Старший следователь республиканской прокуратуры Валдис Давидович Гриндель, совсем недавно получивший классный чин советника юстиции, негодовал. Он не бил посуду, не рвал густую черную шевелюру и не крутился волчком вокруг собственной оси, пытаясь укусить себя за локоть. Он просто молча выражал крайнее неудовольствие, заметно сказывающееся на его внешнем виде: на сухощавом лице проступали крохотные красные жилочки, а левое веко подергивалось. Ему, столько сделавшему для спокойной жизни города и всей республики в целом (только участие его в деле «банды разведчика» чего стоит), поручают разобраться с жалобой какого-то там работника механической мастерской пишущих машин Инсафа Галиакберова. Наверняка человека очень недалекого и малообразованного, у которого, верно, под ногтями вечная чернота от типографской краски и который плохо изъясняется по-русски, поскольку всего-то лет пять-семь назад покинул деревню, название которой переводится как Горелые Пни.
А жалоба этого человека такова: старший оперуполномоченный капитан Еремин превысил свои служебные полномочия и практически сфабриковал дело на племянника Инсафа Галиакберова – Фатыха Зарипова. А он к делу о хищениях муки из пекарни хлебозавода, производящей формовые сорта хлеба и армейские сухари, никакого отношения не имеет. И вообще, Зарипов – человек честный и законопослушный, ни разу не замеченный в каких-либо противоправных проступках. И он, старший следователь прокуратуры Татарской Автономной Советской Социалистической Республики, с погонами советника юстиции, что практически тождественно званию подполковника, в выходной день вынужден тащиться в одно из городских отделений милиции и разбираться с каким-то там оперуполномоченным, нагородившим несуразное в незначительном уголовном деле. И это когда вся страна законно отсыпается после встречи Нового года.
Впрочем, «тащиться» сказано, конечно же, для красного словца. На самом деле Валдиса Давидовича привезла «Победа», приписанная к прокуратуре республики, чаще всего возившая до того орденоносца, старшего следователя прокуратуры республики Николая Ефимовича Бабаева. После его выхода в отставку автомобиль был передан в распоряжение старшего следователя Гринделя, чтобы советник юстиции не тратил свое служебное время на поездки в общественном транспорте и приносил республике максимум пользы…
Когда Валдис Давидович в сопровождении майора Мишина и находившегося в отделении участкового Бабенко вошел в комнату оперов, то застал там Еремина. Помимо него, в кабинете находилась миловидная молодая женщина, которую капитан допрашивал.
– Что тут происходит? – хорошо поставленным строгим голосом просил Гриндель.
– Здравия желаю! Веду допрос гражданки Веры Ивановны Кругловой, задержанной в ночное время конным нарядом милиции по подозрению в занятии проституцией, – энергично отрапортовал вскочивший со стула опер Еремин.
– А это не Вера Круглова, – вдруг подал голос прямодушный и бесхитростный участковый Бабенко. Ему, в связи с ночным вызовом на Грузинскую улицу, надлежало в это время не старшего следователя республиканской прокуратуры сопровождать, а дрыхнуть без задних ног в постели со своей супружницей Мариной, уткнувшись ей под мышку. А он, как доблестный служака, продолжал исполнять свой долг и даже ни разу не заикнулся начальнику отделения, что в данное время ему положено отдыхать. – Это Нина Александровна Печорская. Вдова повесившегося вчера вечером, а может, и убитого – это пока выясняется – коммерсанта Модеста Вениаминовича Печорского. Несколько часов назад я самолично присутствовал при ее допросе и осмотре квартиры гражданина Печорского на Грузинской улице.
– Вот как? Очень даже интересно, – оглядел Гриндель Нину, мгновенно потеряв интерес к Еремину, якобы состряпавшему фиктивное уголовное дело, ради чего он и прибыл в отделение милиции. – А кто ведет дело этого Печорского? – обратился советник юстиции к Бабенко.
– Начальник отдела по борьбе с бандитизмом и дезертирством городского управления милиции майор Щелкунов, – отрапортовал Бабенко.
Валдис Давидович еще раз внимательно оглядел Нину:
– Задержанную Печорскую я забираю с собой. Приготовьте все бумаги по ней и передайте мне. Даю вам на все про все, – он глянул на наручные массивные часы и произнес: – шесть минут!
После дежурства Виталий Викторович проводил Зинаиду до дома. Она проживала на улице Малая Красная, которая была расположена неподалеку от места происшествия. В какой-то момент майор поймал себя на том, что ему доставляет большое удовольствие идти рядом с симпатичной девушкой. За всю дорогу они произнесли всего лишь несколько фраз, но молчание совершенно не тяготило. У Щелкунова было приподнятое настроение, и тому были причины: перешагнули в новый год, который обязательно должен быть лучше прежнего; ему нравилось, что первый день наступившего года был тихим и снежным; он радовался, что впереди у него целые сутки отдыха и можно вдоволь поспать, совершенно ни о чем не думая. И вообще, жизнь хороша, остается только пожалеть того бедолагу, что сунул голову в петлю (если ему, конечно, не помогли). А ведь у Печорского было все, чтобы жить счастливо и дальше: рядом с ним была молодая красивая жена; он имел прекрасную квартиру и хороший доход, придававший ему уверенность в завтрашнем дне. И должно было случиться что-то очень из ряда вон выходящее, чтобы в один миг отказаться от всего, что было завоевано большим трудом.
