Глава 8 Агент 00

– Ну а теперь куда? – спросил Мещерский. – Вообще, если честно, я очень смутно представляю дальнейший план наших действий.

– А не будет никакого плана, Серега. – Кравченко (разговор этот происходил внизу, в гостиной) наклонился над вазой с цветами и вытащил оттуда самую крупную астру. – Самое вредное это занятие – что-то планировать да рассчитывать. Не компьютеры ж мы. Человек – существо творческое, хаотическое. И вообще, если ты ввязался вот в такую мутную хреновину, где, с одной стороны, вроде бы все понятно, а с другой – ни черта, надо не планы изобретать, а слушать свой внутренний голос и…

– Он утробно урчит, Вадя.

– Слушать и поступать под влиянием мгновенной прихоти. Импульс, усек? К этому и твои компьютеры стали стремиться. Вон Каспаров с ящиком электронным сыграл «по плану», а что вышло? Кукиш с маслом. А надо было творчески, то есть пальцем в небо. – Кравченко улыбнулся. – На вот пока талисманчик на счастье. – Он протянул приятелю астру.

– Прекрати.

– Не хочешь – не надо. Мне и самому пригодится. – И он начал деловито ощипывать цветок, точно куренка на суп.

– Совсем рехнулся? – вскипел Мещерский. – Что ты делаешь?

– Жду.

– Чего?!

– Сейчас вернется Файруз с заправки, я заберу у него ключи и на красивой машинке двину в город.

– Зачем?

– Кину беглый взгляд на местный отдел унутренних дел. Сидорова проведаю. Пошепчемся с ним, если он захочет, конечно.

– Ты считаешь, что именно это сейчас надо делать?

Кравченко пожал плечами:

– Я же сказал, Серега, что буду что-то предпринимать сейчас не потому, что это надо, – я еще даже не знаю, что означает это слово в данной ситуации. Я просто пойду по линии наименьшего сопротивления.

– Ну и в чем эта линия заключается? – Мещерский не понимал, куда гнет его приятель, и от этого нервничал.

– Она заключается в том, чтобы найти себе союзника за пределами этого богоспасаемого домишки, – снисходительно пояснил Кравченко. – Мы должны подстраховать себя на тот случай, если убийцей Шипова, к всеобщему облегчению, действительно окажется тот беглый идиот.

– Так тебе Сидоров все и выложит, – ехидно парировал Мещерский.

– Эх, Сережа. Как именно к ментам я отношусь, да и вообще к представителям карательных органов, ты знаешь лучше других. Но Сидоров – случай особый. Ты в симпатию с первого взгляда веришь?

– Не верю.

– Правильно. И я не верю. Но он нужен нам. А мы нужны ему. Позарез. И если он даже это не понял пока, все равно очень скоро до него дойдет. Убийство этого мальчишки – Сопрано, как ты его называешь, – случай из ряда вон выходящий. Счастье наше, что это произошло в такой вот дачной глуши – пока еще никто ничего не пронюхал. Но стоит только пронюхать, кто именно овдовел и какие деньги стоят на кону, эта сенсация затмит все. Когда это случится (Господи! Сделай так, чтобы не случилось никогда), тут настанет форменный ад, и нам можно будет тихо паковать манатки и уматывать. Так что надо пользоваться моментом и получить, пока не произошла огласка, по этому делу максимум информации. Естественно – за так сейчас никто и на ладонь не плюнет, – поделившись, в разумных пределах, тем, чем располагаем мы.

– С Сидоровым поделиться информацией? – подозрительно уточнил Мещерский.

– Угу.

– Только с ним одним?

– Угу. Я думаю, делиться с кем-то нами не в его служебных интересах. Мы станем жирным плюсом в его графе «личный сыск».

– А какую же информацию ты от него желаешь получить в первую очередь?

– Результаты осмотра трупа и места происшествия.

– Да мы ж там вместе с ним все осматривали!

– И тебе все там ясно, Сереженька? – вкрадчиво осведомился Кравченко.

