думали они. – У меня куча проблем, а у этого лысого коротышки соловьи на сердце поют! Безобразие!» И неведомо было этим несчастным, что надворный советник, имеющий молодую, но больную жену и трех дочерей, едва сводит концы с концами и давно шлет на Певческий мост безответные письма, в которых почтительнейше умоляет его сиятельство «о принятии детей на казенный счет в учебные заведения и ассигновании им ежегодных пособий на содержание». Супруга его Анастасия Викторовна, хоть была почти на пятнадцать лет моложе, но чувствовала себя неважно. А виной всему был местный, сугубо вредный для больных чахоткой климат. Сырость и жара, как в болоте. Ничто не помогало, никакие лекарства. Пробовали шпанскую мушку и всяческие компрессы, раздражающие легочные ткани и снимающие обострения; давали эрготамин – лекарство от чахотки на основе вытяжки из плесневого грибка, выращенного на ржи, – но от него у Анастасии Викторовны появлялись галлюцинации, а облегчение так и не наступало. И сколько ни просил Святослав Матвеевич о переводе в Бендер-Бушир, поближе к Персидскому заливу, все тщетно: мольбы до чиновников Департамента личного состава и хозяйственных дел МИДа не доходили.
Работа консула незавидная. Это только несведущий в дипломатических тонкостях обыватель большой разницы между посольством и консульством не видит. На самом деле все далеко не так. Русские купцы, ограбленные местными разбойниками, российские граждане, оказавшиеся во власти светского суда и содержащиеся в персидских тюрьмах, – все искали помощи в консульстве. А если к этому добавить еще и нотариальные услуги, регистрацию рождений, браков и смертей, приведение к присяге новому государю, контроль над выполнением воинской обязанности российских подданных, то станет совершенно понятно, насколько рутинной была эта работа. Из-за ее большого объема Святослав Матвеевич никак не мог получить отпуск. Своих престарелых родителей, имевших небольшое имение в Воронежской губернии, он уже не видел восемь лет. А жалованье? Оно было намного ниже, чем у дипломатов, а карьерный рост ограничивался чином статского советника. И это обстоятельство не оставляло надежд на спокойную и обеспеченную старость. Правда, где-то глубоко в душе теплилась у надворного советника вера в призрачное будущее: дослужиться до должности генерального консула Персии. Вот тогда-то можно было бы выйти в отставку в чине действительного статского советника – читай генерала, – а это совсем другое дело! Собственно, этой мечтой он жил.
Байков, судя по всему, в консульстве был частым гостем, и потому казаки, охранявшие вход, отворили ворота и пропустили не только его, но и всю компанию.
Стоило в дверях кабинета появиться Ардашеву, как Красноцветов тут же поднялся из-за стола, вскинул вверх руки и воскликнул:
– Святые угодники! Кого я вижу! Да неужто сам Клим Пантелеевич пожаловал! Господи! А ведь сказывали, что вас тогда… того… – Он провел ладонью по горлу, но осекся, увидев за спиной статского советника Байкова и незнакомца с бородой. – Рад, рад безмерно! – он долго тряс Ардашеву руку, а потом указал гостям на широкий восточный диван с золотыми амурами по краям. – Присаживайтесь, господа. – Он придвинул стул и расположился напротив. – Ну рассказывайте, куда едете? Откуда?
– В Тегеран, на новое место службы, – весело отрапортовал Клим Пантелеевич, – а это отец Симеон, настоятель пока еще не построенной церкви, на которую теперь надо будет найти средства, поскольку деньги покойного Раппа исчезли.
– Да-да, горе родственникам… Я занимался отправкой его тела на родину. Ох уж эти персы, хуже татар. Нет у них сердца. – Он повернулся в сторону иерея. – Позвольте, батюшка, испросить вашего благословения.
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Склонив голову, консул поцеловал руку священника, перекрестившего его. Подняв через секунду глаза, Красноцветов изрек:
– А теперь, господа, прошу всех отобедать.
– Благодарю вас за приглашение, Святослав Матвеевич, но нам бы желательно попасть в Тегеран дотемна, – вежливо попытался отказаться Ардашев.
– И заправиться бы не мешало. Бак почти пуст, – поддержал статского советника Байков.
