Я перед вами. Весь.
Но плен подмостков
не для меня:
единственного света
остывший воск на веках.
Ряд предметов теряет вес:
печальнейшая повесть
или роман, где скрипка – горечь,
флейта – совесть
и барабаны – басурман.
Мы обезумели от ран.
Поверьте мне, я перед вами
Нарочно не играл словами.
Чем платят палачу?
Я притаился – к обороне, —
а где-то прячется Полоний —
шучу, шучу, шучу!
Кто кого предает?
(и я замолчал воскрес)
голос плыл до спокойных вод
от ледяных небес,
сколько тысяч покойных лет
Господу взор и – грош,
так у заката темнеет медь:
ложь погоняет ложь,
жгло нестерпимо и дождь мчал
в пламя осенних войн;
сколько работы чистым мечам
(молния гром звон).
Небо устало и голос умолк,
воды укрыл лед,
а на ладони тлел уголек:
Кто кого предает?
Сядем вокруг стола и поведём разговор,
сколько-нибудь назад дней отойдём,
тени легки, стелется вслед вздор:
дом потерялся средь бела дня —
наш дом —
в сумерках гнулся, ворчал, скрипел;
глазницы дышали холодом,
дрожали известкой бельм.
Кто был я,
и сколько нам было лет?
Горек дым – чёрств хлеб,
незаметен след.
Страх разрастался, полз
по дороге снежный ком:
дом потерялся, двери повисли
вырванным языком.
Мне думается,
что вы могли бы
Заниматься работой
и создать семью,
По воскресеньям удить рыбу,
Приходить домой
между шестью и семью.
Еще мне думается,
Что не так уж плохо
Казаться удачливым и хватать
С неба звезды,
иногда насмешливо
говорить о Боге,
с приятным усилием
налегая на весла.
К чему вам слава
И неразборчивый почерк
И послеполуночный
Зрачок блюдца?
Там, среди звезд
и неземных строчек
Чаще не парят, а сгорают
И бьются.
Безмолвие вошло в раскрытые ворота.
Открыл глупец, теперь он тоже обречён.
И вот оно скрывается за поворотом,
а стражник спит, во сне гоняя мух мечом.
Безмолвие бредёт, не ведая преграды.
Препятствовать ему какой теперь резон?