– Ну, не знаю… вроде все. Напали из кустов, ударили ножом, оттащили к колодцу, чтобы спрятать тело, а тот забит оказался, ну и бросили. А что еще? Следы если только… Да там не было следов, не нашли. И отпечатков пальцев не было. Не с травы ж их снимать. Микрочастицы еще, правда… Но я не знаток в этих делах.

– Ну а мне, если на то пошло, многое неясно из того, что мы вроде бы видели. И кое-что я не прочь бы себе растолковать получше. Но… ой, смотри-ка, иранец заявился, – Кравченко кивнул на ворота, у которых только что затормозила «Хонда». – И тут тоже, между прочим, есть одна любопытная деталька.

– Какая?

– Файруз вскользь заметил, что машина может понадобиться. Правда, кому – не уточнил. Но сдается мне… В общем, если я сначала думал, что Зверева вне себя от горя, скорбит, никого, кроме этого мальчишки-собачника, к себе не пуская, то выходит, что и нет. Успела-таки сквозь слезы дать секретарю кое-какие ЦУ. И если учесть, что обращение к нам за помощью она хочет, видимо, сохранить в тайне от домашних, желание это на иранца вроде бы и не распространяется. Файрузу она доверяет.

– А что в этом удивительного? Он же ее личный секретарь, – фыркнул Мещерский.

– Мне было бы любопытно узнать, насколько откровенна со своим секретарем та, которая «пускаться в откровенности не любит». Ну да ладно. Пойду изыму ключи. Прокатиться до отдела не желаешь?

– Нет, – Мещерский покачал головой. – Если хочешь знать мое мнение – это пустая трата времени.

– Бездумно тратить время, коротая чудесные сентябрьские деньки в этих экологически чистых местах, пытаясь скудным своим умишком раскрыть всякие жуткие кровавые тайны… Эх, Серега, да мы еще вспоминать эту осень озерную будем. – Кравченко швырнул остатки ощипанной астры на ковер. – Помяни мои слова. Как вернемся домой в эту нашу свинскую карусель – еще пожалеем.

– О чем? – Мещерский бледно улыбнулся.

– О том, что на нашу долю выпало мало приключений.

– По мне – уже чересчур.

– Мда-а, три жмурика: два наяву, один во сне. Ты, кстати, обещал мне кое-что и обещание не выполнил.

– Какое обещание?

– Пересказать поподробнее то письмецо. – Кравченко погрозил приятелю пальцем. – Ладно, выше нос. Где наша не пропадала. Сейчас полдвенадцатого. Смотаюсь по-быстрому, авось успею отловить опера до здешней сиесты.

Мещерский наблюдал в окно, как его друг о чем-то коротко переговорил с секретарем Зверевой, затем деловито угнездился за рулем «Хонды» и отбыл.


На этот раз, чувствуя себя весьма комфортно и уверенно – колеса есть колеса, особенно такие, как этот глянцевый новенький «мобиль», – Кравченко старался внимательно осматривать то, мимо чего ехал. Получить ключи у Файруза оказалось делом очень простым. Иранец протянул смуглую ладонь и, пробормотав: «Пожалуйста», – отдал их без вопросов, поинтересовался только: «Эта марка автомобиля вам знакома? Или вас проконсультировать?»

«Либо ты проницательное создание, приятель, и сечешь все с лета, либо вопрос о том, чтобы втянуть нас с Серегой в «поиски убийцы», решался именно с твоим участием, – думал Кравченко. – Но почему мадам Зверевой взбрело на ум взять себе в секретари иранца? Где она его откопала? В притонах Сан-Франци-и-иско, – промурлыкал он, – лиловый негр вам подавал манто».

Дорога вырвалась из леса и вдруг уперлась в железные ворота. Те бесшумно открылись, точно компьютеризированный, оснащенный телекамерами Сезам. А потом вдоль обочины снова замелькал частокол сосен и запахло хвоей, нагретым солнцем асфальтом, горьковатым дымом – где-то на дачах жгли палую листву. Кравченко сбавил скорость, стремясь не пропустить тот поворот к озеру, где раскинулась стройплощадка банкира Гусейнова. «Нет, это потом, это подождет, там я еще успею побывать», – решил он и сворачивать не стал.