– Батюшки святы! – Красноцветов округлил от удивления глаза и выразительно посмотрел на стенные часы. Стрелки показывали без четверти час пополудни. – Успеете! Не волнуйтесь! А нет, так у меня заночуете! Сегодня Настюшка как раз замыслила новое блюдо. Ее местная кухарка научила. – Он вдруг просиял, поворотился к Ардашеву и осведомился: – А помните, душа моя, как вы у нас гащивали?
– Как же, как же! Анастасия Павловна всегда готовила чудный абгушт[40].
– Отцы Спасители! – Он восторженно хлопнул в ладоши. – Не забыл! А ведь, почитай, лет десять прошло. Не меньше!
– Девять лет и три месяца, – невозмутимо заметил Клим Пантелеевич.
– Вот-вот, и три месяца. Вы всегда были удивительно точны.
Консул возбужденно прошелся по комнате и, остановившись напротив Ардашева, поинтересовался:
– Кстати, а в какой должности вы теперь служите? В каком чине? Небось уже давно в статских ходите?
– Статского дали всего неделю назад. А прибыл я сюда в качестве чиновника по особым поручениям. Занимаюсь расследованием смертоубийства Генриха Августовича Раппа.
– Помяни, Господи, Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Генриха, и яко Благ и Человеколюбец отпущаяй грехи его, – нараспев, будто при отпевании, проговорил батюшка и горестно вздохнул.
Пропустив слова иерея, Красноцветов повел удивленно бровью и спросил:
– Вы? Расследованием?
– Да, – кивнул статский советник. – Я ведь, Святослав Матвеевич, еще в пятом году в отставку вышел. Реанимировал свое юридическое образование и семь лет работал присяжным поверенным в Ставропольском окружном суде. Но вот позвали назад, и я вернулся.
– Но помилуйте, душа моя, адвокат не судебный следователь!
– Так ведь таковых в МИДе и не имеется, – вставил веское слово драгоман.
– Да-с, вы правы, Митрофан Тимофеевич, не имеется. А жаль. Одного-двух бы не мешало.
Сощурившись с простодушным лукавством, консул полюбопытствовал:
– А вы, случаем, не помните, благодетель вы мой, несколько лет назад газеты писали о таинственной череде смертей, случившихся в Вюртембергском королевстве?
– Читал что-то в «Новом времени». – Ардашев задумался на миг и, кивнув головой, сказал: – Если я не ошибаюсь, русский посланник – барон Стааль – скончался от удара в Штутгарте. Незадолго до этого такая же участь постигла и какого-то прусского министра. Простите, фамилию запамятовал. Эти два скорбных случая объединяло то, что обе кончины произошли дома у баварского посланника графа Мояво время игры в карты.
– Удивительно! У вас феноменальная память! – Красноцветов, точно механическая кукла, у которой кончился завод, в изнеможении плюхнулся на стул. – А хотите, душа моя, и я вас удивлю?
Выдержав паузу, он поднял указательный палец и многозначительно изрек:
– Рапп предчувствовал свою смерть. И больше того, он говорил об этом мне всего за месяц до убийства?
– Вы виделись с ним? – осведомился статский советник.
– Да, он приехал собирать деньги в здешней русской колонии на строительство храма. Встречался с купцами. Они-то и познакомили его с Веретенниковым. Был он и у меня дома. Настюшка стол накрывала. – Святослав Матвеевич улыбнулся уголками губ. – А уехал утром, чуть свет. В гости приглашал. Но мне все не досуг было…
– Как? – воскликнул Байков и подскочил с дивана. – Вы же были в Тегеране за два дня до убийства. Я видел вас на мейдане с полковником.
– Помилуйте, голубчик, – Красноцветов оторопело уставился на драгомана, – с каким полковником? О чем вы?
– С Кукотой, с нашим военным агентом. – Коллежский регистратор смотрел на консула наивным, почти детским взглядом.
– Ну, батенька! – затряс головой Святослав Матвеевич. – Вы определенно ошиблись! Да, я действительно был в Тегеране, и в посольство заходил, а вот с этим… – он наморщил лоб, – как его… Кукотой, хоть и виделся пару раз, но по базарам уж точно не расхаживал. Выдумки это! Фантазии! Фата-моргана вашего воображения!
