Ох…
Вот ведь Пекло!
И чего тебе неймется?
Ну, хорошо, коли так интересно, я расскажу, как стал котом Чернышом.
Учти, с тех пор прошло, дайте Боги памяти, почти тысяча лет! Всё случилось задолго до всей этой жуткой котовасии у Города Звёзд. Едва ли я помню все так, как оно было на самом деле. Но от художественного приукраса ещё никто не умер.
Наверное.
Итак, я родился в каком-то захолустье к северу от Богославля. Это тот город, который нынче зовется Небославлем. Вы люди неисправимы. Вам лишь бы кого-то славить. Богов, небеса, царя-батюшку, самогонку с бабами…
Тьфу, кот вас возьми.
Так вот. Мамаша разродилась нами под лачугой на окраине деревни. Нами – это мною и еще пятью такими же бестолковыми кошаками. Мы с братьями и сестрами были не шибко похожи друг на дружку. Шутка ли, у мамани была черная шерстка, как и у меня, а вот одна из моих сестер получилась белой. Да-да, все вопросы к отцу, сам знаю. Так вот только пойди-найди его. В деревне хватало похожих котов. Но не станешь же подбегать к каждому и спрашивать: «Вы мой папа?». Ответа не дождешься, а лапой по морде получишь. Как пить дать. Короче, папашу мы не видели. Да и не до него было.
Забавно, что я не помню названия деревушки. Малая родина все-таки. Зато никогда не забуду выгребную яму, что находилась в паре шагов от нашего убежища. Воняло – жуть. Особенно летом. Особенно в жару. Приправьте это мухами. Жирными. Мясистыми. Пронырливыми. Хотя я был не против их присутствия. Эти летучие сволочи стали моими первыми жертвами. Во мне сызмальства горел охотничий дух. Еще глаза разлепить не успел, а уже себя свирепым кабанчиком возомнил. Ходил-бродил, изучал деревню, шипел на дремлющих псин, таскал еду у простофиль. Много чего делал. Тяга к славе и сражениям была у меня в крови, как говорится.
Возможно, папаша был не так уж и безнадежен. Кот его знает.
К слову о выгребной яме. Та беленькая сестренка умудрилась свалиться туда. Ей было месяца три-четыре, когда все случилось. Мать наша, героиня сраная, походила по краю, помяукала, да и ушла по деревне таскаться. Я б хотел помочь, да куда там. Охотник охотником, но не был готов я еще к великим свершениям.
Благо, девка не потонула. Захаживал иногда к нам один дурачок, сынок свинопасовский. Ума у него было меньше, чем у моей сестрёнки. Зато детина такая вымахала, что хоть вместо пугала в полях выставляй его. Ни одна ворона не подлетит! Чучело, короче говоря, страшнее, чем моя жизнь. Хотя добрый он был, чертяка. Подкармливал нас. Вот и приперся аккурат в тот момент. Да и вытащил белую из ямы. Ну как белую. Бурую уже скорее. Но вытащил, да и забрал к себе домой. Я был рад. Одну девку пристроили, и то хорошо.
На этом, правда, везение для нашей котячьей семейки закончилось. Пришла осень. А с ней холода. Под домом, где мы жили, было тепло. Но не достаточно.
Страшное времечко, знаешь ли.
Мы спали прижавшись друг к другу, но все равно каждое утро я просыпался с онемевшими пятками. Зубы стучали и не сходились. Да и сходиться им не над чем было. Мать почти перестала приносить еду. Правда, к зиме она подыскала местечко в курятнике неподалеку. Соседство с кудахчущими наседками было тем еще наслаждением. Они не затыкались ни на минуту! Лиса их побери! Даже когда эти курицы засыпали, мне все равно мерещилось их квохтанье. Так мы прожили, пока мне не стукнуло месяцев семь.
Затем…
Мать-героиня ушла от нас.
В тот момент я понял, какой он, этот мир. И покинул уютный милый курятник, чтобы разведать этот самый мир.
Не спрашивай, чем я думал в тот момент. Я же просто кот, о чем я мог вообще думать? Ноги гнали вперед, в родную стихию, в леса, полные живности и дичи. Уж лучше сгинуть в борьбе, чем замерзнуть в курятнике, – так подсказывало мне сердце охотника.
