Игривый солнечный лучик, умело управляемый ловкой рукой кучерявого шалуна из окна второго этажа, выхватывал смазливые личики среди бегающего внизу во дворике персонала женского пола и жалил глазки избранным. Одни смущённо прыскали в кулачки и, отворачиваясь, спешили убежать. Другие откровенно жеманничали и грозили в ответ пальчиками. Поумней не торопились увёртываться и обнадёживающе кокетничали. Было с кем! Секретарь обкома Михаил Карагулькин, явно засидевшийся в холостяках красавец, с утра развлекался зеркальцем помощницы Оленьки, усевшись в расстёгнутой до чёрных волос на груди белоснежной рубашке на подоконнике собственного кабинета.
– Ну что вы, Михаил Александрович, – капризничала за спиной игривым голоском бледнолицая длинноногая Оленька. – Отдайте зеркальце. Как вам не стыдно.
– Стыдно, если завидно, – дразнил её неугомонный баловник, смеясь. – Какая красота за окном, Оленька, жить-то как хочется! Бери пример с девчат!
– Закатит тебе Борона штаны за твои проделки, Михаил, да всыплет по первое число! – На пороге кабинета стоял вечно хмурый Лев Вольдушев. – Не исправить тебя, старый ловелас.
Зав административным отделом бесцеремонно плюхнулся на кожаный диван и полез в карман за сигаретами.
– Бороны сегодня весь день не будет, – беспечно болтал ногами Карагулькин. – Я вчера перед вылетом из столицы звонил, он меня предупредил. По колхозам отправился. С молоком, говорит, проблемы начались в хозяйствах. Думает бюро обкома собрать, как вернётся.
– Вчера прилетел?
– Ага.
– Как в столице?
– Обычная свистопляска.
– Ты сколько там был?
– Неделю почти торчал.
– Везёт…
– Не скажи. Что задумал сделать – всё впустую. Не выгорело.
– Что новенького разнюхал?
– Гудит мегаполис… Но вы и без меня всё знаете не хуже.
– Не скромничай.
– После смерти Суслова и Цвигуна Ильич с койки так и не подымается. Кириленко с Черненко тоже в больницы упаковались. На носу пленум по продовольственной программе, ребята в ЦК с ума сходят, доклад готовят вслепую…
– Ну, доклад сварганить – беда небольшая, они ж этим всегда занимались, – не унимался Вольдушев. – Ты мне откройся, действительно Цвигун застрелился сам или брешут, как обычно. У нас тут такое трепят!
– Застрелился, Лёвушка, застрелился сам, – беспечно откликнулся с подоконника приятель. – А куда ему деваться было? Он же с главным поручением Лёни не справился; следил, следил за похождениями его дочки да так и проглядел, старый пердун, а ещё партизан, книжечки про тайную слежку пописывал! Его страх пробрал, бросился он к «серому кардиналу» за советом, только и дедушка Суслов в штаны навалил, не хватило смелости за Галину перед Андроповым заступиться. Вот и кончились оба – Цвигун шлёпнулся из пистолета, а Суслов за неделю на койке отошёл.
– А за ними Брежнев в лёжку?
– Ильич слёг по другой причине. Накануне в Узбекистане вручал республике орден за хлопок, узбеки его второпях сколоченный авиационный завод смотреть уволокли. Тот, как чуял, отнекивался до последнего, но от Рашидова разве отвертишься, вот и рухнули на Ильича стропила, не выдержав забравшихся на них любопытных. Если бы охранник не прикрыл собой, каюк бы нашему Генсеку.
– Да, дела… – поёжился Вольдушев. – Ты языком треплешь, а у меня всё нутро захолонуло.
– Все там будем, – отмахнулся приятель. – Только в разное время понесут, да и отлегло у меня уже, хотя скребло поначалу… Откуда толпе известно становится, не пойму. Андропов, когда Цвигун застрелился, запретил милицию вызывать. Чекисты занимались проверкой сами. Но как ни скрывали, наружу прорвалось. Столица гудит, слухи грязные… После Цвигуна Георгий Карпович Цинёв стал первым заместителем председателя КГБ, раньше он отвечал за 9-е управление – охрану членов политбюро, генерал армии, близкий друг Брежнева, вхож в его семью, но тяжко и ему. Андропов в своих руках все нити держит. Каждый у него, как петрушка вертится, только дёрнет.
