Покинув палату Артемиды, Максим собирался осесть мешком с костями и мясом прямо тут – на больничном полу, но вовремя вспомнил, что коридоры оснащены камерами наблюдениями. Коллеги и без того считают его блатным и потому таким бесстрашным перед начальством, не хватало еще начать выглядеть в их глазах «ментально особенным» или попросту неврастеником, в которого стал превращаться Макс, взяв на лечение Пчёлкину.
Благодаря финансовым дотациям его матери, два года назад Максима приняли на должность лечащего врача психотерапевта. За это время он закончил аспирантуру, став самым молодым замом главврача отделения.
Деньгами мать пробовали искупить вину перед старшим сыном за то, что, когда ему было всего пять, она вышла замуж во второй раз. Родила новых двух детей, кому отдавалась полностью, а Макс в основном проводил время у бабушки.
Сводные получали приставки, игрушки, поездки, а младший получал ремня и строгий нагоняй, что плохо присматривает за малышней: что из-за него у них коленки разбиты или голова кишит одними онлайн играми.
Максим и сам был ребенком. Ему было пятнадцать, когда десятилетние двойняшки начали вить из родителей не веревки, а канаты. В одну из семейных встреч отец Максима и новый муж матери сильно повздорили. Дело дошло до драки и рукоприкладства.
Отчим обвинил Максима, что тот украл у двойняшек телефоны и продал их.
Так оно и было.
Только Максим сделал это по просьбе брата и сестры, которые пришли к нему сказав, что хотят забрать щенка из приюта, но там просят денег за перевозку животного и вакцинацию. Они даже фотографию щенка показали, а когда Максим продал телефоны, демонстрируя им пятьдесят тысяч, заорали, позвали отца, обвинив Максима в краже.
Брат и сестра подучили по новому крутому мобильнику, а Максим – крутой нагоняй. Он принял решение переехать к бабушке, оставив вместо себя того самого щенка – помесь колли и овчарки с пушистой белой треугольной окантовкой по краю ушек.
Максим дал ему кличку Зигзаг.
Когда младшие дети подросли и оперились, превращаясь в избалованных неуправляемых эгоистов и потребителей родительских благ, мать Максима вспомнила, что у нее есть порядочный старший сын, который не получил ни копейки от нее, ни единым звонком, открывающим любую дверь, ни разу не воспользовался, и пробуя уравновесить его с остальными, начала осыпать преференциями.
Из денег фонда Максим оплачивал лечение Тёмы Пчелкиной. Ее стационар и экспериментальный Ганнонет (эксперимент, правда он ставил над собой). Случившееся прошлым летом настолько вымотало душу Максима, что не помогали ни телефонные звонки родному отцу, осевшему в палаццо где-то между лабиринтов венецианских каналов. Не помогали его собственные знания врача. Не помогала уже пилюля Ганнонета, требовалось поднять дозировку.
И Максим знал, как это сделать. Задача поиска таблеток стала третьей в очереди. На первом месте была проблема по имени Тёма Пчелкина. На втором относительно новая, явившаяся в его жизнь в виде анонимной записки.
Вернувшись после смены, Максим обнаружил листок бумаги, воткнутый в щель двери его квартиры. Решил, что снова забыл скинуть на консьержку, но послание оказалась иным. Из тех, на которые зависимость Макса от нейролептиков возросла в двое.
Текст был вырезан и склеен из черных букв, как в примитивном детском детективе, вот только содержание… Прочитав первые слова, Максим влетел в квартиру, заперся на все замки, задвинул шторы и рванул к заначке из пары бутылок вина. Пока он пил из горла, вино лилось на записку, окрашивая надпись кровавыми разводами.
Тест послания гласил: «я знаю, что произошло в сауне у меня видео. Заплатишь 500 миллионов, и никто не узнает, жду деньги через 14 дней пойдешь в полицию, и все узнают про Кристалл»
Есть видео запись! Но откуда?! Кто мог заснять случившееся?! Полиция ничего не нашла, а Кристина не подавала заявление. Она просто уехала. Сбежала. Она отсутствовала почти полгода, и семья Максима и Кристины отказались от всех контактов после… инцидента.
О записке Максим решил молчать.
И продержался он всего неделю, пока не получил новое письмо. В тот день они с Лоной приехали к нему после кино. У нее было три часа до волейбольной тренировки и грандиозные планы небольшого приключения с парнем.
Но парень в итоге ревел на груди у Лоны.
– Максим, что? Прошу, расскажи. Ты можешь мне доверять, – уговаривала его Лона отдать ей записку, изменившую Максима до неузнаваемости.