Как словом, так и делом. Так все и вышло.
За семь месяцев своей жизни я вымахал втрое больше братьев и сестер. Знаешь эту вредную привычку? Смаковать каждый кусочек еды, ощущать, как скрипит мяско на зубах, чувствовать вкус склизкого яичного желтка, получать блаженство от божественной сметанки…
Так вот, у меня такого не было. Я, как веник, сметал все на своем пути и, каюсь, виноват, объедал братцев. Сестер. И даже мамашу. Ну а что ты хотел? Выживает сильнейший.
И вот я, молодой лев, мужчина в самом расцвете сил, в меру упитанный и чертовский грациозный, отправился в первое путешествие. Оно же и оказалось последним. Кто же знал, что зима-скотина забирается даже глубоко в леса. К слову, деревушка наша убогая стояла на берегу озера, близ гор и холмов. Чуть к северу начинался березовый лесок, где я и решил снискать свою судьбу. Я ушел на рассвете, когда вылезло солнце. Пусть и холодное, оно все еще грело лучше, чем две ночные луны. К обеду я уже достиг первых деревьев.
Я запомнил о том «приключении» две вещи.
Первая – то, что я задубел, что твой пес под лестницей морозной ночью. Снег покрывал меня с ног до головы, лапы горели от холода, крепкий наст царапал мне подушечки на пальцах. Жуть, одним словом.
Второе – это разочарование. Путь до леса оказался не просто не увлекательным, но и до смешного быстрым. В моих мечтах все выглядело иначе. Я явился туда не как царь природы, а как побитая и скулящая дворняга. Наверное, в тот день я уяснил первую жизненную мудрость: мои ожидания – мои проблемы.
Однако все это оказалось не самым страшным.
Ведь в лесу, напомню, полном живности и дичи, никакой живности и дичи не оказалось. Только снег и промозглый ветер. А нет, помню, был еще тетерев, который едва не сожрал меня, стоило зайти чуть глубже в чащу. Это чудище размером с дом клевало высохшие ягоды на кустах, когда я случайно на него наткнулся. Стервец долго гонял меня по подлеску. Думал, не сдюжу. Но потом он убедился в моей охотничьей прыти и ловкости и отстал.
Видел еще белок. Парочка этих свербигузок сидела на березе и хихикала над моими потугами достать мышь из норы под корнями. Я б их догнал и поддал за неуважение, чес слово, да только лапки у меня того, замерзли. Когтей не чувствовал. Усы отваливались. Хвост стал деревянным. Не до лазаний по деревьям мне было, короче говоря.
Я решил махнуть на все эти приключения и пойти домой. Благо идти-то пришлось бы недолго. Загвоздка в том, что я потерялся. Не спрашивай, я догадался пройти по следам. Это было первой мыслью. Да только пока мы с тетеревом играли в догонялки, моими следами и его куриными лапешками ненавистными оказался истоптан весь лес. Я походил-побродил, но так и не нашел места, откуда пришел. Зато нашел тетерева.
В этот раз я оказался осторожнее. Не стал вступать с ним в схватку. Ну вот заборол бы я его, и что? Куда мне столько еды, право слово! И я пошел прочь.
Смеркалось.
Холод усиливался, ветер лютовал. Я мяукал, жалобно так, будто помощи просил, но не слышал сам себя. Ноги отнимались. Живот скрутило от голода. Что тут скажешь. Конец приходил мне. Это я понимал отчетливо.
Забавно, что после того случая я полюбил зиму ещё сильнее. Деревенские говорят, мол, жар костей не ломит и летом лучше. Да только белый снежок мне все равно милее. Как же оно называется? Нынче модное слово, из столицы купец его любит вставлять куда ни попадя.
Ностальгия, во!
Время было страшное, холодное, да только вспоминаю о нём с теплотой. Ностальгия, мать её, за ногу берет. Ведь кончилось-то все хорошо…
Хотя порой кажется, что конца-края этим злоключениям не будет. Такова жизнь. Вечная борьба. С жестоким миром и собственной глупостью. Эту мудрость я как раз таки и освоил той ночью.
Хе-хе, когда-нибудь книгу напишу. Так и назову ее: "Мудрости кота Черныша", пес его возьми.