– Простите великодушно, ваше высокоблагородие, – поднимаясь с дивана и одергивая полы пиджака, обиженно выговорил Байков, – но я пока еще в здравом уме нахожусь! – Он подошел к двери и, повернувшись к Ардашеву, сказал: – И все-таки, Клим Пантелеевич, нам бы лучше долго здесь не задерживаться. В дороге всякое может приключиться. А я пока пойду… автомобиль заправлю.
– Что ж, пожалуй, Митрофан Тимофеевич прав. – Статский советник протянул руку консулу. – Позвольте откланяться. Нам и в самом деле не стоит рисковать.
– А как же угощения? – Красноцветов обвел присутствующих растерянным взглядом.
– Да успеется еще, Святослав Матвеевич! Свидимся, надеюсь.
Без лишних церемоний Ардашев и батюшка вышли во двор. Байков возился у черных железных бочек. В знойном воздухе пахло бензином. Драгоман через шланг наполнял топливом ведро и с помощью жестяной воронки заливал в бак «Форда». Когда пахучая жидкость потекла через край, он удовлетворенно крякнул, вытер вокруг ветошью и со скрипом закрутил крышку.
Уже выехав из города, Ардашев спросил Байкова:
– А вы не могли ошибиться и принять за консула кого-то еще?
– Ни в коем разе, Клим Пантелеевич. Он ведь приметный: ходит в белом пробковом английском шлеме. Да еще и с офицерской шашкой, как на параде. Его за версту видно.
– А полковник Кукота что за человек?
– Военный агент. Основное время проводит в разъездах. А когда находится на месте – всюду сует свой нос. Примерно с год назад пришел он ко мне вечером с початой бутылкой коньяка. Ну посидели, выпили, за жизнь поговорили. А потом начал делать мне разного рода предложения…
– Предложения?
– Да. Он хотел, чтобы я писал для него отчеты, в которых указывал бы, что интересного случилось в посольстве за неделю. Деньги обещал. Я, понятное дело, оскорбился. Сказал, что сексотом быть не собираюсь, и попросил его больше с такими просьбами ко мне не обращаться. На следующий день о случившемся я доложил послу. Иван Яковлевич выслушал меня и поблагодарил, сказав, что я поступил как порядочный человек. С тех пор с полковником я почти не общаюсь. Так, здороваемся иногда, если встретимся, но не более.
Все оставшееся время ехали молча. Клим Пантелеевич то и дело доставал из кармана жестяную коробочку монпансье с надписью «Георг Ландрин», выбирал приглянувшуюся ему конфетку и отправлял в рот. Батюшка, сидевший сзади, отодвинулся от раскалившегося на жаре самовара и, разомлев на солнце, клевал носом. Унылый пейзаж, состоящий из известковых и сланцевых скал, особенной радости путешественникам не доставлял. Временами встречались почтовые станции – чапарханэ – со старомодными дилижансами и экипажами. Мотор обгонял длинные вереницы верблюжьих караванов и здоровенных мужчин, мирно едущих на низких осликах. Время тянулось медленно, как плывут облака в безветренную погоду.
Примерно на середине пути встретился автомобиль шведского консула, который, судя по кожаному шлему и очкам, сам управлял машиной. «Рено» стоял на обочине. Из-под капота валил белый дым.
Скандинав с удовольствием принял предложение Ардашева взять авто на буксир и дотащить до Тегерана. Дипломат был не один. Рядом с ним находился и его молчаливый персидский слуга. Он, в отличие от своего тщедушного хозяина с рыжими усами, казался великаном. Будучи чуть ли не саженого роста, лакей имел слегка надменный взгляд, который хоть и появлялся откуда-то исподлобья, но пронзал точно шпага.
Уже на подъезде к Тегерану открылись взору очертания Эльборусского хребта. Снежные шапки гор, поймав лучи заходящего солнца, отдавали розовым бликом. А самая большая из них, за которой пряталось красное светило, напоминала собой огромный лампион, рассеивающий теплый свет сквозь опускающиеся на землю лиловые сумерки, как через темную вуаль.
Фруктовые сады, окружавшие персидскую столицу, показались еще до наступления темноты. И зеленая листва, поймав карминный закат, казалась осенней.
Поравнявшись с резиденцией шведского консула, оба автомобиля остановились. Магнус Фредерик Хольм учтиво, с типично шведской сдержанностью, поблагодарил своего спасителя за помощь и выразил надежду еще раз встретиться с отзывчивым русским дипломатом.