Глава 4 Дарен
– Живее! Вон он! – доносилось Дарену в спину, пока он мчался по разбитым дорожкам парка.
Дарен бежал куда глаза глядят. Он неосознанно выбирал самые людные локации парка, и это играло ему на руку. Тощий и ловкий, Дарен легко просачивался сквозь толпу, а вот широкоплечему Тобиасу и его недоумкам-качкам придется постараться, чтобы пробиться за беглецом.
Однако, несмотря на небольшую фору, Дарен не питал надежд на спасение. Рано или поздно Тобиас его поймает. Если не зажмет в угол в «Жерле», то дождется на выходе. Расставит дружков по периметру парка, как стражников, а потом закончит начатое.
Дарен до сих пор чувствовал, как горячая кровь стекает по задней стенке горла. Не будь он так сосредоточен на побеге, его бы наверняка стошнило от этого мерзкого ощущения. Кровь лила из разбитого носа, и Дарен раз за разом размазывал ее по лицу. Теплая влага просачивалась в рот и отзывалась металлическим привкусом на кончике языка.
Может, не стоило удирать? Если бы Дарен заткнулся, молча покивал Тобиасу, то тому быстро бы наскучила такая пытка. Нужно было всего-то потерпеть несколько минут унижений и криков, выслушать все угрозы богатенького мальчика и, может быть, получить финальный удар в живот. Но это стало бы точкой в не самой приятной главе.
А сбежав, Дарен только усугубил свое положение. Теперь он ни за что не отделается так легко. Тобиас не спустит подобную выходку с рук. И, наверное, будет прав.
Дарен все испортил. Снова.
За спиной что-то взревело. Дарен вздрогнул от резкого скрипучего звука и обернулся. То стонал аттракцион: вверх вместе с визжащими смельчаками взмыла быстро вращающаяся тарелка. Она наклонялась и переворачивалась, но Дарен не был одним из зрителей этого шоу. Бегающий взгляд перебирал людей в толпе, и сердце замирало каждый раз, когда ему казалось, что среди улыбающихся лиц возникала злобная гримаса Тобиаса.
– Вон он! – крикнул кто-то в толпе.
Всего лишь ребенок, который мчался за воздушным шариком, но для Дарена короткая фраза стала подгоняющим кнутом. Отдышался. Теперь нужно бежать.
От обилия цветов, от ряби огоньков плыло в глазах. Приторные запахи попкорна и сладкой ваты мешались с ароматом крови. Дарена тошнило, от нервов кружилась голова. Ему, напуганному и загнанному, казалось, что он бродит по кругу в лабиринте одних и тех же аттракционов.
«Плевать, – даже внутренний голос задыхался от недостатка кислорода. Легкие горели от долгого бега. – Плевать, что наматываю круги. Меня не поймали – это главное».
Но стоило Дарену лишь подумать об этом, преследователи напали на его след.
– Зак! Держи его! – перекрикивая гул толпы и аттракционов, проорал Тобиас.
Дарен успел столкнуться с ним взглядами, а затем снова бросился убегать. На этот раз ноги несли его прямо к зданию театра, но Дарен понятия не имел, что будет делать, когда доберется до заброшки. Двери заперты, раньше их открывали только перед вечерними представлениями, но те вроде уже давно отменили из-за аварийного состояния «Юстины».
Пульс барабанной дробью стучал в висках, заглушая не только звуки мира, но и собственные мысли. Дарен слышал лишь быстрые тяжелые удары, что разрывали череп в унисон с сердцебиением.
Театр становился все ближе. Мрачный, серый, с широкими обшарпанными колоннами, что подпирали темную крышу. Он походил на неприступную скалу… Или на валун, который вот-вот покатится и раздавит тебя.
Перед массивными каменными ступенями Дарен всего на мгновение замер. Нет смысла пытаться попасть внутрь. Бежать обратно – значит угодить прямиком в лапы Тобиаса. Оставался лишь один путь – обогнуть театр и надеяться, что за ним можно будет спрятаться или сбежать из «Жерла», перебравшись через забор.
Не имея другого плана, Дарен бросился за театр. Если он ошибается, если упрется в тупик, то это конец. Дарен не сможет оббежать театр по кругу – его поймают. Выходит, он либо найдет лазейку для побега, либо сам попадет в капкан.
Вряд ли за театром будет слишком людно. Никто не остановит Тобиаса, если он решит до полусмерти избить Дарена прямо там.
Едва эта мысль закралась в голову, Дарена бросило в холод. Что он наделал?! Зачем удрал? Нужно было дать поймать себя в парке, посреди толпы, где Тобиас не осмелился бы навредить. А еще лучше – стоило сдаться сразу. А теперь минутное унижение перерастет в настоящую пытку.
– Беги-беги, придурок! – бросил кто-то Дарену в спину.
Раздался дикий гогот, от которого желудок Дарена подскочил к горлу.
Все. Ему точно конец. И поделом.
Уныние превратило тело в пластилин. Ноги заныли и вдруг стали непослушными. Дыхание окончательно сбилось, а перед глазами поплыло от выступивших слез.