Когда удалось отобрать бумагу, Лона прочитала: «флешка в сейфе Лысого. Копия. Забери ее и убедись, что я не вру. 500 миллионов нужны через 2 недели»
Лона прочитала и первую записку тоже.
– Что всё это значит?
– Шантаж, – ковырял Максим маникюрными ножницами пробку второй заначенной в его доме бутылки вина. – Он просит пятьсот миллионов…
– Что на флешке? Что на ней?
– Не было, – мотал он головой, – там не было камер! Это ложь!
Лона достала медицинскую аптечку с пластырями, пока Максим продолжал чиркать по пробке, пробуя ее вскрыть, но попадал только себе по пальцам.
– Или ты расскажешь, что на флешке и при чем здесь ты, или я уйду, Максим! Ты в чем-то виноват?.. Умоляю, не ври!
– Но, – перестал он сражаться с бутылкой, – мы все врём, Лона. Даже… ты.
Оба напившись в тот вечер, Лона с Максимом придумали план, как украсть флешку. У них хватило сил заняться любовью, а когда Максима вырубило, Лона уехала на волейбольную тренировку. Очухавшись, Максим просил ее обо всем забыть, но Лона оставалась непреклонной. Спасла Максима от кражи только перенесённая тренером крайняя тренировка перед финалом городских соревнований.
«Это был просто розыгрыш, забудь» – отправил ей Максим смс.
Она ничего не ответила, но и не стала настаивать на попытке обокрасть не самого приятного в городе человека. Лысого вообще никто не видел в лицо. Он получил такое прозвище, потому что брил головы наголо при посвящении в члены банды. Его люди щеголяли по клубу с татуировкой циферблата часов на затылке, отдавая время своей жизни клубу «Время» и его хозяину.
Лона на самом деле решила, что погорячилась лезть в подобную заварушку. Поговорив с сестрой, и все ей рассказав, он успокоилась. Тёма в очередной раз высказалась, что заводить роман с психиатром, который лечит твою сестру-психа самая психованная идея и всех!
На утреннюю летучку Максим заявился со стаканом кофе, внутри которого был энергетик и тридцать (ладно пятьдесят) грамм коньяка.
Его аспирант Игорь подавал знаки руками, чтобы Максим Вадимович пригладил растрепавшиеся волосы.
Максим уселся по правую руку от кресла, на котором восседал глав врач клиники профессор Власов.
Претендентка на должность Максима, лишившаяся ее из-за вмешательств финансов матери Котова, помахала кистью руки у себя под носом, скривившись.
– Не стыдно, Максим Батькович. Или Мамкович? – добавила она тише.
Максим посмотрел на нее поверх стекол очков:
– Пустырник. Еще один такой жест, и я переведу вас на должность поломойки.
Тамара притихла, а Игорь обернулся на соседей по стульям: все ли услышали, как его руководитель отшивает их начальство.
Максим пригладил волосы, обвёл взглядом коллег. Без него летучку не начинали. Таким было распоряжение Власова – не лезть под руку Котову.
– Что, Максим Вадимович, – дернул плечом заведующий отделением, – бессонная ночь? Из-а Пчёлкиной Артемиды Зевсовны?
Один из новеньких аспирантов не сдержался, хихикнув:
– Жесть… вот это имя!
– Не жесть, – строго посмотрел заведующий, бросив взгляд поверх линз – половинок, – а мифы древней Греции. Зевс с любовницей титаншей Лето родили близнецов: Аполлона и Артемиду. Наши с вами современники Пчелкины родили однояйцевых девочек, ну и недолго думая назвали близнецов – Аполлония и Артемида. Чтобы отчество у них было Зевсовны.
– Ясно. Спасибо. Простите… – покраснел студент.
Покряхтев, Власов продолжил:
– Ну, что мы имеем. Артемида Зевсовна Пчёлкина, восемнадцать лет, диагноз не уточнён. Наблюдаются необоснованные обмороки с последующей амнезией, – положил перед собой карту профессор, – вчера поступила с очередным приступом, механика не изучена. Хоть ей и занимается уже целый год староста вашего класса, – покосился он на Котова, – расскажите, как влияет на Пчёлкину Ганнонет, Максим Вадимович?
Глотнув свой коньячный пустырник, Максим ответил:
– Ганнонет не работает.
– Что?! – возмутился Власов, – невозможно! У других…
– Каких других? – парировал Максим. – Таких диагнозов в стране не зафиксировано. Но! – призывал Максим коллег к спокойствию, – я знаю, почему он не работает.