– Неужели всё так плохо?
– Хуже не придумать.
– А наши вопросы?
– Какие, Лёвушка? – ухмыльнулся Карагулькин, лицо у него вытянулось, стало похожее на лисью мордочку. – Не понял тебя.
– Ну, не прикидывайся, Михаил.
– Нет. Просвети. О чём ты? – Карагулькин не спускал с приятеля глаз.
– Ладно, – отмахнулся тот, – не хочешь, не говори. Максинова ещё не видел?
– Докладывала секретарь, что звонил генерал. Не до него мне.
– Рвётся. Мне надоел, просил, чтобы организовал встречу с тобой.
– Прижало, значит, его.
– Да уж, – горько вздохнул Вольдушев, – набралось…
Вольдушев был одногодком весельчака-приятеля, но выглядел на десяток лет старше. Курагулькин в обкоме командовал многим, но прежде всего рыбной промышленностью, а Вольдушев отвечал за милицию, прокуратуру, суд и другие силовые структуры, занимавшиеся преступностью и прочей нечистью, поэтому один был до бесстыдства розовощёк, а у второго постоянно чернело под глазами, не отмывалась никотинная желтизна на пальцах, раньше времени морщины избороздили щёки. Как ни пыжился Лев, как ни старался выпячивать грудь, втайне от всех притащив в кабинет десятикилограммовые гантели, вид его был измождённым. Но его уважали в отличие от Карагулькина, хотя тот никого не обижал, не подсиживал, не лизал задниц начальству.
– Слушай, Лёва, у вас с Каряжиным, с нашим отцом парткомиссии, приятные дела бывают?
– Горьки твои шутки, аки слёзы, но правдивы.
– Что это ты по-монашески заговорил?
– Порою завыл бы от забот.
– Вот так всегда, – спрыгнул на пол секретарь, застегнул рубашку, накинул пиджак. – Не успеешь в кабинет войти, а тебя с порога лопатой норовят. Оленька, нам бы со Львом Андреевичем кофейку!
Оленька уже стояла в дверях с подносом, белели чашки с кофе, желтел сыр на тарелке, темнели сухарики.
– Может, покрепче чего? – хмуро дёрнулся на диване Вольдушев.
– Что это ты с утра, Лёвушка? – ладошкой погнал помощницу Карагулькин. – Большие неприятности?
– Больше некуда.
– А Леонид Александрович мне ничего не говорил.
– Скажет.
– Что же случилось?
– А ты не догадываешься? Небось в столице раньше нас разведал.
– Ну, Лёва… – поднял руки вверх секретарь. – Ты же меня знаешь. Я лукавить не люблю.
– Будто бы…
– Ну, хватит, – посерьёзнел Карагулькин. – Давай по существу. Выкладывай, что тут без меня стряслось? Борона ни слова, ты допрос устраиваешь. Окстись!
– Может, махнём куда-нибудь до вечера, – тоскливо затянул Вольдушев, – раз уж Леонида Александровича не предвидится, потолкуем на природе.
– Ты что! Рабочий день как-никак. Знаешь, сколько бумажек и дел накопилось? Борона постарался, нагрузил. На встречу с ветеранами в район надо съездить.
– Да шут с ними, с ветеранами. Пошли за себя кого-нибудь. А мы с тобой посидим на речке, за ушицей, а?
– Умеешь ты уговаривать, Лёва…
– Устал, тебе бы с моё.
– Хорошо. Убедил, но часок мне понадобится для организации всей затеи.
– Валяй. Только это…
– Что ещё?
– Ты знаешь, Михаил, хотелось бы поскромнее уголок… уединённей, без лишних глаз.
– О чём речь? Организую лучшим образом. Никого с собой не берём?
– Я же сказал.
– А девчонок?
– Лишнее.
– Ну и ладушки.
– Тогда я к себе. – И Вольдушев направился к двери.
Через час с небольшим белая, сверкающая ободами «Волга» неслась по шоссе, разгоняя легковушки, грузовики и прочую мелочь, спешащую из города на провинциальный простор.