Вот лес наконец закончился, и снова в глаза ударил свет – яркий, отраженный огромной массой воды: впереди открылась панорама Ладоги, пристань (весьма оживленная на этот раз – у причала стояла питерская «Ракета» и две баржи), автобусная остановка, заполненная народом, а чуть дальше – новенькая финская автозаправка с вереницей выстроившихся машин.

Потом пейзаж резко изменился: курортно-ухоженный ландшафт остался в стороне: до Сортавалы было добрых двадцать пять километров, а городок, куда направлялся Кравченко (куда в прошлый раз их возили в прокуратуру), был всего лишь обычным рабочим поселком городского типа. Замелькали косые пятиэтажки – серые, в потеках сырости, с покривившимися балконами с развешанным на них разноцветным тряпьем.

Следом потянулись унылые, похожие на стеклянные ангары провинциальные магазинчики – некоторые заколоченные, другие, напротив, щеголяющие пластмассовыми вывесками-козырьками и старательно выполненными в подражание «западному» стилю аляповатыми вывесками: «Торговый дом», «Трейд юнион корпорейшн», «Супермаркет». Посреди пыльной площади – центра города – одиноко, как пенек на пожарище, торчал памятник вождю. На него тут никто не покушался, все махнули рукой. Напротив, у остановок автобусов, вдоль всей дороги кипела суетная жизнь – оптовая ярмарка. Палатки, ларьки, тенты. На самодельных прилавках – снедь, средства от клопов и тараканов, туалетная бумага, колготки, трусы, и тут же рядом сельский натуральный продукт – связки золотистого лука, огурцы, картошка, творог в железных лотках, бидоны с молоком, корзинки и ведра с яблоками, капустой, кабачками.

Возле каждого прилавка – да что прилавка, просто груды пустых ящиков, колченогих самодельных подставок – сновали люди: покупатели, зеваки, карманники, прохожие. И все это пестрое горластое торжище щупало товар, пробовало на вкус, взвешивало купленное на допотопных весах, спорило о цене, материлось, сокрушалось о дороговизне, подсчитывало барыши, просило милостыню…

Кравченко ехал в этой вавилонской толчее со скоростью черепахи и все-таки едва не влип в аварию: что-то темно-зеленое низенькое вдруг возникло прямо перед капотом – точно карлик из-под земли вырос. Кравченко нажал на тормоза.

– Ты что?! – взревел он. – Тебе жить, что ли… – И осекся.

На проезжей части в двух шагах от машины сидел на дощатом щите с колесиками безногий парень в камуфлированном комбинезоне. Впрочем, комбинезоном этим он пользовался только наполовину – верхней курткой. Нижняя же часть – обе штанины – была отрезана, потому что так же отрезаны (почти по самое бедро) были и ноги. Лицо калеки – молодое, одутловатое – побагровело от усилий. Он опирался левой рукой на короткую палку, которой отталкивался от земли, направляя свою «тачку». Другая такая же палка выпала и откатилась почти под самые колеса «Хонды».

– Прости, браток… не рассчитал, – выдохнул парень. И Кравченко явственно ощутил ядреный водочный дух. – Думал, проскочу. Да вот не смог.

Кравченко полез под машину, достал палку.

– На. Помочь?

– Я сам.

– Да ладно – сам. Тебе на какую сторону?

– Вон к остановке.

Кравченко нагнулся, обнял парня за торс, приподнял и, толкая перед собой ногой «тачку», перенес калеку на тротуар к остановкам желтых рейсовых «Икарусов».

– Как девку ты меня. – Инвалид смотрел снизу вверх, задрав голову. Кравченко увидел, какие голубые (точно васильки) и молодые у того глаза. А вокруг, несмотря на молодость, – лучики морщин. – Спасибо.

– Из Чечни?

Парень кивнул.

– Живешь здесь?

Парень снова кивнул.

– А что ж так вот? Родных, что ли, нет?