Так вот. С наступлением ночи взошли обе луны. Белая Плея и красный Морей. Небосвод просто пылал от звёзд! Я такого ещё не видал! У нас в деревне-то терема да избы закрывают весь обзор. А тут как глянул, даже позабыл, что замёрз. Правда потом белая луна начала жарить со всей дури. Вернее, морозить.
Как сейчас помню: усы инеем покрылись. Брови ото льда потяжелели, нависли над глазами, а лапы в конец перестали слушаться. Я не то, что мяукнуть, подумать ни о чем не мог, настолько мой глупый крошечный мозг промерз. Лихорадка подкралась незамеченной, и вот меня трясло как пьяного пастуха на деревенских танцах.
А тут на тебе! Промелькнуло что-то в ночном воздухе. Я думал, померещилось, а потом нечто село мне прямо на побледневший нос.
Знаешь, что это было?
Бабочка, мать её!
Самая настоящая бабочка! И не квелая драная капустница, а такая, каких я ещё не видывал! Огромная, тяжёлая, с красными крыльями. Во тьме светится, а за ней тянется след из огоньков.
«Ну всё, бабка, кажись приплыли. Точно конец мне. Мерещится уже всякое», – примерно такие были мои мысли в тот момент.
А бабочка оказалась настоящей. Как кусит меня за нос и лететь прочь!
Я вдруг встрепенулся и поплелся за ней. Дай, думаю, хоть её съем. Зимние бабочки, может и редкий вид, а то и вымирающий, да только голод-то не волк. Хоть в лес его отправь, он тебе оттуда подвывать будет.
Шел я за ней, брёл, значит, и каждый шаг давался всё труднее. И вовсе не от холода. От укуса нос горел, как головешки в печке. По телу растекалась, словно мёд, тягучая такая боль. Я хотел было побежать, ведь бабочка все быстрее улетала от меня, профурсетка эдакая! Да только через пару шагов я рухнул в снег и уже не смог подняться. Меня колотило, и я слышал стук сердца в ушах. А стучало-то оно все медленнее. Лапки одеревенели. Глаза дымкой заволокло. Кругом витал снег. Но видел я только чёрное небо и мириады ярких звезд.
Я был готов стать одной из них…
Но затем, кто бы мог подумать, случилось то, чего просто никак не могло случиться в ночном зимнем лесу.
К слову, говорящим котом, или, как меня называют дамочки в окрестных деревнях, котом-ученым, я был не всегда и стал таким не по своей воле. Как ты уже понял, родился я простым уличным пройдохой, каких можно встретить в любом хуторе или городке. И помер бы я в том лесу, как и многие мои пушистые братья и сестры помирают по всему миру. Ты не смотри на то, что у кошек девять жизней. Это не так работает знаешь-ли.
Однако судьбоносная ночь дала мне хоть и не девять новых попыток, но одну, зато какую!
Сначала я думал, что это очередные наваждения. Я уже ничего не видел, да и не слышал. Не чувствовал тела, и как будто смотрел на себя со стороны. Видел только черную кошачью тушку, которая на фоне бескрайнего снега казалась совсем крохотной. Осознание того, что это лежу я, замерзший, бездыханный, забытый всем миром, пришло не сразу. А когда всё-таки пришло, было поздно что-то исправлять. Я вознесся над лесной опушкой, почти до самых берёзовых верхушек. Падал снег. Дул ветер. И ничего нельзя было поделать.
Наступила ночь, сгустилась тьма, но я видел все, как днём. Опушка утопала в дивном теплом свете. Из глубины леса послышалось бормотание, а затем из-за деревьев вышла невысокая стариковская фигура.
Вылитый мужичок сам-с-перст! Ей боги!
Толстый шерстяной тулуп, что носил этот дед, казался больше него самого, а опущенные уши меховой шапки на голове заиндевели и скрючились, будто козьи рога. Чудак какой-то, одним словом. Из-за не то седой, не то покрытой инеем бороды совсем не было видно лица, один лишь нос-картошка на половину рожи, ой-ей, торчал, как вторая голова. Красный такой, как у старого пьянчуги.
Видал я таких в деревне. Любят самогонку сильнее, чем девок щупать. Где это видано? Неприятные типы. Я б с такими пить не стал.
