Дождь здесь не шёл, он висел в воздухе – мелкая, липкая взвесь, пропитывающая одежду запахом прелой хвои и стоячей воды. Старый «УАЗ», дребезжа каждой гайкой, подпрыгнул на очередной колдобине и заглох. Тишина навалилась мгновенно, тяжёлая, ватная, словно кто-то выключил звук у всего мира.
Водитель, мрачный мужик с землистым лицом, которого Алексей нанял на станции за баснословные деньги, даже не попытался завести мотор снова. Он просто убрал руки с руля и уставился в лобовое стекло, за которым, словно грязная стена, стоял лес.
– Дальше не поеду, – буркнул он, не поворачивая головы.
Алексей моргнул, вырываясь из полудрёмы. – Как не поедете? Мы же договаривались до Волчьего Яра. Там ещё километра три по карте. У меня сумки, оборудование.
– Деньги верну половину, – водитель наконец повернулся. В его глазах Алексей не увидел жадности или злости, только липкий, животный страх. – Или все оставляй, мне плевать. Но туда я колесом не сунусь. Солнце садится.
Алексей посмотрел на часы. Четыре дня. Небо было затянуто свинцовыми тучами, и сумерки действительно сгущались неестественно быстро для августа. – Ладно, – Алексей вздохнул, понимая, что спорить бесполезно. – Оставьте деньги себе. Открывайте багажник.
Он выгрузил тяжёлый кофр с инструментами, рюкзак с вещами и тубус с чертежами. Едва он захлопнул заднюю дверцу, «УАЗ» взревел, развернулся, разбрасывая грязь, и рванул назад по размытой колее, будто за ним гналась стая волков.
Алексей остался один.
Дорога впереди напоминала шрам на теле леса. Ели стояли так плотно, что казались единым чёрным организмом. Алексей поправил лямку рюкзака, перехватил поудобнее ручку кофра и шагнул в грязь.
«Волчий Яр. Ну и название, – подумал он. – И зачем отцу Анатолию понадобилось восстанавливать храм в вымирающей деревне?»
Письмо пришло неделю назад. Бумага была странная, желтоватая, плотная, пахла воском. Почерк – витиеватый, старомодный. Священник писал об «уникальном образце северного зодчества», об иконах конца XVII века, которые «плачут чёрными слезами» от сырости. Плата предлагалась щедрая, но Алексея, опытного реставратора, больше зацепило описание икон. Он знал все храмы области, но о церкви Святого Варфоломея в Волчьем Яре не слышал ни разу.
Через километр пути лес изменился. Ели стали выше, их ветви, покрытые лишайником, свисали, как лохмотья нищего. Звуки исчезли окончательно. Ни птичьего крика, ни шороха мыши в траве. Только чавканье грязи под ботинками Алексея и его собственное дыхание, которое с каждым шагом становилось всё громче в этой неестественной тишине.
Внезапно он остановился. Слева, в чаще, мелькнуло что-то белое. Слишком высокое для зверя, слишком бледное для человека. Алексей прищурился. Это была береза. Просто сломанная береза. «Нервы, – сказал он себе. – Ты просто устал».
Но когда он двинулся дальше, чувство, что ему смотрят в спину, впилось между лопаток острой иглой. Он резко обернулся. Пустая дорога. Стена леса. – Эй! – крикнул он. Голос прозвучал глухо, словно его накрыли подушкой. – Есть кто?
Ответа не последовало. Но где-то далеко, в самой глубине чащи, хрустнула ветка. Громко, сухо. Как ломающаяся кость.
Алексей ускорил шаг. Вскоре деревья расступились. Волчий Яр лежал в низине, укутанный клочьями тумана, который поднимался от невидимой реки. Дома – чёрные, покосившиеся срубы – напоминали гнилые зубы, торчащие из земли. Окна были темны, лишь в паре изб теплился тусклый, желтоватый свет.
Над всем этим, на холме, возвышалась церковь. Она была огромной, несоразмерной этой жалкой деревушке. Деревянная, почерневшая от времени, с остроконечным шатром, пронзающим низкое небо. Крест на вершине покосился, но не упал, словно цеплялся за воздух из последних сил.
Алексей почувствовал озноб, не имеющий отношения к холоду. Церковь выглядела не заброшенной. Она выглядела ожидающей.
У крайнего дома, завалившегося набок, стояла старуха. Она была одета в нелепое для лета шерстяное пальто, на голове – чёрный платок. Она смотрела на Алексея, опираясь на клюку.
– Добрый вечер, – Алексей подошёл ближе, стараясь выглядеть дружелюбно. – Я ищу отца Анатолия. Или дом, где можно остановиться. Я реставратор.
Старуха не моргнула. Ее лицо было испещрено морщинами так густо, что напоминало печёное яблоко. Глаза, выцветшие, почти белые, смотрели не на Алексея, а куда-то сквозь него.
– Пришел все-таки, – прошамкала она. Голос был скрипучим, как несмазанная петля. – Третий уже. Земля еще тех не переварила, а они нового шлют.
– Простите? – Алексей напрягся. – Какого третьего?
Старуха вдруг шагнула к нему и цепко схватила за рукав куртки. Хватка у нее была железная. – Уезжай, милок. Пока мост через Гнилушу не размыло. Ночью Они придут слушать. Если сердце громко бьётся – услышат.
– Кто придёт? Бабушка, о чем вы?
– Марфа! – раздался громкий мужской бас.
Алексей обернулся. К ним, широко шагая, приближался высокий человек в подряснике. У него была густая борода с проседью и тяжёлый, внимательный взгляд.
– Отстань от гостя, Марфа, – священник мягко, но настойчиво отцепил руку старухи от рукава Алексея. – Прости её, сын мой. Старость – не радость, ум блуждает в тенях прошлого. Я отец Анатолий. Ждали тебя.
Алексей пожал протянутую руку. Ладонь священника была сухой и горячей.
– Алексей. Добраться до вас – то ещё приключение. Водитель сбежал, бросил меня за три километра.
Отец Анатолий кивнул, словно это было в порядке вещей.
– Местные суеверны. Лес тут старый, байками полнится. Идём, я покажу тебе дом. Жить будешь у вдовы Серафимы, это ближайший дом к храму.
Они пошли по единственной улице. Грязь чавкала под ногами. Алексей заметил странную деталь: заборы у всех домов были высокими, метра под два, и на каждом, абсолютно на каждом столбе висели пучки сухой травы, перевязанные красными нитками.
– А что это за трава? – спросил он.
– Полынь, – коротко ответил отец Анатолий.
– От насекомых?
Священник помолчал, глядя на церковь на холме.
– От паразитов, Алексей. От разного рода паразитов.