Кравченко чувствовал, что краснеет (а с ним это ой как редко случалось!).

– Так проще. Никаких претензий никому. – Инвалид поудобнее уселся на своем помосте. – На протезы собираю помаленьку. Торопишься?

– Нет.

– Тогда на вот деньги. – Парень полез в нагрудный карман. – Купи мне пивка бутылочку, а то я до окошка не дотянусь.

Кравченко повернулся, нашел первый же ларек, отоварился там двумя бутылками «Баварского» пива и бутылкой «Жигулевского». Потом он отдал пиво инвалиду, а сверху положил сотенную.

– Денег не жалко? – инвалид вертел в руках бумажку. – Много даешь, брат, щедрый ты. Машина у тебя классная. Под такой и подохнуть легче.

Они встретились взглядами.

– Ты это брось, – Кравченко кусал губы: ему было отчего-то стыдно, да так, что впору сквозь землю провалиться. Только вот отчего? – Брось, слышишь? Не смей.

Он повернулся и пошел к оставленной посреди дороги «Хонде», в которую уже успела упереться фарами какая-то облезлая «единичка», исходившая визгливым сигналом. Инвалид смотрел ему вслед.

– Эта машина не моя! – вдруг крикнул Кравченко, высовываясь из окна. Крикнул, сам себе удивившись, словно оправдывался перед этим безногим мальчишкой-алкоголиком в чем-то донельзя недостойном и грязном.

Но к зданию отдела милиции он подъехал уже совершенно прежним Вадимом Кравченко.

Он вышел из машины, включил сигнализацию – «клиф» пискнул придушенной крысой – и вразвалочку зашагал к дверям, украшенным черной доской с тусклой надписью: «Городской отдел внутренних дел».

Надо работать. Работа делает свободным. От всего.


А в отделе пахло катастрофическим авралом. Кравченко сразу же понял это и по растерянно-раздраженному лицу дежурного, восседавшего за древним пультом (такие водились еще в отделах НКВД при грозном Лаврентии Палыче), и по тому, как на первом этаже, где помещался отдел уголовного розыска, беспрестанно хлопали обшарпанные двери, и по тому, с каким безнадежным упорством до зубов вооруженный заступающий на дежурство патруль ППС внимал наставлениям разводящего. Что ж, два нераскрытых убийства в районе за трое суток – ЧП.

На вопрос, где он может найти начальника отделения уголовного розыска по раскрытию тяжких преступлений против личности капитана Сидорова, дежурный молча ткнул в глубь коридора.

По дороге он мельком оглядел окружающую его обстановку: бедность, простота, доходящая до аскетизма, и та казенная чистота, которая бывает только в казармах, на гауптвахтах и в инфекционных изоляторах. Здание отдела давно нуждалось в капитальном ремонте – стены, пол, потолок словно молили о нем. Но… Однако даже тут все словно корова языком слизала – ни пылинки, ни паутинки.

Сидоров оказался в тринадцатом кабинете. Сидел он в полном одиночестве и, бормоча тихие проклятия, пытался починить портативную рацию. Нетрудно было бы вычислить и то, что два, а то и три последних дня опер безотлучно скоротал на месте службы. Об этом свидетельствовало и помятое лицо, и такие же помятые летние брюки-»бананы», которые в столице давно уже вышли из моды, и не совсем свежий воротничок рубашки, выглядывавшей из-под хлопкового свитера. От Сидорова исходил весьма причудливый и многослойный аромат: мятной резинки, которую он лениво перекатывал за щекой, какой-то ядовитой туалетной воды, коей он явно злоупотребил в это утро, и еле-еле заметное под всем амбре алкоголя.

Появлению Кравченко он вроде бы и не удивился. Поздоровался через стол, улыбнулся лениво и вместе с тем снисходительно. И Кравченко тут же подумал, что в Сидорове многое, наверное, должно нравиться местному прекрасному полу: и его небрежно-уверенные манеры, и это состояние вечного легкого подшофе, и сила его рук, и улыбка, и эта бархатная родинка-мушка на смуглой, гладко выбритой щеке. «Бабник ты, Шура, в натуре. И через баб многое в этой жизни имеешь. Но и теряешь через них тоже немало», – умозаключил Кравченко, а вслух изрек:

– Дело у меня неотложное. Но прежде хотелось бы узнать: как мы сегодня беседовать будем – на «ты» или на «вы»?