Этот тоже казался неприятным. Явно не в себе, раз ночью в лес поперся. И все же тот чудесный теплый свет, что я заприметил в начале, исходил именно от старика. Впрочем, мне было все равно. Я медленно погружался в невидимый, но осязаемый мрак, и даже дедовское сияние различал уже с трудом.
Незнакомец брёл по сугробам, опираясь на тонкий дорожный посох. Старый дурак чуть не наступил на меня, представляешь! Я закричал, пускай он и не мог услышать парящую среди деревьев кошачью душонку. Да даже я не слышал ничего, кроме воя ветра. Но дед вдруг остановился, покряхтел чего-то в усы и наклонился. Он загнул края тулупа, рухнул на колени и принялся причитать:
– Батюшки мои! Котик! Котичек… – голос у него был добрый, ласковый. Я как услыхал, подумал, что повеяло весной и солнышком.
Старик впился в мое тельце, а я вдруг понял, что уже не витаю в воздухе, и снова смотрю своими глазами. Мутно, что в твоем болоте, ни зги не видно.
А потом началось…
Больно так было. Всюду жгло и кололо, а я не мог даже хвостиком дрыгнуть. Чувствовал теплоту ладоней деда, слышал его дрогнувший голос, но разобрать ничего не выходило. Я приоткрыл глаза и чего-то пискнул.
– Держись, котик, только держись, – торопливо крякнул старик и поднял меня над землёй.
Он распахнул тулуп и сунул меня за пазуху. От ядреного дедовского пота аж слезы прошибло, но разве я мог жаловаться? К тому же, было здесь тепло и уютно. Но жжение все усиливалось, а я никак не мог согреться. Холод окутывал меня с головы до лапок, и даже старик задрожал, словно обмороженный.
– Ох-ох-ох, – не переставал он причитать, – ну уж нет, котичек, ты у меня еще поживешь.
Дед скинул тулуп, не побоявшись мороза, развернул поверх снега подкладкой наружу и уложил меня на жесткий овчинный мех. Затем порылся в сумке на поясе, достал и набросал вокруг сушеных травок и накрыл меня ладонями. Я снова услышал невнятное бормотание:
"Дана мне сила старыми Богами,
С тобой делюсь охотно ей.
Не побоявшись наказанья,
Отведай крови же моей".
Знаешь, в тот момент я немало струхнул. Вот чего-чего, а такого не ожидал. Старик выхватил из неведомых глубин своего рукава нож и чиркнул им по воздуху. Лунный свет угрожающе отразился от потемневшего металла, и вот я уже жду, когда со мной покончат. Даже будучи необразованным котом, я понимал, что нож – верное средство откинуть копытца, особенно если его занесли над тобой. Ни убежать, ни дернуться! Лучше б я пал в бою с тетеревом, чем так, как ягненок на закланье, ей-боги!
Проходили мгновения, а я все еще был жив. Краем глаза я заметил, как старик копошится. Что-то горячее упало на мой живот, затем на спину, лапки, и вот уже голову заливает неизвестная, как там говорят ученые из столицы, субс…субстан… Хренотень, короче говоря какая-то. Будто в бочку с дегтем попал! Я пробовал, знаю, о чем говорю, не пытайся повторить. Потом полгода отмываться будешь.
Как оказалось, то был не деготь, а кровь. Дед надрезал себе жилы на руке и сжал кулак, чтобы сочилось сильнее. Он окропил меня кровушкой от кончика хвоста до усов. Напоследок обильно накапал мне на язык, зубы, открыл пальцами рот и залил в самую глотку.
Я вдруг почувствовал резкий железный привкус. Вспышка боли, и вот все закончилось. Холод отступил. Сердце учащенно забилось, и я задышал, как после долгой пробежки.
Старик что-то шептал, не переставая, и в какой-то момент мне надоело это слушать. Знаете, как маленькие дети кажилятся, пытаясь сказать свое первое слово? Ма-ма… Па-па…
Я сказал:
– Ты чего там бормочешь, дед?
Мы еще долго смотрели друг на дружку выпученными глазами. Мне хотелось есть. Ему плакать. Так я познакомился со старым кудесником Яромиром. А что было дальше? Узнаешь в следующий раз…
Мяу, чтоб меня!