Голоса преследователей становились все ближе, а шаг Дарена – медленнее. Он хотел остановиться и уже поднял голову, чтобы обернуться на своих мучителей, но вдруг заметил аттракцион.
«Театр кошмаров», – прочитал Дарен над входом – широко раскрытым зубастым ртом клоуна. У арлекина были сильно выпученные глаза, которые выглядели стеклянными и пустыми, и алые, словно измазанные кровью губы, растянутые в неестественно широкой улыбке.
Неудивительно, что этот аттракцион – коробку крошечного здания с ярким входом – поместили за театром. Спрятали жуть от впечатлительных зевак.
– Ты заходишь?
Голос за спиной раздался так неожиданно и близко, что Дарен вздрогнул. Он был готов увидеть одного из приспешников Тобиаса, но лоб в лоб столкнулся с незнакомым парнем.
В одном ухе брюнета серебром отливало несколько мелких колечек. Его короткие, слегка кудрявые волосы пребывали в полном беспорядке. Тонкое бледное лицо неизвестного казалось усталым, но глаза выдавали интерес.
Дарен никогда не видел таких глаз. Радужку словно отлили из жидкого золота, и оно переливалось и блестело.
– У меня нет билета, – признался Дарен и хотел снова броситься убегать, но незнакомец, который, похоже, был контролером в комнате страха, вдруг улыбнулся.
– Первое посещение бесплатно, – парень великодушным жестом указал на пугающий вход. На его пальце желтым бликом сверкнуло кольцо с ограненным камнем.
Дарен проследил за рукой брюнета и уставился на зубастый рот клоуна. Он хотел отказаться от щедрого предложения – Дарен боялся аттракционов, потому что не был уверен в их надежности. Как можно всего за ночь разместить целый луна-парк?!
Но все сомнения испарились, когда сзади послышался топот ног. Свита нагоняла.
Забыв поблагодарить незнакомца и не подумав, что будет, когда он выйдет после аттракциона, Дарен бросился в пасть клоуна.
– Ловите его! – приказал Тобиас то ли своим прислужникам, то ли контролеру «Театра кошмаров».
Дарен успел обернуться и увидеть раскрасневшееся после погони лицо и горящие гневом черные глаза Тобиаса. А потом рот клоуна захлопнулся, острые зубы сомкнулись, отрезав путь к отступлению.
На секунду Дарена накрыл купол непроглядной мглы. Вязкая и тягучая чернота была такой густой, что сквозь нее не пробивались даже звуки внешнего мира. Шум аттракционов, ругань Тобиаса и виноватые голоса членов свиты стихли, будто их никогда и не существовало.
– Проклятье, – шепнул Дарен, чтобы развеять пугающее затишье.
Звук его голоса словно затронул какой-то тумблер – в тесном коридоре комнаты страха зажглась красная лампа. Дарен поднял глаза, чтобы найти источник давящего алого света, и с удивлением понял, что коридор в мельчайших деталях повторяет строение ротовой полости.
Окруженный хороводом гнилых зубов, Дарен стоял на языке, который горкой уводил в глубь аттракциона. Неровные стены блестели, имитируя гладкую слизистую. Они изгибались кверху, нёбными дужками переходя в потолок. Дарена замутило, когда он понял, что в верхних углах комнаты прячутся отнюдь не странные плафоны, а раздутые миндалины, забитые гнойными пробками.
Дарена замутило еще сильнее. Ему даже показалось, что его окутал запах гнили.
– Мерзость, – скривился Дарен и перевел взгляд на висячий язычок, который и был источником света. Всего доля секунды, и огонек пришел в движение.
Хотя нет. Подвешенная красная лампа осталась на месте. Зашевелился язык, на котором Дарен стоял.
– Нет! – испуганно охнул парень и попятился, но этим лишь ускорил движение жуткого механизма.
Язык поднимался, превращаясь в горку, и Дарену было все сложнее устоять на ногах. Механизм под полом затрещал, Дарен рухнул, больно прикусив щеку. Его рот снова наполнился кровью, от вкуса которой органы внутри мерзко зашевелились, точно обратившись в скользких ужей.
Дарен пытался нащупать под собой какой-нибудь выступ, за который можно было бы зацепиться. Он не хотел скатываться по горке, не хотел бродить в одиночестве по темной комнате страха. Лучше задержаться здесь, у входа, который скоро снова откроется.
Но платформа резко дернулась, скинув Дарена в черную воронку. Он катился вниз в абсолютной темноте и сдерживал крик лишь усилием воли, крохотные крупицы которой грозились вот-вот рассеяться. Оставаться спокойным становилось труднее с каждым мгновением, ведь горка стала почти отвесной.
Дарен видел помещение аттракциона снаружи – совсем небольшое здание. Здесь не может быть таких горок. Только если они не ведут в подвал… Выходит, Дарен уже под землей? Или это какой-то трюк, иллюзия?