– Вот мы и пришли, – произнесла Зинаида, остановившись на углу дома. – Я здесь живу, в этом доме. Кухонное окно справа, а другое выходит из моей комнаты, – указала она на два высоких окна на втором этаже.
– И как тебе здесь?
– Хотя квартира коммунальная, но все равно нравится.
– Очень тихая и красивая улица, – согласился Виталий Викторович. – Рядом с Казанкой. В конце улицы Фуксовский сад, я нередко туда прихожу и смотрю на реку.
– Вот как? – удивилась Кац. – Никогда не думала, что вы романтик. Мне тоже очень нравится это место. Почему же мы тогда не встретились, если вы часто сюда приходите?
– Не знаю, – пожал плечами майор, – наверное, не судьба была.
– А вы знаете о том, что мы сами делаем свою судьбу, – насупившись, возразила девушка. – Об этом еще товарищ Сталин упомянул в своей книге «Диалектический и исторический материализм». Вы чего улыбаетесь, я вам, товарищ майор, серьезно говорю, как сознательный комсомолец коммунисту.
– Я не над твоими словами смеюсь, просто подумал о другом…
– О чем же?
– Если я скажу, так ты будешь смеяться.
– Не буду, признавайтесь!
– Нам бы о любви говорить, а мы с тобой о диалектическом материализме. Думаю, что товарищ Сталин нас бы не одобрил.
Девушка неожиданно отвернулась.
– Вот вы всегда смеетесь надо мной.
– Даже не думал… А ты знаешь о том, что вот в этом доме, – указал Виталий Викторович на противоположное здание, – до революции находилась частная типография Гросс. У моей бабушки до сих пор хранятся книги, напечатанные в этой типографии. В основном это были русские сказки, любила она мне их читать по вечерам. – В голосе Щелкунова прозвучала легкая грусть.
– Как интересно, – удивленно проговорила Зинаида. – Я вас никак не представляю малышом, сидящим на коленях у бабушки, которая читает любимому внуку сказки.
– И тем не менее это было… А вот дальше, на пересечении с улицей Бассейная, находится дом, в котором когда-то жил и работал писатель Максим Горький. Он так и писал о себе: «Живу в узком пространстве между шкафом магазина и стеной».
– Откуда вы все это знаете, товарищ майор? – невольно удивилась Зинаида.
– Просто интересуюсь историей родного города. Жалко, что литературы об этом мало… А почему улица Бассейная имеет такое необычное название, можешь сказать?
Повалили снежные хлопья, накрывая город словно марлей. На улице ни ветерка. Самая новогодняя погода. Вряд ли такая замечательная погода надолго – синоптики обещали через неделю крепкие морозы.
– Ну не знаю, – неопределенно пожала плечами девушка. – Может, внизу по улице какой-то бассейн раньше был. Но сейчас-то его точно нет.
– Правильно соображаешь, товарищ младший лейтенант, сразу видно, что следователь… Был там бассейн. И предназначен он был для противопожарных нужд. Ну а потом его за ненадобностью засыпали.
Щелкунов обхватил девушку за талию и притянул к себе. Почувствовал на своей шее легкое девичье дыхание. Некоторое время они стояли неподвижно. Мимо прошла шумная молодежная компания, громко поздравила их с наступившим Новым годом и с веселым смехом последовала дальше. Тепло девушки чувствовалось даже через толстый драп пальто.
– А правду говорят, что у вас была девушка, которую вы очень любили? – неожиданно спросила Зинаида.
– Правда, – признался Виталий Щелкунов.
– И как ее звали?
– Людмила.
– И почему же вы тогда с ней расстались, если так крепко любили?
Возникла пауза, которую Зинаида не желала прерывать, терпеливо дожидалась ответа. Прошлое, засыпанное пеплом давно умерших переживаний, удалось извлечь не без труда.
– Я с ней не расставался… Она была врачом и в сорок втором добровольцем пошла на фронт. – Щелкунов говорил так, будто ковырялся в своей душе ржавым гвоздем. – А через полгода Людмила погибла, мне даже неизвестно, где она похоронена.
– Я этого не знала, Виталий Викторович. Извините… Представляю, как вам было горько.
– Там, где была рана, теперь большой кривой рубец. Порой он сильно ноет. Мы ведь с Людмилой вместе решили пойти на фронт. Думали, что и служить будем где-то рядом. Только вот ее взяли, а меня нет… После ее гибели я три раза подавал рапорт с просьбой отправить меня на фронт, но ответ всегда был один: «А кто будет граждан защищать, которые своим трудом помогают фронту?»
Девушка осторожно отстранилась.
– Уже холодно, нужно идти домой. Спасибо, что проводили.
– Что ж, я пойду, – после длительной паузы произнес Щелкунов. – Непростой был день. Нужно отдохнуть.