На другой день Саша Николаич продолжал дуться до самого обеда, но тут ему стало скучно.
За обедом случилось так, что Маня передала ему огурцы, а он взглянул на нее и поблагодарил.
Этого было достаточно, чтобы лед растаял и Саша Николаич, чувствовавший себя ободренным надеждой на возможное получение наследства, снова оказался в хорошем настроении.
За столом тотчас же завязался оживленный разговор, в котором даже Виталий принял участие, вставив к слову совершенно серьезное замечание, что уж у его подъезда должен стоять не обер-полицмейстер, а сам главнокомандующий.
Маня обходилась с Сашей Николаичем совершенно непринужденно и просто, как будто решительно ничего не случилось.
Саша Николаич, испытывая немного ощущение школьника, прощенного после наказания, особенно развеселился и засел в столовой, в ожидании той счастливой минуты, когда господин Беспалов пойдет спать и можно будет сплавить Ореста.
По счастливой случайности Беспалов заявил, что сегодня пойдет в баню, и действительно, ушел, взяв с собой узелок с бельем и веник под мышку.
Орест, едва лишь поле очистилось от «родительских элементов», как он называл это, подошел к Саше Николаичу и, не говоря ни слова, по своему обыкновению протянул руку за «таксой».
Саша Николаич поспешно вынул и дал ему полтинник.
Орест, поджав губы и подняв указательный палец, помотал перед своим носом:
– Ни-ни-ни! Нынче полтинник никак не ходит! – произнес он.
– Как это не ходит? – усмехнулся Саша Николаич. – Разве курс поднялся?
Орест протянул руку и заявил:
– А за вчерашнее?
Новый полтинник был ему немедленно вручен.
– Теперь гривенник за бесчестие! – снова пристал Орест.
Наконец, получив и этот гривенник, он взял по монете в руку и, вздохнув, произнес, словно философ, сокрушающийся о тщете всего земного:
– Давление капитала!..
Ввиду необычайности размеров своего «капитала», он вышел не через дверь, как это делал обыкновенно, а открыл окно и ловко вылез через него на улицу.
Виталий был не в счет, и Саша Николаич остался наедине с Маней.
– Вы знаете, – заговорил он с ней, – я вчера был у этого господина и получил приятные вести: я – богатый наследник!
О своем наследстве он не хотел никому говорить до выяснения вполне определенных по этому поводу данных, но не утерпел и все сразу рассказал.
– Так еще ждать, по крайней мере, год! – несколько разочарованно проговорила Маня.
– Год – это пустяки!.. – стал возражать Саша Николаич. – Что такое год, когда впереди, можно сказать, полное благополучие! Ну, проживем как-нибудь, зато потом!..
И, ища глазами взгляд Мани, он заглянул ей в лицо.
Это лицо показалось ему особенно красивым, добрым и милым в эту минуту.
– А вот теперь какая вы хорошая! А вчера были злая! – сказал он.
Маня, как бы устав от работы, положила шитье на стол и, обернувшись к нему, спросила:
– Отчего же злая?
– Да как же! Накричали на меня!
Губы улыбались, брови сдвинулись.
– Ну, ну, не буду! – спохватился Саша Николаич и, как-то волей-неволей пригнулся еще ниже, к самой руке Мани, которую та словно забыла на столе, и поцеловал эту руку.
Маня не отдернула ее, и Саша Николаич поцеловал еще раз, смелее.
Но в это время в окно раздался стук. И Маня и Саша Николаич вздрогнули и отстранились друг от друга.
Саша Николаич быстро подошел к окну и отворил его. На улице стоял человек в ливрее.
– От графини Савищевой! – сказал он.
Саша Николаевич вздрогнул и спросил:
– От графини Савищевой? К кому?
– К барышне, что платья шьют.
– Пустите, это ко мне! – отстранила Маня Сашу Николаича от окна.
А на него сразу как туча надвинулись вчерашние сомнения, когда он увидел теперь, что Маня имеет сношения с домом Савищевых.
– Хорошо!.. Скажите графине, что завтра будет готово!.. – проговорила Маня и, отпустив лакея, невозмутимая и спокойная, вернулась к своему месту и села.
– Вы знаете графиню? – с трудом переводя дух спросил Саша Николаич.
– Да, я работаю для нее.
– А сына ее… сына… вы знаете?
– Знаю.
– Нет, это невыносимо! – воскликнул Саша Николаич. – Я так не могу!.. Вы знаете, вчера мне показалось, что я видел, как вы выходили с ним из ресторана.
– Я?!..
– Да, да! Вы!
– Какой вздор! – воскликнула Маня, взяла работу и стала шить.
«Да, это вздор, нелепость! – замелькало у Саши Николаича. – Я с ума сошел! Этого же не может быть!»…
В виски у него застучало, грудь стала тяжело и нервно подниматься, голова закружилась и он, сам не понимая, что делает, приблизился к Мане, опустился на колено, схватил ее руку и залепетал:
– Простите!..
Своей руки у него Маня опять не отдернула…