– А тебе как хочется? – усмехнулся Сидоров.

– Ясно. Считай, лед тронулся сразу. Новости есть?

– Ищем, – Сидоров нахмурился. Зазвонил телефон. Он слушал то, что ему говорили, со скучающим видом. – Ладно. Проверьте. Мы ж это уже обговорили. Сто раз, что ли, повторять? Ну ладно, сделай. Нет. Я потом сам подъеду. Са-ам! Ладно. Пока.

– Ищут пожарные, ищет милиция… Слушай, Шура, – Кравченко облокотился на стол так, что тот аж заскрипел. – Мне это дело ой как не нравится. Я про убийство Шипова. Про того ханыгу сказать ничего не могу, а это дрянь дело.

– Это в каком смысле дрянь? – прищурился Сидоров.

– А в том самом. И вижу, что ты это тоже уже прочувствовал. – Кравченко льстил явной (или предполагаемой) проницательности опера. Хотя, если бы тот спросил, что конкретно подразумевается под коротеньким и весьма удобным словечком «дрянь», Кравченко было бы весьма трудно объяснить это.

– Послушай, – Сидоров боком вылез из-за стола, дотянулся до двери и защелкнул замок. Тут снова зазвонил телефон, но он не обратил на него внимания. – Я тебя все спросить хочу, ты кем все-таки Зверевой доводишься?

– Честно?

– Ну, на Конституции, конечно, не надо клясться, а так хотелось бы…

– Она наняла меня и Серегу, чтобы мы нашли убийцу ее мужа.

– Мда-а, – Сидоров снова вроде бы не удивился. – Ну это сейчас. А прежде?

– А прежде… Я и сам не понял. Мещерский ее знал, вернее, одна его родственница с этой оперной дивой давно дружит. Ну та с ней делится по-бабьему. Мы и приехали. Думали все чин чинарем, как обычно: договор, охрана, сопровождение там… А Зверева вдруг на попятный: мол, ничего со мной не случилось, и пошутила – будьте моими гостями, пока не наскучите мне. Мы как дураки, в натуре, ушами хлопали, хотели уж мотать домой, а тут – бац – вдруг убийство. – Кравченко плел свою историю с простецки-вдохновенным видом.

– За лицензию дорого платил? – спросил Сидоров неожиданно.

– Нет. Вернее, сначала еле денег наскреб, потом все окупилось.

– А выгодно это?

– Смотря к кому в охрану попадешь. Если к такой, как эта дамочка, – одни убытки.

– Почему? – опер улыбнулся.

– Интеллигентна больно. На уме одна опера. Из таких деньги выжимать – хуже нет: все вроде ясно, гони монету, а они все про благородство твое толкуют и все благодарят.

– Ты кого конкретно подозреваешь? – Вопрос грянул как выстрел в упор. Кравченко поперхнулся: «Ах ты мент, тебе зубы заговаривать – труд напрасный. Ты логику слов в беседе блюдешь. Ну ладно, блюди-блюди».

– Кодекс новый приняли, – молвил он с невинным видом.

– Что? Какой кодекс?

– Уголовный. Я вот интересуюсь, строже он прежнего или как?

Сидоров смотрел на него, потом фыркнул, потом расхохотался.

– Или как, – он откинулся на спинку стула. – Ладно. Ты зачем пожаловал-то, а?

– Хочу кое-что для себя уточнить.

– Я тоже, знаешь. Сплю и вижу.

– А если убийство совершил не псих, Шура? Что тогда?

Опер никак не отреагировал на это, вообще никак: на его лице не отразилось ни интереса, ни любопытства.

– А вообще, этого вашего Пустовалова хоть кто-то из свидетелей видел в этих местах или нет? – настаивал Кравченко.