– Ты мне так ничего толком и не объяснил, – докуривая сигарету и выбрасывая окурок в окно, повернулся с переднего сиденья секретарь к Вольдушеву. – Что случилось?
– Ничего особенного, – многозначительно кивнув на шофёра, буркнул тот. – Устал. Всю прошлую неделю пахал как проклятый и в выходные штаны протирал в кабинете.
– Сам виноват, страдает организация в твоём отделе, Лев Андреевич, – пожурил его приятель. – Открою секрет. Перестраиваться надо, избавляться от нервотрёпки, от вредного и ненужного. История с нашим генералом?.. Нужна она тебе? Пусть у него голова болит!
И больше до самого конца пути они не разговаривали. Только когда впереди заблестела гладь реки, Карагулькин заёрзал от восторга и оповестил всех о зверском аппетите.
– Как, Стёпушка, – потеребил он шофёра, – не забыл удочки-то?
– Что вы, Михаил Александрович, – степенно отвечал водитель, – я на местных не надеюсь. У меня и спиннинг немецкий, и закидушки. Полная сбруя.
– Век живи, век учись! – хлопнул его по плечу Карагулькин и, открыв дверцу, выпрыгнул из автомобиля, когда тот плавно и аккуратно подкатил к первым деревьям небольшой рощицы на берегу Волги.
Гостей встречали красивая молодая женщина в облегающем стройную фигуру платье и огромного роста рыбак, напоминающий громилу в резиновом комбинезоне.
– Жив, Матвеич? – простецки улыбаясь, протянул ему руку секретарь, с любопытством оглядывая женщину.
– А шо нам станется, Александрыч? – громыхнул рыбак, обхватывая обеими лапищами протянутую ладонь секретаря. – Живём на воле, долг свой исправно несём, начальство не обижает.
– Представь красавицу, – игриво склонился к женщине секретарь, слегка коснувшись её крутых бёдер, – не замечал раньше.
– Повариха наша новая, – хмыкнул Матвеич.
– Вика, – симпатичная получилась улыбка у женщины, досталась она и секретарю, и Вольдушеву, высунувшемуся из-за плотной спины Карагулькина.
Она слегка повела грудью, впечатляя секретаря, но тот сдержался от комплиментов, хотя манеры и глаза брюнетки притягивали его и рождали волнительные надежды.
– Томка-то рожать собралась, – не унимался обстоятельный Матвеич. – Вот Рудольф её и отправил в этот?.. Как его, шут возьми!.. Декрет!
– А где сам-то? Почему не встречает?
– Не возвратился ещё из города. Но обещал быть. Вот Валентина прислал с поручением, – рыбак показал на парня в спортивном костюме. – Озадачил встретить по высшему разряду. Пожалуйте на борт, люди добрые, – он развернулся к судну, покачивающемуся на волнах.
– Погоди, Матвеич, – заупрямился секретарь, – как так нет Рудольфа? Я же с ним по телефону разговаривал? Приказал быть на месте, нас ждать.
– Не могу знать, Александрыч, – твердил своё тот, – наше дело маленькое. Нам велено – мы сполним. Что приказано, всё готово. Стол накрыт. Банька натоплена, вас дожидается.
– Я же сказал, что буду к одиннадцати, – секретарь глянул на ручные часы, – двенадцатый час уже…
– Значит, скоро будет, – успокоил его рыбак.
Сгладила назревавший конфликт повариха. Она подхватила под руку Карагулькина, как-то по-особому заглянула ему в глаза, и тот затанцевал за ней, словно под гипнозом. Вольдушев, давясь сигаретой, замыкал процессию.
По шаткому настилу они добрались к рыбнице. На палубе Карагулькин успокоился, сбросил пиджак на руки Матвеичу, тот бережно передал одежду Валентину, и пиджак был унесён, как драгоценность.
– Не приходилось общаться с народом вот так, по-простецки, Лёвушка? – усаживаясь с видом аристократа в услужливо подставленное Валентином плетёное кресло, ухмыльнулся Карагулькин.
– Да брось дурака валять! Есть хочется, – оборвал его Вольдушев. – И выпить не мешало бы.
– Не спеши, дружище. Здесь свои правила, свой, так сказать, ритуал.
– Бывал я у рыбаков… И уху ел. Ничего особенного. Как говорят, рыба слаще, когда водки больше.