Дом Клеменса оказался просторным, добротно обставленным и в целом стоил своих денег. Это признал даже Марис. По отдельной комнате хозяин выделил всем без исключения, а на кухне нашлась еда для гостей, к запасам которой уже приложились наёмники.
В просторной комнате на первом этаже, очевидно служившей гостиной, горел очаг, перед ним лежала большая медвежья шкура, и это место выглядело до того уютным, что они решили расположиться прямо здесь, а не за столом.
Около полуночи, когда две из трёх бутылок вина были выпиты, а все вкусности перепробованы, Марис собрался отнести бочонок пива парням на воротах, мол, у них сейчас смена караула и его гостинец придётся как раз кстати. Сергос не стал его удерживать. Во-первых, бесполезно. А во‑вторых, ему хотелось остаться с Альбой наедине, без постоянной болтовни их шумного друга. Но с уходом Мариса – и к большому разочарованию Сергоса – Альба тут же засобиралась в свою комнату, сославшись на усталость.
Сергос тоже пошёл спать, пролежал какое-то время, пялясь в темноту, понял, что сон не идёт, и вернулся к очагу.
Все его мысли крутились вокруг Альбы. Он перебирал в памяти её слова, мимику, движения, заливистый смех и взгляд диковинных глаз, и его обволакивало какое-то сладкое томление. Думать о ней было приятно.
– О, а где наша красавица? Чего ты тут один сидишь?
Марис вернулся.
– У неё имя есть вообще-то, – буркнул Сергос, всё ещё погружённый в свои мысли.
Вышло у него как-то совсем недобро.
Марис опустился на шкуру рядом с ним, вытянув ноги к огню. Откупорил последнюю бутылку, отхлебнул вина из горла и протянул бутылку Сергосу.
– Она тебе нравится, да?
– А тебе нет? – огрызнулся Сергос, застигнутый врасплох прямым вопросом. – Альба – интересная девушка, и мне, безусловно, нравится с ней общаться.
– Ну, Сергос, – протянул Марис, – ну я же не об этом! Мне, например, тоже приятно находиться с ней рядом. Я люблю общество красивых женщин, а если они вдобавок ещё и неглупы, то прихожу в дикий восторг. Но я при этом на людей не бросаюсь.
– А что я, по-твоему, должен был делать? Позволить этой пьяни оскорблять её? Я не так воспитан. Кто-то вроде говорил, что поступил бы так же.
Поленья затрещали в очаге, пламя взвилось снопом искр. Сергос взял кочергу и поворошил дрова и угли.
– Я, разумеется, поступил бы именно так. А вот князь Сергос бы начал с беседы и, если бы она не возымела должного эффекта в виде раскаяния и извинений, только тогда бы полез бить обидчику морду. Да и дело даже не в этом, – Марис снова отхлебнул вина, бывшего для него что вода – не хмелел он совсем. – Ты и на меня готов броситься, едва я с ней, о ней или даже просто при ней заговорю.
– Ты преувеличиваешь, – Сергосу хотелось, чтобы это прозвучало как можно более невозмутимо. – Я всего лишь использовал понятный тому наглецу язык, слова не привели бы его в чувство. Тебя же я просто попросил не говорить за меня, и теперь тебе всякий раз мерещится, что я что-то против тебя имею. Ну, может быть, я и был груб. Извини, если так. Но Альба здесь совершенно точно ни при чём. Ты тоже хорош! – попытался перевести тему Сергос.
– Так она тебе нравится или нет? – Марис посмотрел ему в глаза, прищурился. Сбить его с толку было не так просто.
– В том смысле, который ты вкладываешь в эти слова, я о ней не думал, – отрезал Сергос.
Марис одарил его долгим насмешливым взглядом.
– Ну, не думал так не думал, – Марис одновременно пожал плечами и развёл руками. – Я спать, – он сделал ещё глоток из бутылки, после чего там осталась ровно половина, и поставил её рядом с Сергосом. – Это тебе. Доброй ночи, дружище!
– Доброй, – буркнул Сергос в ответ и остался в гостиной один.
В пламени очага резвилась, появлялась, исчезала и снова возникала саламандра. Недаром поленья так искрили. Сергос наблюдал за причудливым танцем духа, единственного из всех элементалей, не сторонившегося людских жилищ, и пытался собраться с мыслями.
Марис задал ему вопрос, который сам Сергос всё не смел себе задавать.
Нравится ли ему Альба?
Когда мысли коснулись её образа, на душе стало волнительно тепло. Перед его мысленным взором возникла её улыбка, сначала сдержанная и чуть смущённая, а потом широкая, открытая, вспыхивающая манящим огнём. Он вспомнил тепло её изящной ладони в своей руке и трепет, охвативший его в тот момент, когда Альба прикоснулась к нему и позвала в хоровод.