– Вроде – да, вроде – нет. Народ у нас забывчивый, опрашиваем. Городишко прочесываем, окрестности. План вон ввели по перехвату.

– Но ты-то что, только в одну эту версию уперся по обоим случаям? – горячился Кравченко. – Ты-то что, даже и мысли не допускаешь, что…

– Шипов Зверевой годился в сыновья, – сказал Сидоров. – Я ж тебе еще тогда это сказал.

– И что?

– А то, что такие брачные фортели не к добру. Выводы делай сам.

– Шура, а знаешь, что я тебе сейчас скажу? Ты только со стула от радости не падай. Мы нужны друг другу, как воздух. Ферштейн? Ты без меня, а я без тебя в этом деле – круглые нули.

– Ну, положим, и мне эта нехитрая мысль приходила. Но ты первый сказал.

– Считаться не будем, – Кравченко пристукнул по столу ладонью. – Зверева требует, чтобы нашли убийцу ее мужа: как, кто – неважно. Вознаграждение за все про все будет щедрое. Очень.

– Я мзды не беру.

– Это не мзда, а премия.

– Премии от министра приятны, от руководства. Только не дают нам что-то, все сквалыжничают… А я клянчить не люблю, не привык.

– Я тоже. Кстати, я тут одного вашего парня встретил – без ног на каталке. Из Чечни вроде. Тоже клянчить не привык, а милостыню просит.

– Миша-то? – Сидоров закурил сигарету. – Хороший он мужик, несчастный. Служил, между прочим, здесь, на погранзаставе, кадровый офицер. К «хоттабам» загремел по контракту: жену любил, ну и денег ей хотелось… Подарок хотел сделать. А как из госпиталя ей сообщение принесли – она, стерва, к нему даже не приехала. Отказалась от «обрубка». Вернулся он, отец у него тут был – так с горя через год умер. А Миша… Наши его в дом инвалидов хотели определить – так он отказался. И милостыню на станции теперь действительно просит. «На протез», – всем объясняет. А что за день соберет – все пропьет. Конченый он. Мы ему с ребятами подкидываем, когда бабки водятся, иногда пузырь поставим, так что…

– Ты действительно уверен, что оба убийства совершил один и тот же человек? – спросил Кравченко.

В кабинете стало тихо. Потом Сидоров совсем иным тоном ответил:

– Абсолютно не уверен. Поэтому и сижу тут с тобой.

Ты никогда не попадешь туда, куда очень хочешь попасть, Шура. Понял – нет?

– А куда именно я хочу попасть?

– В дом Зверевой. Вернее, в круг ее общения, ее семью. Ни-ко-гда. И ты это знаешь. Так вот. Я тебе помогу. – Кравченко наклонился. – Я уже – там. И я готов кое-чем с тобой поделиться и кое-что за тебя там внутри этого круга провернуть.

– Что именно?

– Опрос граждан, наведение справок, наблюдение и, если понадобится, даже оперативный эксперимент.

Сидоров улыбнулся:

– Подкованный ты парень, Вадик. А знаешь, так нагло и настырно мне еще никто себя не предлагал.

Конфиденты по нынешним меркам – люди небескорыстные, – теперь усмехнулся Кравченко. – И если они себя вдруг кому-то предлагают, значит, жертва эта, по их мнению, окупится.

– Ну, положим, я согласен. И даже очень рад такому нашему… ну, скажем, сотрудничеству. А дальше что?

– А дальше будем менять баш на баш. Честно и справедливо по мере возможности. Информациявнутренняя за информацию внешнюю.

– А что тебе от меня нужно конкретно?

– Пока что результаты судебно-медицинской экспертизы трупа Шипова, результаты осмотра места происшествия и все о свихнувшемся Пустовалове.

Сидоров взвешивал требуемое и предлагаемое.

– И никаких там бумаженций – контрактов, подписочек и тэ пэ, – подытожил Кравченко. – Я их не люблю.

– Я тоже. Но вообще ты многого хочешь. Аппетит шире рта у тебя, Вадик.