– Просветите! – швырнул ручки Власов на папку с записями.
Карандаш Котова колотился о титульный лист карты Пчёлкиной, оставляя россыпь веснушек. Только ими близняшки и отличались. Скулы и нос Лоны были усыпаны рыжей россыпью солнечных зайчиков, когда как коже Тёмы досталась всего одна единственная.
– Дозировка, – повернулся к профессору Максим. – Требуется увеличить дозировку. Втрое.
– Вы в своем уме? – не сдержался Власов, – Пчёлкина входит в экспериментальную группу. Последствия таких доз не изучены. Дайте сюда анализы.
Максим протянул бланки с тестами. Только вот в пробирках, с которых был получен результат, была кровь врача, а не его пациентки.
Изучив цифры, Власов вернул бланки:
– Организм усваивает препарат. Какая побочка? Что отмечает Пчёлкина?
Максим перечислил собственную симптоматику:
– Временами сухость во рту и в глазах, быстрая речь и, – в мыслях он произнес «желание принять еще больше пилюль или застрелиться», – сонливость. Ничего особенного.
– Но обмороки продолжаются, и память не возвращается?
– Из-за дозы, – быстро добавил Максим. – Ее не хватает.
– А привыкание? Ее тянет принять больше таблеток?
– Наоборот, – честно ответил Максим впервые за всю комиссию. – Она отказывается от них, как только может.
– Это хорошо, хорошо… – размышлял Власов. – Я подам заявку на увеличение дозировки. На десять процентов, не на триста.
Сунув руку с карандашом в карман белого халата, Максим переломил его пополам.
– Коленки хрустят? – покосился Власов, – пейте бады с коллагеном, коллега.
– Зубы… – огрызнулся Максим.
– Тогда сдайте кал на гельминты.
Аспиранты вдоль стенки хихикали, пока Игорь расталкивал их локтями, а Тамара так и вовсе хохотала в голос. Максим догадывался, что выпади Тамаре его имя в корпоративном Тайном Дед Морозе, она подарит ему рулон самой дешевой туалетной бумаги и глистогонное с аллегорией, что единственный глист в их коллективе – он.
– Максим Вадимович, – теребил Игорь пальцами лист с протоколом встречи, – вы серьезно решили увеличить дозу втрое?
Максим по-дружески, но сильнее, чем можно было, ударили Игоря ладонью по спине:
– Теория… и ничего больше, – уставился он в стену.
Игорь не считал себя простаком. Он знал секрет Котова и терпел руководителя только из уважения к его покровительству.
– Мне пора, – направился Максим к двери. Он был способен думать сейчас только о пилюлях, что помогали ему забыть. Он придумывал план, как раздобыть новое назначение и еще сотню пилюль Ганнонета.
– Стойте! – догнал его Игорь, – да, пора! Пора все рассказать!
– Чтобы еще кто-то умер? – резко повернулся он и полы его белого халата запутались между колен, – ты не понимаешь! Это не правда! Это покаяние…
– Тогда покайтесь. Если верите хоть во что-то. Год прошел… вы сами знаете, что пора… Или я…
– Нет, стой! – понимал Максим, чем вот-вот закончится эта беседа. Новым шантажом, твою ж мать! – Слушай, Игорь, дай пару недель. Сейчас… сложный период. Отец собирался приехать. Я не видел его толком всю жизнь. С трудом восстановили связь. Я часто ему звоню, – отвел он взгляд, понимая, что половину времени разговаривает с автоответчиком, а не с отцом. – Он единственный, кто меня понимает.
– Но вы обещаете, что признаетесь?
– Да! Да! Обещаю! – перекрестился Максим.
Он был готов пообещать перевернуть вверх ногами радугу, лишь бы прекратить этот разговор. Лишь бы поскорее покинуть директорскую и как можно быстрее реализовать план добычи пилюль.
Что он и сделал, просто взяв нужную дозу из хранилища, ведь никакого плана не было. И плана, как выпутаться тоже.
Проглотив две таблетки, Максим прижался к кафелю в мужском туалете, скатываясь вниз. Он ощущал себя полным говном и здесь ему было самое место – меж возвышающихся над головой писсуаров.
– Алло, – набрал он номер отца с помощью кнопки быстрого вызова, но вместо голоса звучал лишь писк автоответчика и столь необходимое Максиму молчание, к которому он стремился – услышать тишину, стереть ею белый шум трагедии, – отец? Ты здесь? Это я… Там было столько розовой ваты… и пузырек в моей руке… Я сделал это… Я все-таки это сделал…