Стоило Дарену об этом подумать, горка кончилась. Он мягко затормозил, его ступни коснулись пола. Дарен думал, что сейчас включится еще одна пугающая красная лампа, но вместо этого в комнате заиграла музыка.
Он узнал песню с первой ноты и замер. Дыхание встало поперек сведенного судорогой горла, которого Дарен коснулся дрожащей рукой.
Почему… Почему именно эта песня?!
«Fly me to the moon[1]», – пропел тягучий женский голос. Дарена затрясло.
Он схватился ладонями за голову, силясь закрыть уши, лишь бы не слышать, не вспоминать…
«And let me play among the stars[2]», – издевательски трещало из колонок, которые прятались где-то в темноте.
Крупная дрожь прокатилась по телу мощной вибрацией, от которой органы внутри стянулись в узел. Дарен слышал эту старую песню лишь однажды, но она настолько въелась в его мозг, что вот уже девять лет разлагала сознание. Она снилась в кошмарах, преследовала бессонными ночами, звуча незатухающим эхом воспоминаний.
Эта песня для Дарена – гимн ненависти к себе и чувства вины, которое будет преследовать до самой смерти.
«Let me see what spring is like[3]», – мелодия заполняла комнату, как вода – тесный аквариум.
Дарен больше не мог закрывать уши. Его руки дрожали так, что, казалось, принадлежали кому-то другому. А когда в помещении все-таки зажегся тусклый свет, которого едва хватило, чтобы осветить возникшую в комнате фигуру, Дарен захлебнулся слезами.
Он не понимал, почему рыдания вдруг сдавили горло. Он напуган? Скорбит? Ненавидит себя? Презирает. Его существование – ошибка.
Дарен не понял, в какой момент его мысли вдруг обрели голос. Скрипучий, надрывный, сломанный. Парадокс, но этот голос, больше похожий на сдавленный хрип, был громче музыки. Он исходил от фигуры, которая возвышалась над Дареном всего в нескольких метрах. Можно было бы подумать, что говорящий человек стоит на сцене, но Дарен знал, что это не так.
«On a-Jupiter and Mars[4]».
Свет стал ярче. Бледные лучи обрисовали фигуру так, что теперь она выделялась четкой тенью.
Так когда-то ее очертили закатные лучи, заглядывавшие в окно.
Дарен уже видел свою мать такой. Растрепанные волосы обрамляли поникшую голову, повисшую на сломанной шее. Тощее тело казалось невесомым, но это впечатление обманчиво. Мышцы давно закоченели. Кожа лица – серая бумага, но ноги, оторванные от земли на полметра, потемнели от крови, что прилила к ним после того, как сердце сделало последний отчаянный удар.
Ее не должно здесь быть. Не должно! Что это за аттракцион? Как такое возможно? Или дело не в комнате страха, а в том, что за годы терзаний Дарен просто свихнулся?
Дарен попытался отползти, но вдруг уперся спиной в стену. Еще несколько секунд назад он был уверен, что ее там не было! Сердце ударилось о ребра, пытаясь разбить ледяную корку, которой покрылось от ужаса. Но чем сильнее сердце долбилось в груди, тем холоднее становилась кровь.
– Это ты виноват, – шевелились синие губы.
Дарен хотел выкрикнуть, что это неправда. Что он ничего не сделал. Что он был всего лишь ребенком… Но не смог.
Мать говорила ровно то, что сам Дарен повторял себе каждый раз:
– Ты – ошибка. Ты – причина всего. Ты отнял мое счастье, мою любовь, мою жизнь!
Дарен зажмурился, чтобы не смотреть в тусклые, мутные глаза матери. Ее зрачки расширились после смерти и теперь заполняли почти всю радужку. Раньше ее глаза были голубыми, но теперь сверлили сына черными безднами, в которых Дарен читал лишь ненависть и пронизывающую холодом боль.
– Ты! Ты! Ты! – кричала женщина так яростно и отчаянно, что ее тело начало раскачиваться в петле, как маятник. Она болтала посиневшими ногами, дрыгалась с такой силой, что в какой-то момент позвонки, сдавленные веревкой, мерзко хрустнули.
Дарена вырвало. Горечь, желчь и соленые слезы смешались в отвратительный коктейль. Дарен испачкал футболку, но это последнее, что сейчас его волновало.
– Хватит! – взвыл Дарен, когда снова открыл глаза и увидел, как женщина пытается вырваться из петли, в которую сама себя заключила девять лет назад.
Ее задеревеневшее тело не слушалось. Мышцы едва не трещали, когда женщина пыталась согнуть конечности.
Мерзость. Мерзость. Мерзость.
– Единственная мерзость здесь – это ты, – сдавленное петлей горло испустило скрипучий голос. – И ты это знаешь как никто другой.
Элена Йоркер выпуталась из веревки и теперь стояла перед Дареном, глядя на сына сверху вниз. Дарен дрожал и плакал, но заставил себя посмотреть в мутные глаза матери. Когда-то они были голубыми…
– Да, я знаю, – выдавил он и задохнулся в слезах.