– Я свое сказал. Решать тебе.

Опер решал недолго. Поднялся, полез в сейф, достал оттуда пачку фотографий, початую бутылку водки, а из ящика в столе два пластмассовых стаканчика.

– Один вопросик на предмет проверки искренности конфидента, – он разлил по стакашкам. – А сколько Зверевой лет?

– Пятьдесят два года. А ты… вы что, даже не допрашивали ее тогда?!

– Какое там! Прокурор вякнул, краснея и бледнея: а не ответите, мол, нам на вопросики, она на него глянула – он и заткнулся. Но ей, конечно, не до вопросов тогда было, понимаем. Но и сейчас, Вадик, на протокол положить такую женщину – та-а-кую женщину никто из наших тут не осмелится. Духа не хватит. Уедет – пошлют потом отдельное поручение, на МУР спихнут, а там… Ладно, это теперь уже неважно, а важно то, что шабашник Коровин убиенный тебя не интересует? Так, нет?

– Мне за него платить не будут. А он действительно шабашник?

– Действительно. То опознание участковым полностью подтвердилось. И действительно, ездил в город за водкой. На обратном пути его и замочили.

– О нем мы будем скорбеть. Пока что. Но вспомним непременно, если понадобится. А вот о Пустовалове…

– Бери снимки. Полюбуйся. Это он по первому своему делу, когда напал на соседа по лестничной площадке. У того в результате тяжкие телесные – полгода в гипсе, потом инвалидом стал.

– А чем он его?

– Как и шабашника – топором по голове, тот руками успел закрыться – раздробление обеих кистей, переломы, ну и черепная травма.

– А лицо?

– В материалах уголовного дела сказано: «неизгладимое обезображивание лица» – шрам через весь лоб. Хорошо, черепушка у соседа оказалась крепкая. Вообще – удар в лицо – это на Пустовалова похоже.

– А в горло? Ножом? – насторожился Кравченко.

Опер пожал плечами.

– Просвети меня насчет этого психа, Саша. – Кравченко рассматривал фотографии, где в присутствии понятых тот, кого сейчас разыскивала милиция, демонстрировал что-то следователю на лестничной площадке, видимо, какого-то очень старого дома. – Только странно, что вы следственный эксперимент с невменяемым проводили.

– Не мы, во-первых. А во-вторых, дело еще до судебно-психиатрической было, по горячим следам, так сказать, закрепить хотели. И тогда выводов о его здоровье никто еще никаких не делал.

– Ясненько. А почему он…

– Слушай, я тут в одно место собирался, да ты пожаловал. Получить хочу там консультацию на тот же предмет, что и тебя интересует. Мне этот псих – вот где, – Сидоров показал себе на горло большим пальцем. – Ненавижу эту публику, потому что не понимаю. А тут есть человечек, который с одного взгляда их сечет. В общем, момент назрел – если хочешь, можешь прокатиться со мной. Вреда от этого, думаю, не будет.

– А куда прокатиться? – осведомился Кравченко.

– Да тут недалеко, в лесочке. Интернат там для вот таких, – Сидоров крутанул пальцем у виска, точно будильник заводил. – Лесная школа, в общем, а наши ее «Гнездом кукушки» окрестили. Там прежде и ЛТП наш районный помещался, и наркология, потом все прикрыли, трудоголики расползлись кто куда. Сейчас там только те дурики живут, какие сами того желают и кому совсем уж деваться некуда. Ну и несколько «принудиловок», но это случай особый. Со своим режимом. А зав всей этой богадельней голова светлая. Советы иногда нам дает. Тут у нас весной из части дезертир деру дал с автоматом, шизанутый какой-то. Так ее советы очень даже пригодились. Так что и по Пустовалову…

– Ее советы? – Кравченко ухмыльнулся.

Сидоров в ответ улыбнулся обезоруживающе.

– Ладно, не цепляйся. Ты на колесах? Вот и чудненько. Только пожрать надо сначала заскочить куда-нибудь. Пельмени уважаешь? Ну и лады. Тут есть одно местечко.

Загрузка...